* * *
Мы говорили о том, что литература, как и другие виды искусства, гуманоцентрична, что в центре литературного произведения всегда находится человек со своими поступками, радостями и страданиями. Для литературоведа важным является вопрос о персонаже – герое литературного произведения, о приемах и способах раскрытия характера этого героя.
Литература не может быть слепком с действительности, ее копией. Следовательно, человек в литературе не может быть копией реального человека. Для обозначения человека в литературе используются различные термины: образ, образ-персонаж, действующее лицо, герой. Наиболее общеупотребителен термин характер в литературе.
За многие столетия существования литературы писатели выработали множество средств раскрытия характера в литературном произведении. Характер, персонаж, литературный герой – это всегда человеческая индивидуальность, поэтому автор всеми силами стремится придать своему персонажу черты этой индивидуальности. Для этого автор прежде и чаще всего обращает внимание на внешность своего героя.
Изображение внешности человека в литературе, как и в живописи, принято называть портретом. Но в отличие от статичного живописного портрета литературный, помимо описания лица, включает в себя еще и описание мимики героя, его манеры двигаться, говорить, одеваться. В результате получается динамичный портрет, который по замыслу писателя может изменяться на протяжении произведения.
Для придания герою индивидуальных черт писатель стремится изобразить и внутренний мир человека. Литература не всегда умела передавать чувства и переживания. Например, средневековая литература большее внимание уделяла внешним поступкам героев и соответствию их установленным образцам. Для положительных и отрицательных персонажей существовали определенные правила поведения и речевой манеры. Поэтому переживания человека передавались через его действия, движения, слова.
Попытки изобразить чувства и переживания делались авторами сентиментальных повестей, прежде всего Н.М. Карамзиным. Однако и в сентиментальных повестях, и в романтических поэмах и стихотворениях начала XIX в. внутренний мир человека чаще всего показывался через внешние действия и поступки. На помощь писателям приходили приемы изображения человека на фоне природных явлений, смены времени года или дня, "поведения" луны, солнца, грозы, бури, метели. Место, время, обстоятельства действия подчеркивали не столько характер, сколько состояние персонажа, его настроение в тот или иной момент времени. Возник целый арсенал средств художественной выразительности, способствующий усилению читательского впечатления от происходящего с так называемым романтическим героем.
Местом действия драматических событий для романтического персонажа становились море или крутая скала, которые должны были подчеркнуть, какой силы испытания выпадают на долю героя, кладбище, где можно думать о быстротечности жизни, дорога, преодоление которой не ведет к покою и счастью. Романтический ореол вокруг мятежного героя не мог быть создан пейзажем, представляющим собой летний теплый день, легкий ветерок или ясное утро. Силу романтическому мироощущению придавали ночь с луной, месяцем, звездами, туман, буря с порывистым ветром. Романтический герой на фоне такого пейзажа казался особенно одиноким и не понятым окружающими.
Психологический анализ в его совершенном воплощении впервые обнаружил себя именно в русской литературе. В творчестве Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова были выработаны особенные приемы психологической характеристики персонажей, признанные, усвоенные и развитые мировой литературой. Многие писатели Европы и Америки признавались в том, что без Толстого, Достоевского, Чехова их творчество было бы просто невозможным.
Так, Л.Н. Толстой использует прием внутреннего монолога персонажа, когда состояние человека передается и фиксируется самим человеком, несобственно прямую речь, когда мысли и чувства передаются в косвенной форме (он подумал, что…). Толстому принадлежит знаменитая формула: "люди, как реки", подчеркивающая текучесть человеческой души, изменения ее состояния. Толстой справедливо полагал, что состояние человека в каждую следующую минуту не равно самому себе.
Психологический анализ, предпринятый Толстым в его произведениях, Н.Г. Чернышевский очень точно определил как "диалектику души".
А.П. Скафтымов объясняет толстовскую диалектику души так: "Диалектика души" состоит в том, что душа, по показу Толстого, как бы сама в конце концов выбрасывает ложное, прежде казавшееся столь значительным, и в свете открывшихся последних, коренных инстанций самоощущения, обнаружившее свою фальшивую иллюзорность". То есть на протяжении жизни, запечатленной в произведении, душа выбрасывает из себя все лишнее, ложное, наносное, и человек приходит к естественному и гармоничному состоянию.
Толстой умеет показать внутренний мир человека независимо от его возраста и пола. При этом он углубляется в психику своего героя только в том случае, если это его "любимый герой". Так Толстым пишется "история души".
Достоевский применяет иные формы психологического анализа. Врачи-психиатры утверждали, что для Достоевского характерно абсолютно точное изображение душевной болезни. Писателю удавалось показать и пограничное состояние героев, и их перемещение из мира реального в мир болезней, галлюцинаций, снов.
По наблюдению М.М. Бахтина, основным приемом психологического анализа у Достоевского является полифонизм повествования, стремление услышать и показать читателю одновременно голоса нескольких героев. Важными компонентами изображения внутреннего мира человека у Достоевского становится внимание к деталям, вещному предметному миру, интерьеру. Новаторство психологического анализа Достоевского связано и с психологическим анализом городского пейзажа и Петербурга в целом.
Чеховский психологический анализ погружает читателя в мир подтекста его произведений. "Подводные течения" в прозе и драматургии Чехова составляют особую эстетическую систему, в которой события уходят на второй план, а внутреннее состояние героев становится главным. В действительности может не происходить ничего особенно трагичного, но чеховские герои ощущают трагизм бытовой повседневной жизни – "длительного, обычного, серого, одноцветного, ежедневно-будничного состояния" (А.П. Скафтымов). Почувствовать этот трагизм дано читателю, стремящемуся постичь смыслы чеховских подтекстов.
Портрет и психологический портрет персонажа могут быть даны глазами других персонажей или глазами автора. Известный российский литературовед А.Б. Есин (1954–2000) обращает внимание на то, что из всех видов искусства только литература в состоянии представить глубокий психологический анализ.
К важнейшим способам раскрытия характера в литературе относится и речь персонажа. В произведении драматического рода речь является едва ли не единственным таким способом. Изображение литературного персонажа в эпическом произведении дополняется авторскими оценками и характеристиками. Иногда авторская оценка персонажу дается с первых строк произведения, иногда она рассредоточена по всему тексту. Кроме прямых авторских оценок и характеристик существуют еще и косвенные – такие как параллели между героями, ассоциативные или прямые связи между героем и интерьером или пейзажем. Косвенная характеристика персонажа может быть построена на контрасте между тем, что он говорит, и тем, что он думает.
Характер человека в литературном произведении может меняться на протяжении текста, а может оставаться статичным, герой может быть главным и второстепенным, на протяжении произведения авторское внимание может перемещаться от одного персонажа к другому.
Вот как раскрывается характер главного героя в замечательном рассказе В.М. Шукшина "Чудик". Уже само название рассказа дает первое представление об особенностях главного героя – его чудаковатости, странности в глазах окружающих, нетипичности поведения в типичной ситуации. Словарям русского языка хорошо известно слово "чудак" – человек, который чудит, чудесит. Шукшин определяет своего героя словом, которого в словарях нет: "чудик". Почувствовав разницу в значении этих двух близких слов, мы почувствуем и природу шукшинского героя. "Чудик" – это не приговор, не констатация, не подтверждение объективных качеств человека, а отношение к нему, при этом отношение не равнодушное, а доброе, участливое, ласковое, с едва проступающей нежной насмешкой. Это чувство взрослого к ребенку. И именно таким большим ребенком предстает перед нами герой Шукшина.
В первых строчках рассказа задается его тональность, которая определит всю повествовательную текстуру, все мотивы и фабульные повороты: "Жена называла его – чудик. Иногда ласково. Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории – мелкие, впрочем, но досадные". Если мы и ощущаем авторскую иронию по отношению к герою, то самый легкий и необидный ее оттенок.
Весь рассказ представляет собой повествование – историю поездки чудика в большой уральский город, к брату и снохе. Рассказ членится на эпизоды, и эта эпизодичность подчеркивается автором: "Вот эпизоды одной его поездки". В рассказе нет ни авантюрной интриги, ни детективной струи, ни внезапных событийных поворотов. Все очень спокойно, просто, обыденно. Однако именно в этих абсолютно бытовых анекдотичных историях очень выразительно проявляется характер главного героя. Его речевая манера, его поступки, удивляющие всех своей бесхитростностью и простодушием, его искренний интерес к любым проявлениям жизни, его желание сделать приятное близким людям – все это выдает в Чудике человека наивного, но умеющего любить, глубоко чувствовать полноту жизни.
"Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам – конфет, пряников… Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы – полная женщина с крашеными губами… Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада. И отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать… Что-то глянул на полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза загорелись. Второпях, чтоб его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать этим, в очереди, про бумажку.
– Хорошо живете, граждане! – сказал он громко и весело.
На него оглянулись.
– У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка – пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки – нет.
"Наверно, тот, в шляпе", – догадался Чудик.
Решили положить бумажку на видное место на прилавке.
– Сейчас прибежит кто-нибудь, – сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: "У нас, например, такими бумажками, не швыряются!" Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане… сунулся в карман – нету. Туда-сюда – нету.
– Моя была бумажка-то! – громко сказал Чудик. – Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то.
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать: "Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе – одну двадцатипятирублевую, другую полусотельную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой – нету". Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие "Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить". Нет, не пересилить себя – не протянуть руку за проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать.
– Да почему же я такой есть-то? – вслух горько рассуждал Чудик. – Что теперь делать?"
Этот и другие эпизоды построены Шукшиным по принципу контраста: Чудик и другие. Они "другие" прежде всего потому, что Чудик обладает иным, чем все остальные, душевным устройством. Жизненный опыт (а Чудику 39 лет!) не сместил представления шукшинского героя в сторону рациональной приспосабливаемости к внешнему миру, к жестким законам общественной жизни, к умению легко выкручиваться. Одна только мысль, что его примут за обманщика, за ловкача, за мелкого жулика, заставляет его отказаться от претензии на собственные деньги.
Мы видим, что литературный характер в рассказе формируется на всех уровнях текста: это и авторское отношение к герою, и его поступки, и психологический рисунок. При этом в авторскую повествовательную ткань вплетены словечки и манера рассуждения самого Чудика. Таким образом расширяется семантический объем самого повествования, оно подчиняется характерологическим особенностям главного героя. Очевидно, что слова и речевые обороты наподобие таких, как "племяшам", "пристроился в очередь", "впереди шляпы…", "этакая зеленая дурочка лежит себе", – из чудиковского лексикона, и автор намеренно включает их в повествовательную структуру, чтобы каждое слово рассказа "работало" на образ главного героя.
В рассказе "Чудик" появляется еще несколько эпизодов, последовательно раскрывающих характер Чудика. И оказывается, что Чудик не просто наивен, но в общем-то глуп, что он не знает элементарных правил (как вести себя в магазине, в самолете, на почте при подаче телеграммы, в гостях у родственников), что он назойлив и надоедлив. Чем больше очевидных ошибок допускает Чудик, тем больше автору хочется, чтобы мы полюбили его героя.
С точки зрения литературоведческого анализа можно сказать, что Шукшин искусно, но настойчиво формирует отношение читателя к Чудику. Здесь крайне велика роль художественных деталей. Отдельные реплики, элементы несобственно прямой речи, мало значимые в общей событийной канве подробности углубляют характер главного героя, делают его располагающе обаятельным, неповторимым человеком, обладающим ярко выраженной индивидуальностью.
Чудик летит в самолете: "Стал смотреть вниз. Горы облаков внизу. Чудик почему-то не мог определенно сказать: красиво это или нет? …Он только ощутил вдруг глупейшее желание – упасть в них, в облака, как в вату. Еще он подумал: "Почему же я не удивляюсь? Ведь подо мной чуть ли не пять километров". Мысленно отмерил эти пять километров на земле, поставил их "на попа" – чтоб удивиться, и не удивился".
Это ощущение красоты, восторг перед величием мира, перед близким его сердцу деревенским пейзажем выдает в Чудике человека неординарного, сродненного с миром природы. И в этом мире ему дышится легко, тянет петь, кричать, радоваться теплому дождю. Или когда Чудик разрисовывает детскую коляску: "По верху колясочки Чудик пустил журавликов – стайку уголком, по низу – цветочки разные, травку-муравку, пару петушков, цыпляток… Осмотрел коляску со всех сторон – загляденье. Не колясочка, а игрушка". Или когда Чудик идет босиком по мокрой теплой траве и поет любимую песню.
А вот столкновение с официозом Чудику не дается. Чудик составляет телеграмму жене: "Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не забудь. Васятка". Телеграфистка, строгая сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:
– Составьте иначе. Вы – взрослый человек, не в детсаде.
– Почему? – спросил Чудик. – Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали…
– В письмах можете писать что угодно, а телеграмма – это вид связи. Это открытый текст.
Чудик переписал. "Приземлились. Все в порядке. Васятка". Телеграфистка сама исправила два слова: "Приземлились" и "Васятка".
Стало: "Долетели. Василий"".
Мир официальных представлений, общественных договоров, условностей не понятен чудику. Этот мир и чудик с трудом сосуществуют. Чудика никогда не поймет сноха Софья Ивановна, но и Чудик никогда не поймет ее неприязни, ее криков и воплей: "Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем же жить? И хотелось куда-нибудь уйти подальше от людей, которые ненавидят его или смеются".
Завершается представление главного героя в последнем абзаце рассказа, который написан с истинно шукшинским лаконизмом: короткие рубленые фразы, официальная презентация Чудика и важное дополнение к обрисовке персонажа, навсегда вошедшего в историю литературы как одно из выражений русского национального характера:
"Звали его – Василий Егорыч Князев. Было ему тридцать девять лет от роду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом".
Раздел 9. Автор и читатель в литературном процессе и в словесной ткани художественного произведения
Автор – повествователь – рассказчик в литературном произведении.
Сюжет и фабула литературного произведения.
Элементы фабулы. Композиция литературного произведения.
Реальный и внутритекстовый читатель литературного произведения.
Язык литературного произведения.
Точность слова в языке литературы.
Язык литературы и литературный язык.
О каких составляющих литературного произведения мы бы ни говорили, так или иначе мы понимаем, что все в художественном тексте происходит по воле и при участии автора. В литературоведении издавна выстроилась определенная шкала, обозначающая степень и характер авторского присутствия в произведении: автор, рассказчик, повествователь.
Автор литературного произведения, писатель в России традиционно воспринимался как пророк, мессия, который призван в этот мир, чтобы открыть людям глаза на глубинный, сокровенный смысл человеческого бытия. Об этом известные пушкинские строки: