мало ли кто умеет метать и рвать,
складывать в обоймы слова,
да играть какие-то там спектакли
но когда приходит, ложится в твою кровать,
то становится жив едва,
и тебя подмывает сбежать, не так ли
дождь шумит, словно закипающий чайник,
поднимаясь с пятого этажа на шестой этаж
посиди с бессонным мало ли кем, когда силы его иссякли
ему будет что вспомнить, когда ты его предашь
14 октября 2009 года, поезд Киев – Москва
"Куда, интересно, потом из них…"
Куда, интересно, потом из них деваются эти мальчишки, от которых у нас не было никакого противоядия в двенадцать лет – один раз увидеть у друзей на VHS и пропасть навсегда; тёмные брови, щекотные загривки, нежные шеи, узкие молочные спины в родинках; повадка целоваться, подаваясь вперёд всем телом, торопливо и жадно; лукавые глаза, сбитые костяшки пальцев, щетина, редкая и нелепая, никакой тебе вожделенной мужественности; зажигалка благодаря заботливым друзьям исторгает пламя высотой в палец, и, закуривая, можно спалить тебе чёлку; сигарету носят непременно в углу губ и разговаривают, не вынимая её изо рта; поют дурными голосами по пьяни у тебя под окнами и совершенно неподражаемо, роскошно смеются – запрокидывают головы, показывают ямочки, обнажают влажные зубы; носят вечно съезжающие джинсы, умеют дуться, подбирая обиженные губы и отворачиваясь; просыпаются горячие и мятые, в длинных заспанных отметинах от простыни и подушки; играют в бильярд и покер, цитируют великих, горячатся, гордятся татуировками и умирают не успеваешь заметить когда; в двадцать четыре ещё дети, в тридцать – уже крепкие самоуверенные мужики с вертикальной складкой между бровей, жёсткий ворс на груди, невесть откуда взявшийся, выпуклые мышцы, сытый раскатистый хохоток, пристрастие к рубашкам и дорогим ботинкам, ничего и близко похожего на то, за что ты легко могла отдать полжизни и никогда не пожалеть об этом.
Красивые, красивые, и были, и будут, кто спорит; ещё и умные к этому времени, и прямые, и забывают привычку так много и страстно врать по любому поводу; взрослые, да, серьёзные, и пахнут смертной скукой. Хочется спросить, зачем они съели того мальчика, кожей прозрачной, как бумага, который вешал себе на стенку журнальный разворот с какой-нибудь невероятной серебристой машиной – ничего не было слаще, чем смотреть на него, сидящего на парапете над рекой, рассказывающего тебе что-то с сигаретой в углу рта, и чтобы солнце золотило ему волосы и ресницы.
"Как он чиркнет ладонью…"
как он чиркнет тебе ладонью по ватерлинии -
будет брешь
за секунду, как ты успеешь сказать "не трожь"
и такой проймёт тебя ужас, такая пронижет дрожь,
что руки не отнимешь и права не отберёшь,
только и решишь обречённо – как же ты, чёрт, хорош
как ты дышишь и говоришь
как самозабвенно врёшь
ну чего уж, режькак ты выбираешь смиреннейшую из ниш,
неподъёмнейшую из нош,
как ты месяцами потом не пишешь и не звонишь,
только пальцами веки мнёшь,
как они говорят тебе по-отечески – ну, малыш,
перестань, понятно же, что не наш
каждое их слово вонзается рядом с ухом твоим как ножэй, таких, как ты, у него четыреста с лишним душ
двадцать семь, больше двадцати ни за что не дашь
носит маечки с вечных лондонских распродаж
говорит у подъезда: "ты со мной не пойдёшь"
только вот ты так на него глядишь,
что уж если не здесь, то где ж
если не сейчас, о господи, то когда ж
5 мая 2009 года
Самый лучший
мой самый лучший ничего потом не помнил
(редбулла с водкой из ведёрочка для льда)
под вечер снова подошёл и улыбнулся
ты лена да?Елена Костылева
мой самый лучший выставил наутро.
сказал: "ко мне отец сейчас приедет,
не хочется, чтоб задавал вопросы"чёрт подери, такое солнце было
оделась и пошла ловить машину
и губы, скулы, щёки, лоб и шею
ожгло, -
он потому что был небритый
а целовал
на улице мороз минус тринадцать
ну ты себе, наверно, представляешьтакой мы старый-старый
с романсами
заезженный винилблаженны те, кто нас потом не помнит
кто совершенно к нам иммунен, лена
кого мы миновали, как зараза
блаженны те, кто нам потом ни разу
ни разу даже
не перезвонил
20 апреля 2009 года
Обратный отсчёт
а ты не знал, как наступает старость -
когда все стопки пахнут корвалолом,
когда совсем нельзя смеяться, чтобы
не спровоцировать тяжёлый приступ кашля,
когда очки для близи и для дали,
одни затем, чтобы найти другиеа ты не думал, что вставная челюсть
еду лишает половины вкуса,
что пальцы опухают так, что кольца
в них кажутся вживлёнными навечно,
что засыпаешь посреди страницы,
боевика и даже разговора,
не помнишь слов "ремень" или "косынка",
когда берёшься объяснить, что ищешьмы молодые гордые придурки.
счастливые лентяи и бретёры.
до первого серьёзного похмелья
нам остается года по четыре,
до первого инсульта двадцать восемь,
до первой смерти пятьдесят три года;поэтому когда мы видим некий
"сердечный сбор" у матери на полке
мы да, преисполняемся презренья
(ещё скажи – трястись из-за сберкнижки,
скупать сканворды
и молитвословы)когда мы тоже не подохнем в тридцать -
на ста восьмидесяти вместе с мотоциклом
влетая в фуру, что уходит юзом, -
напомни мне тогда о корвалоле,
об овестине и ноотропиле,
очки для дали – в бардачке машины.
для близи – у тебя на голове.
9 октября 2009 года
Памятка
лучше йогурта по утрам
только водка и гренадин.
обещай себе жить без драм -
и живи один.все слова переврутся сплошь,
а тебе за них отвечать.
постарайся не множить ложь
и учись молчать.Бог приложит свой стетоскоп -
а внутри темнота и тишь.
запрети себе множить скорбь -
да и зазвучишь.
17 января 2009 года
VII
Gotta Have Faith
"Тот, кто больше не влюблён – всемогущ", – говаривала
Рыжая, и я всё никак не освоюсь в этом чувстве
преувеличенной, дезориентирующей лёгкости бытия,
такой, будто ослабили гравитацию и сопротивление
воздуха, и стоит тебе помахать рукой кому-нибудь, как
тебя подбрасывает над землёй на полметра; раньше была
тяжесть, и она центрировала; ты умел балансировать
с нею, как канатоходец; теперь ты немножко шалеешь
от дармовой простоты жизни – и своей собственной
абсолютной к ней непричастности.Там, где всегда болело, не болит, а в этом городе
принято осматривать друг другу раны, шелушить корки,
прицокивать языком, качать головой и сочувствовать; если
ты чист и ни на что не жалуешься, окружающие мгновенно
теряют к тебе интерес и переключаются на кого-нибудь
страдающего; это единственный город из всех мне
известных, где подробно и цветисто поведать о том,
как ты устал, измотан и заебался – значит предъявить
результат твоей работы; весело и с искоркой рассказать
о том, как ты заброшен, слаб и несчастен – значит убедить
всех, что ты в высшей степени тонкое существо; обладать
как можно более экзотическим увечьем и этим увечьем
приторговывать – значить преуспеть; нигде так не смакуют
неудачи, расставания и проигрыши, нигде не делают
такого культа из преступлений, скандалов и катастроф,
как здесь; большие прорывы и открытия здесь выглядят
официозной фальшью и демагогией; маленькие победы,
достижения и успехи здесь выглядят неуместно, как
анекдоты на похоронах, тебе всегда немножко неловко
за них, как за человека с соседнего кресла в театре,
у которого посреди спектакля звонит телефон: выйди
уже отсюда и там торжествуй себе, тоже мне молодец,
у нас тут осень, говно и ментовской произвол, у нас тут
коррупция, творческое бессилие и солнце через миллиард
лет раскалится так, что вся Земля будет одной сплошной
Долиной Смерти, хули ты радуешься тут, пошёл вон с глаз
долой – говорит тебе пространство, и ты да, послушно
перестаёшь улыбаться.Поэтому за десять дней меня пригасило, но верить в то,
что всё так уж непременно глупо и дёшево, я не желаю;
сдаётся мне, полгода назад в Индии со мной произошло
то, что у нормальных людей называется уверовать -
впервые что-то прояснилось насчёт смерти, Бога,
структуры, равновесия и справедливости, стало стыдно
за очень многие свои слова, отпало большое количество
вопросов, и теперь я окончательный фаталист, пантеист
и средоточие омерзительного жизнелюбия; потому что
если ты не видишь хорошего, это не значит, что мир
протух, это просто значит, что у тебя хуёво с оптикой,
и более ничего; с миром всё в порядке было, есть и будет
после нас, и мы при всем нашем желании не сможем его
сломать.
С тех пор, как тебя размажет твоим персональным
просветлением, ты станешь мал, необязателен и счаст лив;
ты перестанешь так фанатично копить вещи, трястись над
шкуркой и дорожить чужим мнением (это всё буквально
произойдёт: тебе перестанет быть так интересно покупать,
как раньше, ты станешь гораздо легче переносить
физическую боль и больше никогда не полезешь ни в какой
гугл или блогс. яндекс смотреть, в какой ещё их личный ад
люди вписывают твою фамилию); такие вещи, как смерть
и червяки под землёй, перестанут тебя пугать, такие
люди, как предатели, перестанут населять твою башку,
и гораздо важнее того, сколько человек зарабатывает
и на каких каналах торгует лицом, станет – хорошо ли он
смеётся, дружен ли с самим собой и в курсе ли всего того,
что теперь знаешь ты. Свои вычисляются молниеносно,
необходимость в остальных отпадает довольно скоро.Ты окажешься кусочком цветной слюды в мозаике
такого масштаба, что тебе очень неловко будет за все
солипсистские выпады юности; такие детские болезни, как
ревновать, переубеждать каждого встречного и обижаться
на невнимание тебя, слава богу, оставят; религии окажутся
просто тем или иным сортом конвенции между людьми,
некоторой формой регулирования социума, довольно
эффективной, к слову; новости в пересказах мамы начнут
смешить, как предсказания о конце света в 1656 году;
тебе будет немножко неуютно от того, что ты не можешь
всерьёз разделить ничьих опасений и тревог, временами
будет отчётливо пахнуть тем эпизодом в "Матрице",
когда материя распадается на столбцы зелёных нулей
и единиц, все просто закономерности и циклы, ничего
нового; но в це лом, станет куда проще и куда труднее
одновременно: раньше ты, например, знал, что можно
выйти в окно и всё это прекратить в одну секунду; теперь
ты знаешь, что ничего прекратить нельзя.О чём мы, впрочем? О том, что влюбляться – очень
заземляет; отыскивается контактик, которым вся эта
громадная махина мироздания к тебе присоединяется.
Когда нет такого контакта, чувствуешь себя как космонавт,
оторвавшийся от корабля в открытом космосе: красиво,
но, сука, холодно.Холодно, да.
Сверхсрочная служба
Старшему брату
всё никак не освоюсь с правилами пока:
есть фактура снега и есть – песка.
все мы сшиты не из одного куска.
радости хватает на полглотка.
плоть стареет, хоть обновляема и гибка.
есть секунды куда значительней, чем века.видимо, я призван издалека.
там, откуда я родом и скоро вернусь куда,
не земля, не воздух и не вода -
но таинственная мерцающая среда.
местные не ведают там ни гордости, ни стыда,
слушают историю будто сквозь толщу льда -
из текучего абсолютного никогда.не свихнуться стоило мне труда.
я давно катаю обол во рту
ковыряю обшивку, ищу черту,
чтобы выйти из этой вселенной в ту,
в ненаглядную пустоту.но покуда корпус не расколоть,
я гляжу, как снашивается плоть -и уже прозрачная на свету.
9 декабря 2010 года
VIII
Короткий метр
Маджид
Старому Маджиду приходит срок, его кормят, как птицу,
с рук. Как-то раз Маджид вышел за порог и упал у калитки
вдруг; и ему сказали – Господь был строг, у тебя обнаружен
рак.Медсестрички курят за дверью, ржут, от машин стекло
в окне дребезжит. Навещают редко, домой не ждут – он
давно уже здесь лежит. Его больше не скручивает, как
в жгут, жизнью он поэтому дорожит: просыпается и глядит,
как идёт мужик, проезжает под окнами то автобус, то
чёрный джип; он пока ещё жив, Маджид.Монотонный кафельный неуют, аккуратный больничный
ад – добивать не смеют, жить не дают, и валяйся теперь,
разъят, на те части, что изнутри гниют, и все те, что уже
гноят; только в голове у тебя поют и, сияющие, стоят -
кроткая прекрасная Дариют, гордая высокая Рабият; он
глаза их, жгучие, словно йод, и лодыжки узкие узнаёт;
только позовёшь их – и предстают, волосы спадают до
самых пят; у тебя здесь будет кров и приют, – так они
поют, – тебе только радости предстоят!Медсестрички цокают "бред так бред" и чего-то там "опиат".
3 марта 2009 года
Клэрити Пейдж
Клэрити Пэйдж в сорок два держится на тридцать,
почти не старясь,
Делает маникюр дважды в месяц,
носит сногсшибательное бельё,
Преодолевая дьявольскую усталость,
Учится танцам после работы – так, будто бы у неё
Есть кого пригласить на жгучий латинский танец,
Так, как будто бы они с Дэвидом не расстались.
Так, как будто бы это чудовищное враньё.Клэрити и теперь, как долгих семь лет назад,
Собирает для Дэвида все образцы и пробы:
Много читает; ходит в театр, чтобы
Знать, что Лавджой красавица, Уэйн пузат,
Под него теперь перешиваются гардеробы;
А ещё ездит в чудные города, те, что всё равно бы
Никогда не смогла ему показать.Так печёт пироги, что звана на всякое торжество:
Угощает соседей и любит спрашивать, хороши ли.
Водит удивительно боево.
Возит матушку Дэвида к стоматологу на машине.
Фотографирует объявленья, которые бы его
Обязательно рассмешили.Нет, не столько живёт, сколько проектирует рай земной:
Ходит в магазины, осуществляя разведку боем,
Подбирает гардины к рамам, ковры к обоям,
Строит жизнь, которая бы так нравилась им обоим,
Так трагически велика для неё одной.Дэвид Пэйдж живёт с новой семьей в Канзасе,
и дом у него неплох.
Он звонит ей раз в год, в канун Рождества Христова,
И желает ей счастья. Ну, ничего святого.Ладно, думает Клэрити, вряд ли Господь оглох.
Дэвид просто заедет – в пятницу, в полшестого, -
Извинится, что застигает её врасплох, -
Оглядится и обнаружит, что для него
всё готово.
Ты слышишь, Господи?
Всё готово.
11 марта 2009 года
Гордон Марвел
Это Гордон Марвел, похмельем дьявольским не щадимый.
Он живёт один, он съедает в сутки по лошадиной
Дозе транквилизаторов; зарастает густой щетиной.
Страх никчёмности в нём читается ощутимый.
По ночам он душит его, как спрут.Мистер Марвел когда-то был молодым и гордым.
Напивался брютом, летал конкордом,
Обольщал девчонок назло рекордам,
Оставлял состояния по игорным
Заведениям, и друзья говорили – Гордон,
Ты безмерно, безмерно крут.Марвел обанкротился, стал беспомощен и опаслив.
Кое-как кредиторов своих умаслив,
Он пьёт тёплый "Хольстен", листает "Хастлер".
Когда Гордон видит, что кто-то счастлив
Его душит чёрный, злорадный смех.И в один из июльских дней, что стоят подолгу,
Обжигая носы отличнику и подонку,
Гордон злится: "Когда же я наконец подохну", -
Ангел Габриэль приходит к нему под окна,
Молвит: "Свет Христов просвещает всех".Гордон смотрит в окно на прекрасного Габриэля.
Сердце в нём трепыхается еле-еле.
И пока он думает, всё ли это на самом деле
Или транквилизаторы потихоньку его доели,
Габриэля уже поблизости нет как нет.Гордон сплёвывает, бьёт в стенку и матерится.
"И чего теперь, я кретин из того зверинца,
Что суёт брошюрки, вопит "покаяться" и "смириться"?
Мне чего, завещать свои мощи храму? Сходить побриться?"
Гордон, не пивший месяц, похож на принца.
Чисто выбритый он моложе на десять лет.По утрам он бегает, принимает холодный душ,
застилает себе кровать.
Габриэль вернётся, тогда-то уж
можно будет с ним и о деле потолковать.
14 июля 2008 года
Грейс
Когда Стивен уходит, Грейс хватает инерции
продержаться двенадцать дней.
Она даже смеётся – мол, Стиви, это идиотизм,
но тебе видней.
А потом небеса начинают гнить и скукоживаться над ней.
И становится всё темней.Это больше не жизнь, констатирует Грейс,
поскольку товаровед:
Безнадёжно утрачивается форма, фактура, цвет;
Ни досады от поражений, ни удовольствия от побед.
Ты куда ушёл-то, кретин, у тебя же сахарный диабет.
Кто готовит тебе обед?Грейси продаёт его синтезатор – навряд ли этим
его задев или отомстив.
Начинает помногу пить, совершенно себя
забросив и распустив.
Всё сидит на крыльце у двери,
как бессловесный большой мастиф,
Ждёт, когда возвратится Стив.Он и вправду приходит как-то -
приносит выпечки и вина.
Смотрит ласково, шутит, мол, ну кого это
ты тут прячешь в шкафу, жена?
Грейс кидается прибираться и мыть бокалы,
вся напряжённая, как струна.
А потом начинает плакать – скажи, она у тебя красива?
Она стройна?
Почему вы вместе, а я одна?..Через год Стивен умирает, в одну минуту,
"увы, мы сделали, что смогли".
Грейси приезжает его погладить по волосам,
уронить на него случайную горсть земли.
И тогда вообще прекращаются буквы, цифры,
и наступают одни нули.И однажды вся боль укладывается в Грейс,
так, как спать укладывается кот.
У большой, настоящей жизни, наверно,
новый производитель, другой штрих-код.
А её состоит из тех, кто не возвращается ни назавтра,
ни через год.
И небес, работающих
На вход.
19–20 июня 2008 года.