Звезды, в далеком отражаясь море –
Весь мир тогда их быстрых полон искр.
Мерцающие точки, но огромны –
И точка перед ними вся земля,
И море, и мы все, что на земле
Почти ничто, они и знать не знают
О нас; и дальше эти
Скопления, что перьями тумана
Отсюда кажутся: и человек,
И шар земной, и мириады наших
Звезд, с нашим солнцем, им иль не видны
Иль дымом видятся таким же. Глядя
На них, с чем мне сравнить
Тебя, о человек? Здесь на руинах
Твой жалкий жребий вспомню и как мнишь
Себя венцом творенья, господином
Всего, что в мире есть, как любишь ты
Хвалиться тем, что боги,
Творители вселенной нисходили
К песчинке сей, что среди нас землей
Зовется, чтоб с тобою говорить;
Как, возвращаясь к грезам
Отвергнутым, высокомерный век
Вновь норовит судить
Того, чья мысль трезва…
Что думать мне? И чувства и слова
Какие посетят?
Чем дальше обольщаться?
Не знаю плакать мне или смеяться.
Как где-то яблоко, упавши с ветки
(Ничто как осень поздняя и зрелость
Тому виной) уютные жилища
Народа муравьиного, все лето
Усердно возводимые, и с ними
Всё что в каморках тех припасено, –
В миг разорит, раздавит,
Лишь вмятину оставит на земле, –
Так, сверху вдруг обрушась,
Извергнутые чревом
Гудящим – пепел, камни,
Огонь и тьма, потоки
Кипящие расплавленной руды,
По склонам этим мчась,
Враз обратили в прах
И города, которым
Подножьем ласковым служило море,
И обитателей, и их труды.
Травою скудной склон
Порос – коза пасется. На другом
Поверх поверженных горой жестокой
Воздвиглись стены новые – и тоже
Как будто попираемы пятой
Ее. Не более чем к муравьям
Благоволит природа
К людскому племени. А если всё же
Они страдают чаще,
То только потому что плодовитей.
Нас меньше на планете,
Чем этой мелкоты в одной лишь чаще.
Столетий восемнадцать
Прошло с тех пор, как огненная сила
Три города со всем их населеньем
Смела с лица земли. Бедняк-крестьянин,
Обхаживая чахлый виноградник,
Что средь камней и пепла
Поднялся чудом, смотрит по привычке
На грозную вершину, что доныне
Нрав не смирила и грозит бедою
Ему и чадам, крову
Их ветхому. И ночью
Под зыбким небом не смыкая глаз
На крыше хижины своей опять
Он мается без сна, приляжет только
И тут же вскакивает – проверять
Как движется по склону
Кремнистому поток, что из утробы
Горы огнем извергся, озарив
Уснувший было Капри,
Неаполь, Мерджеллину, весь залив.
Коль близко подойдет, иль вдруг в колодце
Начнет бурлить и закипать вода,
Тут ждать нельзя – жену, детишек будит
И, что-то из пожиток прихватив,
Бежит. И вот уж издали глядит,
Как дом его, несчастное гнездо,
С клочком земли – спасеньем
От голода – становится добычей
Змеи гремучей, что уже настигла,
Чтоб всё пожрав, потом окаменеть
На долгие века.
Вот из забвенья древнего выходит
На белый свет Помпея,
Как тот скелет, что долго ждал, пока
Корысть иль любопытство
Его не удосужились поднять.
И с площади пустынной –
Среди колонн щербатых
Остановившись – созерцает странник
Двойную гору, что опять дымится,
Грозя погибшим стенам;
И средь ночи, что страшных тайн полна,
По гулким циркам, оскверненным храмам,
Среди домов разрушенных, где мыши
Летучие ютятся –
Зловещим факелом гуляет отблеск
Огня смертельного и всю округу
Кроваво озаряет.
Так – к людям равнодушна, и к векам,
Прошедшим и грядущим, к поколеньям,
Сменяющим друг друга, –
Всегда юна природа
И, продолжая бесконечный путь,
Словно стоит на месте.
Меж тем проходят царства, и народы,
И языки – ей дела нет. Что ж мы?
Всё хвалимся бессмертьем, бесполезный,
Тупой твердя урок.
А ты, душистый дрок,
Что, гибкий, как лоза,
Узорами своими украшаешь
Пустыню эту? – И тебе придется,
Жестокой силе уступив, исчезнуть
Под натиском подземного огня,
Что, возвратившись на круги своя,
К твоей прохладе жадно
Потянется. Пред бременем смертельным
Головкою невинной
Склонишься, но до той поры не будешь
Ни малодушно умолять врага,
Ни в самомнении слепом до звезд
Тянуться, ни над скудной
Землей превозноситься,
Где лишь по воле случая пришлось
Тебе на свет родиться,
И – человека проще и мудрей –
Едва ли возомнишь,
Что род твой здесь соделался бессмертным
По воле провиденья иль твоей.
Джакомо Леопарди. Греческие оды и не только [1]
Джакомо Леопарди (1798–1837) – величайший поэт Италии XIX века, поэт-мыслитель, соединивший в своем творчестве "космический пессимизм" и дерзновение, классицизм и романтизм, философский материализм и стремление к абсолютному идеалу. Помимо сборника "Сanti " ("Песни"), трижды издававшегося при жизни, он оставил нам философскую прозу ("Рассуждения итальянца о романтической поэзии", "Нравственные очерки", "Дневник размышлений") и многочисленные переводы и подражания древним. Надпись на его надгробии гласит: "… автору стихов, могущему сравниться разве что с греками…"
Леопарди родился в 1798 году в Реканати, в старинной патрицианской семье. С детства страдая серьезным физическим недугом, он почти все время проводил в уникальной библиотеке отца, графа Мональдо, насчитывавшей более 16 000 книг.
Отрочество было для Леопарди временем фанатичного самообразования. К пятнадцати годам он уже в совершенстве изучил латынь, греческий и древнееврейский, переводил античных авторов, писал стихи и научные трактаты. Среди его переводов с греческого – идиллии Мосха, пародийная поэма о войне мышей и лягушек "Батрахомиомахия", первая книга "Одиссеи"; с латинского – "Энеида" Вергилия. К своему совершеннолетию он достиг всего, чего можно было желать, в образовании, но окончательно разрушил свое здоровье.
Можно сказать, что для каждого итальянца античная культура является родной, но любовь к античности у Леопарди совершенно особенная. Приняв близко к сердцу ее красоту и благородные идеалы, он живет в ней, как в природе, и самим своим присутствием преображает ее. Удивительно пластичный стих Леопарди звучит свободным и дерзким отголоском стиха античного.
Оставаясь, фактически, затворником в доме отца и деспотичной матери, Джакомо еще не успел испытать чувств, питающих настоящую лирику, но поэтический талант уже настойчиво заявлял о себе.
В 1816 году Леопарди пишет на итальянском длинный (на несколько страниц) "Гимн Нептуну", выдав его за перевод найденного текста древнегреческого автора и для пущей убедительности снабдив подробнейшим комментарием.
Тогда же он пишет на греческом две анакреонтические оды, "Odae adespotae" ("Оды без автора"), сопроводив их латинским подстрочником и выдав за оригинал. В предисловии к ним Леопарди сообщает:
"Шестого января сего года один мой римский приятель нашел в маленькой библиотеке обветшавшую рукопись, содержащую этот греческий гимн. Обрадовавшись находке, он переслал мне копию и попросил перевести текст на итальянский… Я очень постарался, чтобы перевод был точным, почти дословным…"
И продолжает:
"Тот же приятель переписал для меня из упомянутой рукописи две оды, которые на мой взгляд также достойны публикации, и приложил к ним свой подстрочный латинский перевод. Оды сохранились целиком. (Может быть, не хватает лишь нескольких строк в конце второй). Мне они кажутся весьма совершенными и, полагаю, могли бы принадлежать Анакреонту".
Далее Леопарди пишет, что якобы сделал попытку перевести "Оды" на итальянский, но остался недоволен переводом и уничтожил его.
Обе подделки были выполнены настолько безупречно, что, напечатанные в том же году в "Спеттаторе итальяно" (миланском журнале, выходившем с 1814 по 1818 г), не вызвали подозрений даже у такого выдающегося специалиста по античности, как Бертольд Георг Нибур.
Этой публикацией восемнадцатилетний Леопарди как бы подвел эффектную черту под ранним периодом своих филологических штудий. Хорошо удавшаяся мистификация изрядно развлекла и порадовала его. Будучи запертым в четырех стенах, он, практически, не имел никаких иных развлечений. Не стоит сбрасывать со счетов и юношеское тщеславие, неизбежное при такой феноменальной эрудиции: Леопарди не только привлек к себе всеобщее внимание, он обманул их всех!
Заметим, что в ту пору мистификации не были такой уж редкостью. В начале XIX века в Европе широкое хождение имели "Песни Оссиана" Макферсона, переведенные в Италии аббатом Чезаротти. Леопарди был с ними хорошо знаком. Реминисценции из Макферсона встречаем в его стихах.
Если сравнивать мистификации Макферсона и Леопарди, то сразу видишь одно существенное различие. Для Макферсона важно было поставить себя на место главного героя, целиком перевоплотиться в него, антураж здесь второстепенен и подан чрезвычайно скупо (что, кстати, позволило довольно быстро раскрыть обман).
У Леопарди другой подход. В "Гимне Нептуну" он прежде всего выстраивает имитируемый мир со всей тщательностью и скрупулезностью, используя глубочайшие познания в античной мифологии и культуре в целом. Подделку никто не разоблачил. В 1817 году в письме другу и известному литератору Джордани автор сам признался, что "Гимн Нептуну" и "Оды" – мистификация.
В 1819 году в творческом развитии молодого Леопарди произошел перелом – он повернулся от античности к современности, от описательной поэзии к философской. Вот важное высказывание самого поэта: "В своем поэтическом развитии дух мой прошел тот же путь, что и все человечество".
Однако интерес к древности, к литературной игре и переводам остался. Так в 1822 году он пишет "Жития святых отцов" ("перевод латинского пересказа греческой хроники"), искусно стилизовав их под рукопись Х1V века; в 1823 – переводит отрывки из Симонида Аморгского (ямбического поэта VII века до н.э.), в конце жизни сочиняет философско-сатирическую поэму "Паралипомены к Батрахомиомахии" (своеобразное дополнение к древнегреческой поэме, которую переводил в юности).
Предположительно в 1828 году Леопарди публикует маленькое стихотворение "Подражание" ("Imitazione") – вольный перевод "Листка" Антуана Венсана Арно, своего французского современника, члена Французской Академии, изгнанного из Франции в эпоху Реставрации за приверженность Наполеону. Само стихотворение ("La feuille " ) было напечатано в том же "Спеттаторе" в 1818 году. Романтики оценили и восприняли этот первый в европейской поэзии образ гонимого бурей листка как символ свободы и одиночества.
Пушкин писал в 1835 году о "Листке" Арно: "Участь этого маленького стихотворения замечательна. Костюшко перед своею смертью повторил его на берегу Женевского озера. Александр Ипсиланти перевел его на греческий язык; у нас его перевели Жуковский и Давыдов".
В 1841 году Лермонтов напишет стихотворение "Дубовый листок оторвался от ветки родимой…", тоже вольное подражание, которому суждено стать русской классикой.
В своем "Подражании " Леопарди задался целью показать преимущество итальянского языка над французским, который считал сухим и рационалистичным. Но и подражая, Поэт остался самим собой.
Привожу здесь мой перевод обеих греческих од Леопарди. "Подражание" см. на с. 26.
ODAE ADESPOTAE
К Эроту
В чаще лесной уснувшим
Нашел я Эрота.
Тихо подкрался
И сплел ему цепи из роз.
Он, лишь проснулся,
Путы порвал и сказал:
Знай, из моих тенет
Не уйдешь так скоро.
К Луне
Ныне Луну буду славить, небес царицу!
Ты, среброликая, правишь ночью тишайшей:
Светлая – темными снами. Также и звезды
Славят тебя – ты небосклон озаряешь,
Правишь златой колесницей, из сонного моря
Резвых коней выводишь, и – пока люди
Всюду мятежным снам своим предаются –
Молча в ночи свершаешь путь одинокий,
И на вершины гор, деревья и кровли,
И на озера свет кладешь серебристый.
Видишь все сверху – воры тебя боятся,
А соловьи летней ночью голосом нежным
Песни тебе поют средь листвы блестящей.
Путникам ты дорога, восходящая мирно.
Чествуют боги тебя, почитают люди,
О высочайшая, с ясным взглядом и ликом,
Свет свой во тьме несущая невозмутимо!
Татьяна Стамова
Примечания
1
Впервые напечатано в журнале "Иностранная литература". № 4. 2013.