Бытие и возраст. Монография в диалогах - Константин Пигров 16 стр.


Ну, во-первых, при ближайшем рассмотрении полезная нагрузка (а значит, и целесообразная занятость) современного офисного планктона, оказывается, мягко говоря, преувеличенной. Ещё двадцать лет назад Ж. Бодрийяр в своей работе "Символический обмен и смерть" весьма проницательно заметил, что скрытая безработица давно уже сменилась скрытой занятостью, неуклонно и иррационально растущей численностью так называемого персонала, польза которого, мягко говоря, сомнительна. С тех пор "персонал" получил устойчивое имя офисного планктона, а его "содержание и разведение" стало добровольным мистическим налогом, который неизвестно зачем берут на себя вроде бы вполне жизнеспособные бизнес-структуры.

Однако – и вот что воистину удивительно – переработка ресурсов и дистрибуция веще́й при этом не только не останавливается, но даже не очень-то и страдает. Громоздкие, неэффективные по всем привычным параметрам корпорации, худо-бедно, но обеспечивают практически то же самое, что обеспечивалось прежде авторизованными экономическими решениями и неустранимыми рисками.

Просто тогда ещё стыковочные узлы производства прибавочной стоимости требовали непременного и самозабвенного человеческого участия. Но вот теперь, по мере того как участки овещёствления, производства веще́й, удается поставить (замкнуть) на автопилот, когда задача минимального обеспечения вроде бы спокойно решается без "гримас капитализма", терпимость и снисходительность по отношению к пресловутому персоналу в частных фирмах уже ничем практически не отличается от паразитизма внутри госструктур.

Задумаемся над растущей скрытой занятостью, над этим феноменом, так или иначе свойственным всем развитым странам. Что заставляет капиталиста поддерживать лишний персонал, причём подбирать его именно по критериям офисного планктона?

Отчасти, конечно, тут можно усмотреть некоторую выгоду: сохраняемые рабочие места позволяют рассчитывать на госсубсидии и прочие льготы, если что, государство, быть может, не бросит в беде. Но это лишь доля истины. Внимательно всматриваясь в происходящее сейчас, на наших глазах, и пытаясь определить преобладающую психосоциальную характеристику работника фирмы, будь то во Франции, в Германии, в Швеции или даже в России, мы неожиданно видим, что эта характеристика имеет мало отношения к тому, что рекомендуют относительно персонала различные бизнес-руководства. "Инициативность", "энергичность", "способность генерировать оригинальные бизнес-идеи" – как бы не так! Действительной обобщающей характеристикой является "прирученность", или, если использовать один из любимых терминов Ф. Ницше, одомашненность. Всё ещё по инерции продолжает звучать любимая поговорка китайского политика-коммуниста Дэна Сяопина, имеющая аналоги во многих культурах: "Мне всё равно, какого цвета кошка, мне важно, чтобы она ловила мышей". Но она уже давно не соответствует действительности бизнес-сообщества, состоящего из стандартных "кошечек" одной серой породы, гордо именующих себя ответственными, законопослушными, по-настоящему взрослыми гражданами.

Со времен выхода знаменитой книги Т. Бодрийяра эта своеобразная скрытая безработица возросла на порядок. Западный мир вполне мог бы и не заметить закрытия половины своих офисов, если бы не огромное число людей, вдруг очутившихся не у дел так почему бы высвободившиеся средства не направить на авангардное бытие племен, если теперь возникли сомнения по поводу того, кто настоящий бездельник и кто занимается пустяками? Кроме того, прирученность и "одомашненность" никогда не будут перспективнее дикости и свободы.

А во-вторых, на повестку дня встает новая, точнее говоря, хорошо забытая старая (но модернизированная) возрастная стратификация, а именно нечто подобное отработанной в Индостане в течение тысячелетий схеме: первый возрастной период – до инициации, затем брачный возраст, заканчивающийся для мужчин с появлением первого внука, и, наконец, третья стадия – отшельничество, жизнь в лесу (Ашока "Лесная книга"). Нельзя сказать, что третий период был менее важен, чем второй с точки зрения состоятельности человека, напротив, время отшельничества было настолько важным, что в некоторых случаях допускался уход в леса без выполнения обязательств второго периода; таким образом, сохранялась великая культура, которая отчасти и до сих пор существует в Индии.

Новая постиндустриальная стратификация буквально продиктована определенными требованиями времени. Можно, пожалуй, сказать, что стадии теперь поменялись местами: сначала нужно отправиться "в леса", в индустриальные джунгли, в том числе и для того, чтобы найти себе там подходящего брачного партнера. Ясно, что лучше сделать это в полноте спонтанного проживания, а не по электронным клубам знакомств. Там, в необитаемом для других, для "взрослых", городе, мальчик-байкер может полюбить девочку-руфера (и наоборот), быть может, и романтики тут будет не меньше, чем в истории о Ромео и Джульетте, ведь условия экстремального обитания способствуют формированию жизнеспособного экзистенциального проекта, и, вообще, это, возможно, единственный способ противодействовать цивилизации офисного планктона и ее обычаям.

Если данный тезис будет внятно озвучен всеми представителями и даже учредителями новых племён, если ему ещё поможет философия (а почему нет, дело-то святое), с ним придётся считаться. Что касается резонов, то они просты и очевидны. Необходимо заранее готовиться к неизбежному переводу производства веще́й на аутопоэзис, уже несколько десятилетий подряд людей, занятых в производстве (в традиционном смысле слова), становится все меньше. Чтобы обеспечивать действительную потребность в вещах как вещах (а не знаках престижа), нужно не так уж и много, с этим как раз справятся те, кто выполнил самую трудную и важную часть миссии: уберег от забвения человеческое в человеке. Воины, охотники и художники племён, попав в категорию "сохранённых", не забудут, что такое настоящее бытие, которому они отдали должное, права офисного планктона уже не будут для них безальтернативной реальностью. А стало быть, и восплеменение, и последующий этногенез будут обеспечены и горючим материалом, и устойчивыми инфраструктурами.

Стало быть, чрезвычайно важно, какая именно инверсия возраста восторжествует. Будут ли новые юные довольствоваться конфискацией привилегии старцев, заполняя ноосферу своим незатейливым дискурсом, или же они отважатся на новое восплеменение, реализовав тем самым шанс сохранить подлинность человеческого в человеке.

К.П.: Александр Куприянович набросал яркую, запоминающуюся картину бытийствования современных тинейджеров. Правда, она, как мне кажется, буквально на глазах деформируется в связи со стремительным ростом военного напряжения общей мировой ситуации. Как в американских боевиках, где взаимодействуют человек зрелый и тинейджер, в минуту настоящей опасности они от соперничества волей-неволей переходят к конструктивному сотрудничеству, например, в "Крепком орешке-4" (Режиссёр Лен Уайзман, 2007).

Сделать "выводы" к этому разделу о тинейджерах для меня непросто, но всё-таки попробую выразить итог в кратких словах. Александр Куприянович, возможно, если бы счёл необходимым, резюмировал этот раздел не так, как это делаю я. Тем не менее, в соответствии с принятой на себя в этом диалоге возрастной ролью, отваживаюсь на некоторое заключение.

Во-первых, если ребёнок страстно желал, чтобы его просто любили, то для подростка главным оказывается независимость. Подросток – это время выработки форм сопротивления давлению взрослых. Для этого он готов пойти на "героические жесты" грубости, нелогичности, необъяснимости, парадоксальности.

Во-вторых, суть подросткового возраста составляет подвиг инициации, в ходе которой осуществляется преодоление детства, вычеркивание его опыта.

В-третьих, подросток впервые ясно чувствует, что он ответственен за свою судьбу, которая зависит от его решений, от его характера, от его поступков. Подростковый возраст акцентирует необратимость и непоправимость человеческого бытия, которые ещё не могли быть осознаны в детстве.

В-четвёртых, подростковый возраст представляет собой время ресентимента. На первое место выходит обида, зависть, вина.

Наконец, в-пятых, подростковый нигилизм оказывается моделью для социокультурного нигилизма, развившегося в Европе второй половины XIX века и обретающего сегодня всё новые и новые формы, вроде "диктатуры тинейджеров".

Акме – возраст зрелости

Не для того ли мне поздняя зрелость,
Чтобы, за сердце схватившись, оплакать
Каждого слова сентябрьскую спелость,
Яблока тяжесть, шиповника мякоть,

Над лесосекой тянувшийся порох,
Сухость брусничной поляны, и ради
Правды – вернуться к стихам, от которых
Только помарки остались в тетради.

Всё, что собрали, сложили в корзины, -
И на мосту прогремела телега.
Дай мне ещё наклониться с вершины,
Дай удержаться до первого снега.

Арсений Тарковский

К.П.: В своей трактовке темы взрослости я пытаюсь не забыть, что наше разделение возрастов достаточно условно. В каждом из нас есть и старик, и ребёнок, и подросток. Взрослость, или зрелость, вообще представляется не возрастом, но каким-то "промежутком" вне возраста – это некое главное плато, стабильность, когда возраст существует в себе и для себя, когда уже всё случилось. У Марка Аврелия есть любопытная фраза: "Кто дожил до сорока, тот уже не увидит ничего нового". Для М. Аврелия эта идея связана скорее со старостью, чем со зрелостью, но она верна и для зрелости. Возраст зрелости мы определим примерно от двадцати пяти до шестидесяти пяти лет. Зрелость – это возраст, когда уже всё случилось, но ещё ничего не рухнуло. В зрелом возрасте тема напряжения возрастной идентификации, как и сам ритуал идентификации (отдаленное эхо инициации), отходит на второй план.

Некогда американцы сыграли в одну безумную игру: за пределы Солнечной системы был запущен зонд "Пионер" с металлической пластинкой, на которой выгравированы все основные сведения о человечестве – число π, постоянная Планка, Эвклидовы аксиомы геометрии и т. п. Эта акция была нацелена на то, чтобы "дать знать" разумным обитателям Вселенной о человеческой жизни на планете Земля. Там же изображены и сами люди. Каким образом? Люди представлены молодыми, хотя и не юношами – обнаженные сформировавшиеся, в расцвете сил мужчины и женщины. Не дети, не подростки, не старики – "просто люди", для которых тема возраста как будто не существенна. И в само деле эмпирически бытийствует некоторое "плато", примерно от двадцати до семидесяти лет, когда возраст "не важен", когда время жизни подчинено, скручено, поставлено на службу человеку как своеобразная деталь машины.

Каким образом выстраивается зрелый возраст? Как возникает иллюзорное чувство относительной победы над временем, победы над стихией Кроноса? Ведь тема возраста – это тема нашего непосредственного контакта с этим хтоническим существом. На первый поверхностный, взгляд взрослость – это развитое сознание, это способность к рефлексии, к рациональному овладению миром. Причём это не только сознание, но и ирония. Идея иронии вообще напрямую связана со взрослостью, хотя эту тему можно было бы затронуть уже в связи с подростками.

У В. Янкелевича есть две книги – "Ирония" и "Прощение", – на первый взгляд, два никак друг с другом не связанных эссе. Эти фундаментальные экзистенциальные концепты свойственны именно взрослости. Без иронии (улыбки) не представим настоящий взрослый. Ведь серьезность и мрачность суть то, что Александр Куприянович называет "позой мудрости". "Поза мудрости" – первый бесспорный признак глупости. Необходима не только ирония, которая есть "сознание в квадрате", но и способность прощать, потому что прощение – это свидетельство силы, свидетельство зрелости.

Это самые общие вводные слова о взрослости. Попытаемся перевести разговор в более конструктивный план. Если бы меня спросили, каким образом задается взрослость, каковы её механизмы, я прежде всего сказал бы о способности к иронии и о поступке прощения. Но это не всё. Если поставить вопрос о "конструкции взрослости", то я использовал бы термин Ивана Петровича Павлова – "динамический стереотип", термин ныне "немодный", но существенный. Дело в том, что И. П. Павлов имеет важное отношение к самой идее устройства нового модернизированного общества в России. Ведь проект нового общества (социалистического, социального в широком смысле слова) возможен именно потому, что люди способны к формированию динамических стереотипов. Динамический стереотип – это несколько "саентизированная", наукообразная формула. Можно использовать термин попроще, из обыденного лексикона – привычка.

Что есть взрослость? Это сложившаяся и устоявшаяся система привычек или динамических стереотипов. На социокультурном уровне эти системы привычек переходят в ритуалы, традиции, они создают некий социокультурный фон общества.

А. С.: На мой взгляд, взрослость может быть тематизирована как минимизация привкуса возраста вообще. Понятно, что возрастные особенности на этом участке наименее специфичны, и именно поэтому все ипостаси субъекта, все частично изымаемые ипостаси – начиная от трансцендентального субъекта и кончая древнегреческим понятием "смертного" – расположены здесь. Возраст Иисуса также символизирует эту срединную ситуацию. Данный участок может быть изображён как прерывистые линии, пересекающиеся друг с другом, и в точках пересечения можно ставить крестик – подобно могильному кресту, – это одновременно и слалом, и кладбище существ. Мы уже говорили о том, что не все умирают, не все стадии метемпсихоза проходят бесследно, но некоторые не до конца нами изжитые существа остаются, доживают себя через сновидения, как полагал 3. Фрейд. Наш детский или какой-нибудь любой травматический опыт, который является в сновидениях, в особенности, в навязчивых, означает, что "беспокойник" не стал покойником и, соответственно, то или иное существо всё ещё предъявляет свои претензии на проживание. Хотя в полноте реальности эти претензии оказываются неосуществимыми, но через сновидения, и особенно через упорядоченное воображение, через каналы искусства мы способны обращаться к этим внутренним собеседникам, к нашим "слепым ласточкам", выражаясь словами О. Э. Мандельштама ("Слепая ласточка в чертог теней вернётся/ На крыльях срезанных, с прозрачными играть"), хотя некогда эти ласточки были зрячими, и мы видели мир их глазами. А теперь, хотя и слепые, они всё равно могут быть собеседниками. Иногда они перехватывают управление и даже в ситуации взрослости, зрелости развития (акме), обогащают ту возрастную динамику различным образом – чаще всего, ностальгическим, иногда через ощущения ужаса и некоторого внутреннего неверия: неужели это был я? Неужели после этого можно было выжить?

Тем не менее жизнь, когда удалось отфильтровать все возрастное и найти некую герметичную капсулу "я", где отфильтрованы различные возрастные особенности, – это и есть наша единица хранения. В этом смысле взрослость действительно есть момент хранения. То есть если обратиться к логике трех богов индуистского пантеона (создатель Брахма, хранитель Вишну и истребитель Шива), то акме – это время Вишну, который странным образом хранит нашу биографическую длительность, это есть маленькое чудо самодисциплины, удержание себя в герметичной капсуле. Но сама эта длительность есть, с одной стороны, прекращение рождений и прекращение страданий (они синонимичны в индуистском мировоззрении). С другой стороны, прекращение рождений означает, что новые существа не "проклёвываются" больше из задраенной герметичной оболочки, и это постепенно приводит к упомянутому "динамическому стереотипу" (помимо И.П. Павлова, эту идею разрабатывал Н.А. Бернштейн в рамках теории о "потребном будущем").

Итак, взрослые – это хорошо "упакованные" души, у которых аффекты отчасти гармонизированы и не вредят телу при условии, что какое-нибудь автотравматическое стремление не становится превалирующим. Многочисленные изменённые состояния сознания проникают и в эту герметичную капсулу, но в таком случае действует напоминание: веди себя как взрослый! Ты же взрослый человек! Таким образом, взрослость знаменует собой чудо длительности, но одновременно это наши динамические стереотипы, или привычки, наша монограмма, которую мы хотим запечатлеть во всяком встречном сущем. Здесь ситуация экспансии "я" оказывается максимально значимой, так как есть что запечатлевать. Ведь привычки и обыкновения, собственно говоря, и образуют уникальную конфигурацию бессмертия. Это внутреннее бессмертие по принципу: "я бессмертен, пока я не умер" (как говорил Арсений Тарковский), и только в этой ситуации по-настоящему ощущается акме. Это ситуативное бессмертие, как в известных вопросе и ответе двух влюбленных: – На какое время ты меня полюбил? – Пока навсегда. Пока внутреннее бессмертие осуществляется, всё, что примыкает к бытию индивида, преобразуется в соответствии с его монограммой. Компания, конфигурации общения, тексты, которые создаются в это время, вообще встречные "другие", и коллективный "другой" суть то, что сохранилось, и сохранилось надолго, но сам объем внутреннего мира определяется величиной отброшенного, объемом вытесненной жидкости.

Назад Дальше