Килрой (садясь). Знаете, когда нам хуже всего после расставания с любимыми? Ночью: просыпаешься, а рядом - никого!
Маргарита. Да, когда рядом никого.
К и л р о й. Ведь привыкли-то к другому - к теплу! А просыпаться одному - это ужасно, особенно в каком-нибудь грошевом номере в квартале бедноты! И тут уж ни горячая вода не согреет, ни случайная знакомая - ничто не поможет. Нужен человек, к которому ты привык. И который - ты уверен - любит тебя! (Слышатся звуки рожка.) Вы их видите?
Маргарита. Не вижу никого, кроме вас.
К и л р о й. Как-то ночью посмотрел я на спящую жену - это было в тот самый день, коща врачи запретили мне выходить на ринг_ Ну ладно" Она спала с такой улыбкой - как ребенок. Я ее поцеловал - она не просыпалась. Тоща я взял карандаш и бумагу и написал: "До свидания!"
Маргарит а. А этой ночью она бы вас так любила!
К и л р о й. Ага, этой ночью, но потом-то что? О, леди… Почему красивая женщина должна связывать свою жизнь с чемпионом, у которого все в прошлом? Земля все еще вертится, и ей пришлось бы вертеться вместе с ней, но не из тьмы к свету, а наоборот - из света во тьму. Не-не-не-не! Проехали! Конечно! (Звуки рожка.) Ведь нет же слова, которое бы звучало просто так… Нет в языке такого слова! Каждое что-то значит" И надо, чтобы поступки соответствовали смыслу слов! (Поворачивается к ожидающим его мусорщикам.) Давайте же, давайте! Давайте вы, сукины дети! Килрой вот - он ждет вас!
(Звуки гонга. Килрой бросается на мусорщиков. Они его окружают, и он вынужден вертеться. Его удары становятся все более беспорядочными и отчаянными, как у боксера. Вскоре он падает на колени, все еще вращаясь, и в конце концов валится лицом вниз. Мусорщики пытаются поднять его, но Мадресита бросается и закрывает Килроя своей шалью. Свет гаснет.)
Маргарита. Жак!
Г у т м э н (на балконе). "Камино Реаль", блок пятнадцатый!
БЛОК ПЯТНАДЦАТЫЙ
Мадресита сидит, у нее на коленях - тело Килроя. В центре сцены - низкий стол на колесиках, на котором под простыней что-то лежит. Около стола стоит патологоанатом, обращающийся к одетым в белые халаты студентам и сестрам.
Патологоанатом. Это тело неопознанного бродяги.
Мадресита. Он был твоим сыном, Америка, а теперь он мой.
Патологоанатом. Его нашли в одном из переулков Камино Реаль.
Мадресита. Подумайте, каким он был до того, как удача от него отвернулась. Вспомните время его величия, когда он был в самом расцвете и никого не боялся.
Патологоанатом. Пожалуйста, еще света!
Мадресита. Еще света!
Патологоанатом. Всем хорошо видно?
Мадресита. Да, чтобы всем было хорошо видно.
Патологоанатом. Никаких внешних признаков болезни не наблюдается.
Мадресита. У него были ясные глаза и тело боксера-чемпиона.
Патологоанатом. На теле - никаких следов насилия.
Мадресита. Он имел мягкий южный выговор и пару золотых перчаток.
Патологоанатом. Его смерть явилась, по-видимому, результатом каких-то естественных причин.
(Студенты записывают. Слышится причитание.)
Мадресита. Да, дуйте ветры, пока не рассеется тьма! У него было столько поклонниц!
Патологоанатом. И не осталось никаких законных наследников.
Мадресита. Он возвышался над всеми, как большая планета над малыми, был на голову выше всей этой молодежи, чемпион большого ринга!
Патологоанатом. Никаких друзей или родственников, никого, кто мог бы его опознать.
Мадресита. Видели бы вы этот прекрасный халат с его именем, когда он плыл в нем по проходам "Колизеума"!
Патологанатом. По прошествии определенного количества дней его тело стало собственностью государства…
Мадресита. Да - дуйте ветры, пока не рассеется тьма, - потому что лавры невечны.
Патологоанатом…И передано в наши руки за номинальную цену - пять долларов.
Мадресита. Он был твоим сыном, Америка, а теперь он мой.
Патологоанатом. Итак, начинаем вскрытие. Скальпель, пожалуйста!
Мадресита. Дуйте, ветры! (За сценой слышится плач.) Да, дуйте ветры, пока не рассеется тьма! Вы и жалобный плач, вы и звон похоронный. (Причитание становится все громче.) Плачьте по нему все, кто сир, и убог, и увечен: его бесприютный дух - это ваш дух!
Патологоанатом. Вначале вскрываем грудную клетку и исследуем сердце, чтобы иметь доказательства закупорки коронарных сосудов.
Мадресита. У него было сердце из чистого золота и такое большое - с голову ребенка.
Патологоанатом. Сейчас сделаем надрез по вертикали.
Мадресита. Вздымайся, дух! Давай! Взлети, как птичка! "Человечеству не выдержать слишком много реальности".
(Она касается его цветами - Килрой открывает глаза и медленно встает с ее колен. Он опять на ногах, протирает глаза и оглядывается.)
Голоса (кричащие за сценой). Ole! Ole! Ole!
Килрой. Эй! Эй, кто-нибудь! Где я? (Видит анатомический театр и подходит к студентам.)
Патологоанатом (вынимая из трупа-манекена блестящий предмет). Посмотрите на это сердце. Оно таких же размеров, как голова ребенка.
Килрой. Это же мое сердце!
Патологоанатом. Вымойте его, чтобы потом мы смогли найти пораженные части.
К и л р ой. Да, граждане, это мое сердце!
Г у т м э н. Блок шестнадцатый!
(Килрой ненадолго задерживается около анатомического театра: видит, как студент берет сердце и погружает его в таз на тумбочке, около стола. Вдруг студент с криком поднимает сверкающий золотой предмет вверх.)
Патологоанатом. Смотрите! Это сердце из чистого золота!
БЛОК ШЕСТНАДЦАТЫЙ
К и л р о й (бросаясь вперед). Оно мое, подонки!
(Выхватывает у патологоанатома золотое сердце. Вскрытие продолжается, будто ничего не произошло, лишь свет медленно меркнет. Но дьявольская фантастическая погоня за Килроем, наподобие той, которая велась в конце шестого блока, только начинается. Гутмэн кричит с балкона.)
Г у т м э н. Держите вора, держите труп! Его золотое сердце - собственность государства. Ловите его, хватайте этого похитителя золотых сердец!
(Килрой бросается в проход между рядами. Слышен вой сирены, воздух полон возгласов и свиста, рычания моторов, скрипа тормозов, звуков выстрелов, громоподобных шагов. В темноте зала рыщут лучи света, но преследователей пока не видно.)
Килрой (тяжело дыша, бежит по проходу). Это мое сердце! Никакому государству оно не принадлежит, и Америке тоже. Как мне отсюда выйти? Где автобусный парк? Никому не удастся положить мое сердце под стекло да еще брать за его показ деньги на содержание этой проклятой полиции! Где все? Как отсюда выйти? Или куда-то войти? Эй, кто-нибудь, помогите мне выбраться отсюда! Куда мне… куда… куда мне… идти? Идти, идти! (Выходит на балкон.) Вот это да, все пропало! Не знаю даже, где я! Вертелся-вертелся - и вот в тупике, не пойму, что же случилось, это как сон, прямо как сон… О Мария! О дева Мария! (Заходит в ложу, из которой прыгал в шестом блоке. Его освещает яркий луч света. Он поднимает голову, причитая.) Дева Мария, помоги христианину! Помоги христианину, о дева Мария! Все, как во сне…
(На крыше фургона Цыганки, около завешенной марлей кровати, в детской ночной рубашке появляется Эсмералъда. Следом за ней на крышу выходит ее мать, она держит чашку со снотворным, приговаривая.)
Цыганка. Баю-баюшки-баю, я тебе сейчас спою. Людям спать приходит срок, спит и запад и восток, спит и север, спит и юг, только ты не спишь, мой друг!
К и л р о й (тихо). Да, все, как во сне…
(Наклоняется над барьером, огораживающим ложу, держа сердце, как мяч, и наблюдая за Эсмеральдой.)
Цыганка. Допивай, утеночек, лимонад, и дрема придет к тебе на цыпочках с полным мешком снов…
Эсмеральда. Мамочка, я хочу увидеть во сне своего избранника.
Цыганка. Какого? Который еще придет или который уже ушел?
Эсмеральда. Только одного - Килроя. У него было чистое сердце!
К и л р о й. Вот это правда - когда-то было!
Цыганка. Откуда ты знаешь?
Эсмеральда. Он сам сказал.
К и л р о й. Правда, говорил.
Цыганка. Когда это?
Эсмеральда. Когда приподнял мою вуаль.
Цыганка. Детка, когда ее поднимают - оно у них у всех всегда становится чистым, но это просто естественный рефлекс и не означает ровно ничего!
К и л р о й (в сторону). Эта мамаша - просто старая циничная сука!
Ц ы г а н к а. У тебя еще будет столько фиест, моя куколка, столько других принцев - им тоже захочется приподнять твою вуальку, стоит лишь нам с Нянькой удалиться.
Эсмеральда. Нет, мамочка, я не передумаю никогда.
Килрой. Ия верю, что она не передумает.
Цыганка. Лимонадик допивай и скажи ему "бай-бай".
(Эсмеральда высасывает напиток и отдает ей чашку.)
К и л р о й (с хитрецой в голосе). Была у меня когда-то единственная верная женщина, но к ней возврата уже нет. Потому что сейчас я нашел другую. (Прыгает из ложи на сцену.)
Эсмеральда (вставая на колени). Прежде чем в доме погаснут ночные огни, буду молиться я: "Господи, душу мою сохрани!" Если, однако, уж близится час роковой, "Отче наш, - молвлю я, - с миром ее упокой!"
Цыганка. Господи, благослови мамулю!
Эсмеральда. И зеркальце, и чайный лист.
К и л р о й. Мя-я-яу!
Эсмеральда. Кто там?
Ц ы г а н к а. На площади кот бродячий.
Эсмеральда. Господи, благослови сегодня всех бродячих котов на площади.
К и л р о й. Аминь! (На пустой площади он тоже падает на колени.)
Эсмеральда. Господи, благослови всех плутов, жуликов и торгашей, которые торгуют на улице своими душами, всех не единожды проигравшихся, ибо проиграются и дальше, куртизанок, которые совершают ошибку, влюбившись, величайших любовников, увенчанных длиннющими рогами, поэта, который покинул свою любимую благословенную страну и, возможно, никогда уже туда не вернется, смилуйся сегодня с улыбкой над бывшими, перепачканными белыми перьями рыцарями, у которых проржавело оружие, отнесись с пониманием и, если можно, с нежностью к тем увядающим легендарным персонажам, которые приходят на эту площадь и уходят с нее, как почти забытые мелодии, и пусть где-нибудь и когда-нибудь вновь зазвучит это прекрасное слово - честь!
Дон Кихот (громко и хрипло, выглядывая из-под своих отвратительных тряпок). Аминь!
К и л р о й. Аминь…
Цыганка (обеспокоенным тоном). Все, хватит.
Эсмеральда. И дай мне, Господи, увидеть сегодня во сне моего избранника!
Ц ы г а н к а. А сейчас - спать. И пусть волшебный ковер снов тебя подхватит.
(Эсмеральда уползает на завешенную марлей кровать. Цыганка спускается с крыши.)
К и л р о й. Эсмеральда! Моя цыганская подружка!
Эсмеральда (сонным голосом). Пошел прочь, кот.
(Свет за марлевой занавеской постепенно меркнет.)
К и л р о й. Я не кот. Я - главное действующее лицо этой фиесты, Килрой, - обладатель золотых перчаток и золотого сердца, которое вырезали из моей груди! Вот же оно, возьми его!
Эсмеральда. Пошел прочь. Я буду грезить о своем избраннике.
Килрой. Бред какой-то - принять меня за кота! Да как же мне убедить эту куклу, что я настоящий? (Три медных шара ослепительно мерцают.) Кажется, намечается еще одна сделка! (Бросается в лавку ростовщика - вход немедленно освещается.) У меня есть золотое сердце, что мне за него дадут? (К его ногам летят драгоценности, меха, блестящие халаты и т. д. Он забрасывает сердце, как баскетбольный мяч, в лавку, собирает добычу и бежит обратно к фургону.) Куколка! Держи-ка добычу! Я отдал за это свое сердце!
Эсмеральда. Пошел прочь, кот!
(Эсмеральда засыпает. Килрой стучит кулаком полбу, потом подбегает к двери фургона и начинает в нее бешено колотить. Дверь открывается - в него летят помои. Он отскакивает, тяжело дыша, отплевываясь и утираясь. Потом отступает и впадает в ужасное отчаяние.)
Килрой. Прямо как с цыпленком! Провертели, потушили, еще и нашпиговали! А в конце концов полили соусом - искупали в помоях! И никто даже не назвал это "грубой работой"!
(Дон Кихот пристально смотрит на стены квартала бедноты. Затем отхаркивается, плюет и, пошатываясь, встает на ноги.)
Г у т м э н. Итак, старый рыцарь проснулся - значит, его сну конец!
Дон Кихот (Килрою). Привет! Это фонтан?
Килрой. Да, но…
Дон Кихот. У меня во рту полно петушиных перьев… (Подходит к фонтану - фонтан начинает бить. Килрой в изумлении отступает - в это время старый рыцарь полоскает рот, пьет, снимает камзол, собираясь искупаться, и протягивает ему свои лохмотья.) Que pasa, mi amigo?
(Купается.)
К и л р о й. Грубая работа! Понимаете, о чем я?
Дон Кихот. Кому ж это понимать, как не мне? (Достает зубную щетку и чистит зубы.) Хочешь совет?
К и л р о й. Брат, здесь, в Камино Реаль, я беру все, что дают!
Дон Кихот. Не! Жалей! Самого! Себя! (Вытаскивает карманное зеркальце и причесывает бороду и усы.) Раны тщеславия, многие обиды, нанесенные нашему "Я", должны зарубцеваться, и нам, с нашими стареющими телами и дряхлеющими сердцами, лучше сносить их с благостной улыбкой, такой, например, как эта… Видишь? (Его лицо на две половины раскалывает ужасная гримаса.)
Г у т м э н. Юпитер на лицо старого рыцаря!
Дон Кихот. Иначе превратишься в пакет со свернувшимися сливками, leche mala, как мы их называем, и будешь неинтересен никому, даже самому себе! (Передает Килрою расческу и зеркальце.) И что у тебя дальше?
К и л р о й (несколько неуверенно, раздумывая). Ну, я хотел бы… отсюда выбраться!
Дон Кихот. И прекрасно! Пошли со мной.
К и л р о й (публике). Старый болван! (Потомрыцарю.) Donde?
Дон Кихот (поднимаясь по ступенькам). Quien sabe!
(Струи фонтана бьют уже громко и мелодично. Сбегается уличный народ, слышится восхищенный шепот. На террасу выходит Маргарита.)
К и л р о й. Эй, там же…
Дон Кихот. Шшш! Слушай! (Они останавливаются.)
Маргарита. Абдалла!
Г у т м э н (выходя на террасу). Мадемуазель, разрешите передать вам это послание. Его наверняка бы порвали, если бы в это маскарадное шествие не включился я. (Идет к "Плутокрадам" и кричит под окном: "Казанова!" Тем временем Килрой дописывает глагол "был" в надписи на древней стене.) Казанова! Великий любовник и король рогоносцев Камино Реаль! Последняя из ваших женщин подтвердила ваши векселя и ждет вас к завтраку на террасе!
(Казанова сначала выглядывает из "рабочего" окна ночлежки, затем появляется из грубой двери, измученный, небритый, в помятом костюме, но, как и прежде, несломленный. На миг он закрывает глаза, а потом выходит на яркий утренний свет.
Маргарита не в силах смотреть на него - она отворачивается с видом, который без преувеличения можно назвать мученическим. Но в то же самое время она протягивает ему руку, как бы прося защиты. После некоторого колебания он идет к ней, размеренно стуча тростью по мостовой и поглядывая на публику с кислой улыбкой: можно предположить, что он еще не свыкся с положением "бывшего" - а Казанова теперь таковым и является. Он подходит к ней, и она тянется за его рукой, хватает ее с тихим криком и судорожно прижимает к губам; спокойно глядя поверх ее золотистых волос туманным взором умирающего, боль которого может умерить только наркотик, он заключает ее в объятия.
Дон Кихот рыцарским жестом поднимает щит, громко и хрипло кричит со ступенек.)
Дон Кихот. Фиалки пробились сквозь стену скал!
(Вместе с Килроем выходит через арку.)
Г у т м э н (публике). Что ж, главное уже сказано, а значит… (за кулисы) занавес можно опускать! (С грацией толстяка отвешивает поклон.)
ЗАНАВЕС
КОНЕЦ
РАССКАЗЫ
Что-то из толстого
Я страшно устал и чувствовал себя разбитым; а это место походило на тихую норку, где можно было спрятаться от мира, когда он чуть ли не весь восстал против тебя. В довершение всего, Бродский захотел отправить своего сына в колледж; так что были причины, почему я стал работать продавцом в этом книжном магазине. В то утро, когда нашлась работа, я, как в прострации, несколько часов бродил по улицам. И вдруг в витрине магазина мое внимание привлекло аккуратно, печатными буквами написанное объявление: "ТРЕБУЕТСЯ ПРОДАВЕЦ". Я вошел и в глубине увидел хозяина, сухопарого еврея, - он сидел за огромным столом, заваленном книгами. Хозяин изучающе осмотрел меня. Трудно сказать, что побудило его взять к себе человека с помятым лицом и дряблым телом; от постоянной бессонницы едва ли можно было иметь менее располагающую внешность. Вероятно, нечто во мне дало ему понять, что я буду работать на совесть и преданно, если он предоставит мне свой магазинчик в качестве тихого, укромного убежища.
Так или иначе, а я нашел работу - в значительной мере то, что хотел. Жизнь моя была скучной, но скуку компенсировала (если вообще нужна была эта компенсация) благоприятная возможность, которую я получил: стал свидетелем драмы, не менее глубокой, по моему убеждению, чем те, о которых написано во всех этих тысячах томов, переполнявших пыльные полки книжного магазина.
В то время сыну Бродского исполнилось восемнадцать. Это был духовно одаренный, рассудительный молодой еврей, сын выходцев из России, стройный, смуглый, с тонкими, красивыми чертами лица. Мне так и не удалось узнать его близко. Да, собственно, это и никому не удавалось: он был осторожный, как маленький дикий зверек, - подойти к такому на какое-то доступное для общения расстояние совершенно невозможно. Этот рассказ - о нем, его отец умер через два месяца после того, как нанял меня на работу.
Юный Бродский был безумно влюблен в шиксу - нееврейскую девушку, - вот почему старый мистер Бродский хотел его срочно отправить в колледж. Как и большинство евреев своего поколения, он отчаянно противился тому, чтобы сын женился на шиксе; ему казалось, что, если хоть на минуту оставить их вдвоем, они тут же поженятся. Но юноша проводил с ней все свое время - ни с кем другим увидеть его было невозможно. Они вместе выросли, в детстве вместе играли у одной пожарной лестницы и, можно сказать, вросли друг в друга.