Мартен - Владимир Черноземцев 2 стр.


Олег Павлов
ГОРОДУ
Стихотворение

Над водяной петлею Ая
Могучих гор сомкнулся круг,
Как будто жилка золотая
Течет в ладонях крепких рук.

Когда-то здесь, в долине горной,
На тонкой стали ставил знак
С бушующей и непокорной,
С лихой фамилией земляк.

И на любой его работе,
Всегда стремителен и юн,
Взмывал в чарующем полете
Крылатый маленький скакун.

…Дул ветер времени стоустый,
Но, как волшебный огонек,
На герб родного Златоуста
Взлетел бушуевский конек.

И мы, вослед подняв ладони,
Глядим, как дружным косяком
Взлетают в небо наши кони
И мчат за гордым вожаком.

Николай Назаренко
ПОЭМА В КАМНЕ
Заметка репортера

Все выше и выше поднимается на проспекте Гагарина новый девятиэтажный белокаменный дом. Златоустовцы любуются сверкающей белизной его стен.

- Говорят, здесь будет Дворец бракосочетания, - перешептывается молодежь.

А в вышине слышится деловитый гомон строителей. Башенный кран могучей рукой торопливо разносит по рабочим местам материалы. Скромный плакат на стене сообщает, что кладку ведет бригада каменщиков управления "Жилстрой-1" треста "Златоустметаллургстрой" Тагира Фазлиахметова.

Мужчина в темном рабочем костюме и есть бригадир. О нем инженер сказал:

- Фазлиахметов не каменщик, он - скульптор. Поэму создает в камне. Да-да… поэму - в камне!

Много лет прошло с той поры, как Фазлиахметов положил свой первый кирпич. Всего же по самым скромным подсчетам уложено их около пятнадцати миллионов.

Высокий, стройный. Прокаленному до темноты ветрами и солнцем продолговатому лицу Фазлиахметова очень идут веселые черные глаза и поседевшие, словно припорошенные цементной пылью, виски.

- Эти девятиэтажные дома в третьем микрорайоне тоже наша бригада строила.

- А первый свой объект помните?

- Помню. Известковый цех метзавода. 1947 год. - Тагир Нуриахметович усмехнулся. - Девятнадцати лет не было, как в бригадиры поставили. Мои учителя - уважаемые в тресте каменщики: Алексей Высотский и Николай Мелешко. Помнить велели, что кирпич - тоже душевного отношения к себе требует.

Ходить по кабинетам Фазлиахметов не мастак. Не если уж заглянет к кому, с пустыми руками не уйдет, Вышибет не криком, а веским, убедительным словом Простоев не любит, как и все в его бригаде.

- Конечно, на стройке всегда можно найти работу, чтоб не сидеть сложа руки. Но хочется заниматься своим делом.

Во время перекура каменщики из соседних бригад приходят сюда переброситься словом, другим. Тут теплее для души. Тут и глазу есть чем поживиться.

Иван Ганибесов
ДЕЛОМ ЖИВ ЧЕЛОВЕК
Заметка репортера

На какое-то время Григорий Иванович Щербина освободился от дел. Скинул рабочий пиджак, каску, и мы прошли в диспетчерскую.

Тридцать лет подряд, из года в год этот человек у печи. О себе рассказывает скупо, охотнее - о товарищах по работе, о мастерах, о своих питомцах. А питомцев на заводе у него не счесть, многие уже мастера, инженеры, начальники смен.

- Молодежь на смену приходит добрая, башковитая. Прочные корни пускает. Правда, дисциплинки, выдержки иногда ей не хватает. Но со временем придет и это. - Задумался, погрустнел. - И мне когда-то посчастливилось в умные руки попасть.

Вспомнил Григорий Иванович первых учителей: сталевара Павла Ивановича Харина, мастера Дмитрия Антоновича Авдеева, Павла Павловича Минушенкова.

Ученики рассказывают:

- По слуху, при закрытой заслонке улавливает малейшие изменения в ходе плавки, на глаз определяет температуру.

- Наметанный глаз, натренированный слух - немалое для сталевара, - считает Григорий Иванович. - Но главное - знания. Со знаний начинается сталевар.

Удивительно: кого ни спроси о сталеваре Щербине, всякий отзывается о нем с уважением.

Плавок за годы самостоятельной работы Щербина провел около девяти тысяч. Стране дал столько добротного металла, сколько весь цех выплавил за полный 1974 год.

…Дом на окраине города. Вокруг лес, горы. Пройди подальше на полкилометра - и не проберешься через чащобу.

Обыкновенная квартира: коридор, две комнаты, со вкусом обставленные, но без роскоши. Кухня-столовая. Анастасия Федоровна готовит мужу завтрак.

Давным-давно вихрастый паренек Гриша Щербина зашел в парикмахерскую. Встретил там тоненькую пышноволосую девушку и понял, что встретил ее навсегда. Девушка назвалась Настей.

Прежней Настей, звонкоголосой певуньей и осталась для Григория Ивановича Анастасия Федоровна.

Чай был горячий, душистый. Григорий Иванович, в белой рубашке, с доброй улыбкой на лице, отпивал с блюдца мелкими глотками, о чем-то думал. Он выглядел таким домашним, что в моем представлении никак не вязался со сталеваром из электросталеплавильного цеха № 1.

Вздохнул тяжело Григорий Иванович. Сказал:

- Скоро на отдых. - Помедлив, добавил: - Не просто это - уйти, хотя и на заслуженный.

Но Григорий Иванович и двух месяцев не выдержал пенсионной жизни, вернулся в цех, поближе к печам, к сталеварам. Сейчас он - общественный консультант по плавкам.

- Стариком себя не чувствую, - говорит. - Буду работать. Делом жив человек!

Владимир Шахматов
СТИХИ

ЦЕХ И ПОЛЕ

С отцом мы -
люди
разных судеб;
Он хлеб растил,
вязал снопы;
Ему поля России -
судьи,
Он знать не знал
иной судьбы!

А я,
когда решить
настало -
Тесна
крестьянская изба,
Отдал себя
во власть металла,
Мне цех мартеновский -
судьба!
Но цех и поле
есть, по сути,
Одна священная страда…
С отцом мы люди
равных судеб -
Солдаты
армии труда!

* * *

Печь в мартене не гудела,
Печь в мартене песню пела
Людям в души и глаза…
В песне жил, светясь от жара,
Добрый гений сталевара,
Полный веры в чудеса!

Человек - живой учебник,
Человек - почти волшебник,
Сталь варил, как в мяч играл…
Лиц волнующая краска,
А совсем под боком сказка
Превращения в металл!

Труд, что сложен, но не в тягость,
Излучает в сердце радость,
Всем желанен и не раз…
Печь в мартене не гудела,
Печь в мартене песню пела
Человеку в резонанс.

Владимир Глыбовский
СТИХИ

У ПОРТРЕТА ЗЛАТОУСТА

С тебя художник написал
Известный всем портрет:
Стоит среди дремучих скал
Старик преклонных лет.

Ну, скалы, я согласен, есть,
А вот насчет годов,
Твою отстаивая честь,
Поспорить я готов.

Огни домов по вечерам
Унизывают склон.
Взбегает город по горам,
Так значит - молод он!

Металлом пахнет, как и встарь,
Огнем он закален,
А если город варит сталь,
Всем ясно - он силен.

Здесь, как ни странно, соловьи
Средь сосен гнезда вьют.
Поет мой город о любви,
Выходит - город юн!

По моде и к лицу одет,
С улыбкой молодой
Выходит город каждый день
На праздник трудовой.

УРЕНЬГА

Послушайте, как звонко:
Уреньга!..
Как будто кто ударил вдруг по струнам
И удивился странному аккорду.
Послушайте, как плавно: Уреньга…
Как будто под порывом ветра трудным
Заколыхались каменные горы.
Послушайте, как юно: Уреньга!..
Нежданный снег, расцветший на деревьях,
Так ослепляет нас рабочим утром.
Послушайте, как гордо: Уреньга!..
Таинственная сила предков древних
Питает корневища сосен мудрых.
Прислушайтесь…
Прислушайтесь…
Но - чу!
Вдали металл ударил по металлу,
Невидимые лошади взроптали,
И, запрокинув солнца медный раструб,
Сигнальщик протрубил:
"Готовы на смерть!"
Послушайте, как грозно: Уреньга!

Серафима Власова
КЛИНОК УРЕНЬГИ

Расскажу я одну сказку о "Клинке Уреньги". Будто много лет назад на месте Златоуста кочевье степняков-ордынцев жило. В лесах спасались люди от буранов, а потом и совсем осело кочевье в горах - аул образовался. Люди охотой занимались, гнали смолу и деготь. Только пастухи уводили в степи скот…

Поначалу тоскливо было новоселам после жаркой степи, да еще в непогоду, когда хлестал дождь по горам, по вершинам кибиток и юрт. Наверное, не раз вспоминали ордынцы покинутые ими ковыльные моря и дальние зарницы над степями.

Хозяином кочевья и несметных табунов скота был мурза Дженибек, потомок какого-то хана. И говорили, что скорее согнешь сосну, нежели волю его сломишь. Был он подобен рыси, нападающей на беззащитную косулю. Что хотел Дженибек, то и делал с подневольным человеком.

Недаром матери детям говорили: "Будешь плакать - отдам Дженибеку". Стоном стонали люди от него.

Не сразу приходит на землю весенняя пора, и не в одну ночь расцветают цветы. Так не в одночасье задумали пастухи проучить Дженибека, а больше того думали они: кому под силу такое? Известно, каждый угодит в птицу на лету, заарканит дикого коня, проскачет много-много дней без пищи и воды. Но то, что задумали пастухи, могла только Уреньга, всегда "живущая лицом к огню".

Девушка была храбра, как смелый воин в бою, а главное - кидала клинок без промаха.

Говорят, не часто загорались глаза у башкира при виде клинков и мечей. Какой джигит ездил в поход без клинка, лука и колчана за спиной? Но загорались глаза у многих джигитов, даже стариков, при виде клинка Уреньги. Трудно было оторвать взгляд от такого дива. Насечка из серебра так и мерцала на булате легкой дымкой. А когда его кидала Уреньга, тысячами искр сверкал. Пригнешь конец к рукоятке, клинок не ломается. В далекой стране, где снега не бывает, подарили отцу Уреньги клинок этот.

Знали пастухи, что Дженибек больше всего на свете боялся разжиреть, но от обжорства и безделья все-таки жирел, а потому часто ездил вершним на перевал.

Выйдет на гору. А слева и справа два джигита, неразлучно следовавшие за ним.

Но верили пастухи - не подведет Уреньга: пролетит клинок ее мимо самого уха Дженибека и не заденет. Ему урок на всю жизнь. Пусть помнит старая рысь, что клинок может угодить и в сердце.

…Клялась потом Уреньга пастуху Бикбулату, что хорошо видела - не промахнулась: клинок пролетел мимо уха Дженибека, и мурза в страхе поворотил коня обратно.

Видела Уреньга и как джигиты за ним поворотили. Но кто ревел так смертельно? Убила кого-то?

- Пошли, - говорит Уреньга дружку Бикбулату, - в лес за клинком.

А на поляне стоял на своих тоненьких ножках маленький лосенок. Он молча посмотрел на Уреньгу и направился к ней.

- Бежим, Уреньга! Бежим скорее. Клинок найдем потом, - шептал ей пастух.

Но Уреньга словно застыла на месте. Поняла, в кого она попала. Мать лосенка унесла ее клинок…

А в это время уж ветром принеслась погоня. Уреньгу и Бикбулата тут же заковали в цепи и повели к Дженибеку.

- Шайтан сидит в этой девке! - грозно кричал старик. - Она посмела поднять руку на своего владыку! Слава аллаху, что отвел ее клинок… - Он обдал Уреньгу ненавистным взглядом, спросил: - Скажи, дочь шайтана, может, ты жалеешь, что подняла руку на меня?

Но не сразу ответила Уреньга. Она поглядела на горы и леса. Знало ее сердце: не видать ей больше этого никогда. Жесток был мурза. Врагов не прощал. И, гордо тряхнув головой, проговорила:

- Жалею об одном, что не промахнулась. Что в живых оставила. - И, может, Уреньга сказала бы еще что-то, но загремел цепями Бикбулат. Он был избит, и пять конников, верных псов Дженибека, тут же прикончили его.

Наутро слуги Дженибека ослепили Уреньгу и отправили далеко в хребты. И, видать, так далеко ее увели, что люди как ни искали, - не нашли.

Только много-много лет спустя один охотник в горах увидел скелет, возле которого лежала девичья коса.

Позднее Салават Юлаев в своих песнях славил и Уреньгу, и Бикбулата, и всех-всех, о ком люди предания и сказы сложили…

* * *

Немало студеных зим с буранами и непогодой отшумело над Уралом с той поры, как ордынцы в последний раз в эти места Косотур-горы приходили. Земли мурзы Дженибека были разорены. А самого его взяли в плен тургайцы и увели.

Обезлюдели хребты. Только Громотуха - буйная по веснам речушка - шумела, как всегда, да пенился Ай, играя с камнями.

…Но вот снова зазвенели топоры, застонал в горах сосновый бор.

Нелегко было людям обживать горный край. Глядя на вечные дожди, говорили: "Само небушко жалеет нас. Плачет с нами каждый день".

Говорили, а сами трудились. Засыпали плотину. Задымили домны. Улочки домов нитками протянулись по сопкам и горам.

В один из таких дней, светлых и ясных, увидали люди на Косотур-горе красавца-сохатого. Он стоял на высоком шихане, будто из камня, и глядел вниз, где бегали полуголые ребятишки.

Так вот. Часто стал появляться сохатый на шихане Косотур-горы. А работные любовались им. Даже в непогоду - когда хлестал дождь или снег шел - сохатый глядел на землю и леса. Тут когда-то лежала мертвая мать, да на свету луны поблескивало то, что сделало его сиротой, - клинок Уреньги.

Не сговариваясь, каждому заблудившемуся да еще охочему до шкур сохатых заводские говорили: "Этого сохатого не трожь! За смерть его можешь поплатиться головой".

"А пойди разберись, который этот или не этот. Лучше не связываться", - решали охотники между собой, зная силу кулаков и слов работных из Златоуста, а потому обходили Косотур стороной.

Не знал красавец-сохатый, что им любовался сын кузнеца Кириллы Уткина - Петьша. Тихо слезал маленький парнишка с печки и, прильнув к оконцу, смотрел на гору и ждал, когда опять придет сохатый. Было парнишке в ту пору десять годов - не больше.

"Вот вырасту большой, буду робить с тятей в кузне и откую клинок, а на нем вытравлю гору, как Косотур, и пруд кругом, а на горе сохатого, как есть такого же живого, с рогами, и чтобы каждая шерстинка на нем была видна", - думал Петьша про себя.

И ведь отковал! Лет двенадцать Петьше было, когда его отец в кузницу привел и начал приучать к ремеслу. А года через два сын подал отцу клинок, на котором целая картина красовалась. Все было на ней: и горы, и леса, и сохатый на шихане. А некоторое время спустя Петр Уткин стал отменным мастером на Урале. Большой был в Отечественную войну 1812 года спрос на клинки. Уткинские же клинки только генералам шли в награды.

Одним словом, хоть и не скоро в ту пору вести доходили, а все же молва по всему свету начала гулять про златоустовских мастеров. И сегодня в Оружейной палате в самой матушке Москве лежат на бархатных подушках клинки Уткина и Бушуева… Да что говорить, большие мастера трудились в добром златоустовском гнезде возле Косотур-горы. Недаром и поговорки про их умение рождались в народе, вроде такой: "На Косотуре отливали, а в Измаиле стены дрожали".

Пылали горновые печи в Златоусте, и над тайной булатной стали бились мастера, а с ними самый большой чародей - Аносов. Любили его работные люди и не раз говорили между собой: "Ране-то Павла Петровича, бывало, мимо господского дома пойдешь, аж руку ломило - шапку снять, а при Аносове - сама рука тянется к голове… Вот оно дело-то какое!"

В ту пору работали в Златоусте и немецкие мастера. Не верило горное начальство в умение наших мастеров. Выписывали немецких. На славе они были тогда, и наособицу золингеновские гремели. Большие деньги им платили. Только справедливости говоря, наши мастера этих золингеновских были куда выше и по силе клинков и по красоте отделки. Оттого и боялись немцы: поймет наше начальство и прогонит.

Пытались они вызнать у наших мастеров секрет чеканки, только и тут у них осечка вышла. Шуточками да прибауточками отговаривался тот же Уткин. Говорят, как-то раз оружейник из немецкой улочки шибко пристал к Уткину, он и сказал:

- Есть за Таганаем гора. В той горе пещера. В той пещере вход. Семь дней и семь ночей на брюхе ползи до новой пещеры. Во второй - посередке стоит большой сундук, обитый железом. Не подходи к нему, в нем змеи спят. Еще семь дней ползи. Опять в пещеру угадаешь. Там новый сундук с черепами увидишь, только серебром обитый, но ты ползи дальше. До седьмого сундука доползешь. Вот в нем на семи замках и закрыт мой секрет, как я клинки кую…

Когда же стал Петр первым мастером и первым помощником Аносова, то от немецких оружейников уже не присказульками отговаривался, а твердо говорил им:

- За тайну своего дела еще наши деды держались. Фабрика или кузница, где холодное оружие куется, - это тебе и наступление и оборона. К чему мы будем вам открываться или кому другому?

А тут еще новое дело приключилось. Стали немецкие мастера в русскую веру переходить. И все из-за заводских красавиц получалось. Принялись они к этим красавицам сватов подсылать, как заведено было в ту пору на Урале.

Да и между собой у них разговоры пошли, что все равно не перебольшить им аносовских мастеров. Видать, как прижились гости на Урале, так спесь-то свою потеряли. Забеспокоилось немецкое начальство от таких вестей с Урала. Принялись они из Германии одного за другим нарочитых посылать в Златоуст. Были среди них и умные и добрые. Мастера большие. Но опять же добиться ничего не могли.

Только самый последний из приезжих герр Роберт Готлиб Штамм, крикун и злюка, каких бывает мало, увидел такое, что наконец понял все. Собой толстенький, на коротких ножках, но весельчак отменный и танцор, он на все времена года характер имел. Ходил в мундирчике со светлыми пуговками, в башмачках на высоких каблуках - по тогдашней моде. Смешным нашим богатырям казался.

Ну вот. Приехал в Златоуст, перво-наперво принялся допрашивать оружейников. Как, мол, посмели признать себя ниже аносовских работных. Особенно допекал чеканщиков.

- Позор! Германия! Золингеновский оружейник! Позор! - кричал он, стуча о пол каблуками.

И только позднее, когда пообвык да пригляделся, начал понимать - отчего рисунок на саблях у русских жизнью дышит - не в пример их, немцев, бледным насечкам…

Как-то раз герр Штамм дознался, что в последние дни перед Новым годом не выходит Аносов из цехов. Плавки одна за другой проводились там. Озлился Штамм, узнав про такое. Не мог он придумать, как выведать тайну о булатной аносовской стали. Покоя лишился герр.

И вдруг в это самое время кто-то из оружейников донес Штамму, что в деревне живет старый охотник, у которого якобы хранится редкостный клинок, с рукояткой из одних самоцветов. Нашел клинок старик где-то на перевале, в чащобе.

Повеселел герр Роберт Штамм.

"Герр Аносов! Поглядим теперь чья возьмет! - ехидничал Штамм про себя. - Булат ли получается у вас? Может быть, такая же поделка, как у нас? Надо скорей найти этого старика и отобрать у него клинок!"

Назад Дальше