* * *
5. Принц Оранский, лежа на кровати, просматривает письма. Граф Иоганн сидит у него в ногах. Людвиг стоит поодаль.
Вильгельм. Ну что ж! По-моему, все не так плохо! Официальный опекун принцессы – курфюрст Август. А раз он в принципе одобряет этот брак, то пускай сам и уговаривает ландграфа. В одном письме он даже намекает, что на худой конец он просто обойдется без его согласия.
Иоганн (заметно нервничая). Прости меня, Виллем, ты никогда не думал, что у курфюрста могут быть особые причины, заставляющие его желать этого брака, столь нежелательного для столь многих?
Вильгельм (насмешливо). Дитя мое, несомненно, у него есть такие причины, и я очень рад, что они у него нашлись, потому что для меня, как ты мог заметить, этот брак весьма желателен.
Людвиг. А по-моему, не стоит обижать старого ландграфа. Это честный, благородный человек! Один из тех, кто заставил императора дать Германии свободу веры! Если учесть нынешнюю ситуацию, то портить с ним отношения крайне неостроумно.
Вильгельм. А я и собираюсь быть с ним в самых лучших отношениях. Принцесса, выходя замуж, не перестанет быть его внучкой.
Людвиг. Да ты пойми, он может простить, забыть все старые распри, даже этот подлый плен, в который его заманил Гранвелла. Но он ведь упирает совсем не на это! Он не может примириться с тем, что ты католик, а это так быстро не исправить, особенно сейчас!
Вильгельм. Милый мой мальчик, я не собираюсь потворствовать ханжеству, от кого бы оно ни исходило. От его величества короля Филиппа, или от ландграфа Гессенского, или еще от кого-нибудь, кому взбрело в голову разыгрывать из себя святого.
Иоганн. Ах, дон Филипп и без того относится к тебе с подозрением!
Вильгельм. Было бы очень глупо рассчитывать, что это подозрение уменьшится, если я откажусь от союза с Саксонией.
Младшие братья переглядываются. Людвиг кивает на безмолвный вопрос Иоганна.
Иоганн. И все же ты мог бы поинтересоваться, Виллем, на ком ты собираешься жениться.
Вильгельм. На женщине! Женщины в этом возрасте, надо полагать, все одинаковы.
Иоганн (сильно волнуясь). Дорогой мой, ты человек мудрый, и никто на свете так не знает людей, как ты! Наверное, ты прав, и все женщины действительно одинаковы, но эта дама, извини меня, составляет исключение!
Вильгельм удивленно подымает брови. Братья снова переглядываются.
Иоганн. Она отличается крутым и крайне вспыльчивым характером, чтобы не сказать больше, и характер этот с годами не обещает исправиться… Кроме того… кроме того, она некрасива и у нее… у нее что-то с ногой, поэтому про нее говорят, что она кривобокая! (Переводит дух.) Вот! Теперь ты понимаешь, что хотя она дочь Морица и ей всего семнадцать лет, у курфюрста очень мало шансов сбыть ее с рук!
Вильгельм (смущенно). Бедное дитя! Если бы я знал это раньше, я бы давным-давно к ней посватался!
Дверь приоткрывается. В ней показывается человек, который делает знак принцу. Братья выходят из комнаты.
* * *
Симонсен, Иоганн и Людвиг пьют вино.
Симонсен. Вы снова отправляетесь в Германию?
Иоганн. На этот раз граф Людвиг поедет туда один.
Людвиг. Саксонский курфюрст по мне соскучился. Ах, Симонсен, если б вы его видели! Как он клянется Лютером! Как он закатывает глаза!
Симонсен (прихлебывая вино). Мне приходилось видеть похожие вещи. Не такая уж это редкость.
Людвиг. Что за время, мерзкое, звериное! Будь моя воля, я бы наплевал на всю эту дипломатию! Я вызывал бы каждого подлеца на поединок, пусть все видят, на чьей стороне правда! А королю я, так и быть, разрешил бы выставить вместо себя кого-нибудь другого.
Симонсен. Вас постигла бы неудача, граф. На ваш вызов попросту никто бы не явился.
Иоганн. Они бы выставили несколько дивизий для честного единоборства с тобой.
Входит принц Оранский. Все встают. Симонсен наливает ему вина.
Вильгельм. Город Антверпен будет избавлен от инквизиции до особых распоряжений!
Вильгельм. А в Мадриде не будет землетрясения?
Вильгельм. Удивительно, сколько сил и ума пришлось потратить ни на что – на разъяснение простейшей вещи, что город, разоренный дотла, не сможет больше оставаться золотой жилой.
Людвиг. Подумать только, меркантильность торжествует над высокими принципами!
Вильгельм. Долго это не протянется. Пока что надо использовать каждую минуту.
Все пьют.
Вильгельм. Людвиг, ты едешь в Дрезден. Какие бы условия ни ставил тебе курфюрст, отвечай ему одно – "Нет, принц на это не согласен!"
* * *
6. Маркиз де Берген у себя дома. Перед ним – чиновник из Валансьена.
Берген. Вы можете передать валансьенскому магистрату, что врачи обещают мне скорейшее выздоровление.
Чиновник. Господин маркиз, а если они не выполнят своих обещаний?
Берген. Ну знаете!.. Тогда все претензии к ним!
Чиновник уходит. Входит слуга.
Слуга. Его светлость принц Оранский!
* * *
Берген. Ну что, какие новости, мой друг? Кардинал уже всех известил, что это я посоветовал королю завести в Нидерландах испанскую инквизицию, или кого-то он еще держит в неведении?
Вильгельм. Нет, но, вероятно, он считает, что осведомленность в этом, – уже достаточное преступление.
Берген. Что ж, пожалуй, он прав! А я тогда, выходит, виноват! – Их испанское величество действительно меня осведомляли. Странным образом, конечно, но, может, это мне так кажется. – Мы плыли в Англию, праздновать его свадьбу. Он сделал самую постную физиономию, на какую только способен, и сказал, что он глубоко скорбит о состоянии нравов в нидерландских провинциях! Ну я не стал с ним спорить, действительно, нравы оставляют желать лучшего. – Потом он перешел на духовенство, которое забыло свое высокое назначение, и заявил, что аббаты набивают себе животы и карманы, а епископов всего двое и для такой населенной страны этого явно мало. Я подумал про себя, что когда один из этих епископов – Гранвелла, то этого слишком много, но ему, конечно, говорить не стал. Ну тут он пошел и поехал! Про целомудрие и про Фому Аквинского! И так длинно и муторно, как он один умеет. Я пробовал что-то вставить, но совершенно безнадежно! И кончил он тем, что надо бы учредить штук десять-двенадцать новых епархий, и тогда добродетель восторжествует окончательно и бесповоротно. – Да мне и в голову прийти не могло, что под видом этих епископов они хотят насадить по всей стране инквизицию! – Мы себе плывем, понимаете ли, солнышко светит, музыка играет! Я так рад был, что он наконец заткнулся, что я не слышу его козлиного голоса!
Я же не пересчитывал этих реформатов! Откуда же мне было знать, что их уже полстраны, и эти пол страны хотят сжечь живьем!
Вильгельм. Они сделают это, не моргнув глазом! Им уже не раз приходилось истреблять целые народы.
И в этом случае из всего народа фламандского уцелеют только палачи и предатели.
Берген. Вы знаете, принц, я ведь сам не пойму, притворяюсь я или на самом деле болен. Мне страшно выйти из дома. Мне кажется, на всех легла какая-то страшная тень! А когда я вижу веселые лица, мне еще страшнее! Ведь Фландрия в двух шагах, все же знают, что там творится! Валансьен пока не сдается, но это не моя заслуга, я не обманываю себя! – Если б вы знали, как мне страшно! У меня такое чувство, словно ад надвинулся на всех нас! Я не собираюсь выживать за счет других, но что я могу? Что вообще можно противопоставить этому?
Вильгельм. Я хочу предложить вам немедленно отправить королю следующий адрес: учреждение новых епископов противоречит хартии вольностей Брабанта, именуемой "Радостный въезд".
Берген. Ах, он придет в ярость! Вспомните, как он взбесился, когда гентские штаты просили его ослабить религиозные эдикты!
Вильгельм. Я не рассчитываю доставить ему удовольствие. Нам необходимо добиться созыва Генеральных штатов! То, что трудно сделать одному, должны сделать все вместе. Раз король пожелал расширить права духовного сословия, он обязан получить на это согласие всех сословий. Это первое условие "Радостного въезда". Весь народ является единой общиной, а не стадом баранов под властью мясников!
Берген. Еще бы – созвать Генеральные штаты! Но король и, самое главное, Гранвелла! Они никогда не допустят этого.
Вильгельм. Друг мой, не надо обожествлять Гранвеллу или ему подобных! Конечно, мы имеем дело с сильным противником. Но ведь бывает так, что побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто прав!
Берген. Вы счастливый человек, принц! Я же знаю, вы всегда уверены в своей правоте! Если бы я мог сказать так о себе! Стал бы я тогда бояться какого-то Гранвеллу!
Вильгельм. Мой добрый друг, любые враги, включая Гранвеллу и более, хороши тем, что всегда знаешь, чего от них ожидать. Куда страшнее те, кого считаешь своей опорой, а она проваливается у тебя под рукой!
Берген. Принц, я надеюсь, вы не меня имеете в виду?
* * *
Берген (подписывается и откладывает перо). Вот так-то! Извольте считаться с нашими правами, поскольку они у нас есть! (Подходит к окну, вдыхает полной грудью.) Знаете что? Пойдемте гулять! Ведь мы еще живы и город этот пока еще наш!
Принц и Берген идут по живописным улицам, которые опоясывают крутые склоны горы, как лестницы амфитеатра. Все ускоряя шаг, чуть не бегом они выходят за городские стены.
Впереди видна маленькая церковь. Принц и Берген направляются к ней.
На ступенях церкви сидит молодая изможденная женщина с голым ребенком на руках. Ноги ее покрыты густой пылью. Ребенок тянет ручки к проходящим господам. Принц бросает женщине кошелек.
Из церкви доносится одинокий голос, выводящий музыкальную фразу без слов.
Берген. Знаете, принц, я человек грешный, и я в церкви-то редко бываю!.. Но иногда… Во время мессы меня такое чувство охватывает, будто я в раю, ей-богу! Неужели дон Филипп думает, что можно силой заставить других почувствовать то же самое?
Вильгельм. Берегитесь, маркиз, чтоб кто-нибудь не догадался о ваших избыточных чувствах и не захотел бы силой избавить вас от них!
* * *
7. Принц Оранский и граф Иоганн принимают доктора Пфеферинга, прибывшего из Саксонии.
Пфеферинг. Мой всемилостивейший повелитель, курфюрст Август глубоко уверен, что нет таких земных благ, ради которых его племянница могла бы пожертвовать спасением души.
Вильгельм (холодно). Я целиком и полностью согласен с мнением его высочества курфюрста.
Пфеферинг. Но ваша светлость, почему бы вам тогда не выполнить то немногое, на чем он настаивает? Если вы не намерены ни при каких условиях обращать принцессу в католичество, почему вы так упорно отказываетесь дать письменное обязательство?
Вильгельм. Повторяю, я готов дать и дам это обещание словесно! Если курфюрст не верит моему слову, с какой стати он поверит какой-то бумажке? Ясно, что она нужна для того, чтобы показать ее третьим лицам!
Пфеферинг (сильно нервничая). Ах нет, нет! Помилуйте, ваша светлость! Мы никогда… Всемилостивейший господин курфюрст ни за что не станет подводить вас таким образом!
Вильгельм (видя его волнение, он смягчается). Я верю вам, сударь. Охотно верю. Но видите ли, бумажка – предмет настолько ничтожный, что она может подвергнуться любым случайностям. Одни могут ее потерять, другие найти, а третьи – шутка ли сказать – украсть!
И вообще, меня уже не в первый раз поражает один факт – как только германцы освободились от власти тех, кто изобрел инквизицию, они словно начисто забыли, что есть еще места, где дело обстоит совсем по-другому! – Что ж, это свойство здоровой души – быстро забывать обо всем плохом.
Пфеферинг. Однако с теми, на кого вы намекаете, вам удалось договориться, ваша светлость! И вы письменно заверили испанского короля, что принцесса, став вашей женой, будет жить по-католически.
Вильгельм. Но ведь точно такое же заверение я дал и курфюрсту! Вы хотите обвинить меня в нечестности из-за того, что я двум противным сторонам говорю одно и то же относительно своих намерений? – Что ж, это распространенный взгляд на вещи, но в высшей степени неверный.
Пфеферинг. Но ваша светлость, соблаговолите, по крайней мере, объяснить, какой смысл вы вкладываете в эту формулу, которую вы сами и придумали?
Вильгельм. Самый простой смысл! Житейский! Я не вижу ничего сверхъестественного в том, чтобы, переехав в другую страну, придерживаться установленных здесь обычаев и порядков. Надеюсь, курфюрст Август не боится, что его племянница умрет с голоду во время великого поста?
Пфеферинг. Но вы не запретите ее высочеству читать Священное Писание?
Вильгельм. На здоровье, если у нее есть склонность к такому чтению. В ее возрасте предпочитают рыцарские романы.
Пфеферинг. Ваша светлость, я, как вы понимаете, не уполномочен принимать какие-то решения.
Вильгельм (милостиво). Не сомневаюсь, что все будет передано курфюрсту самым точным образом. (Пфеферинг уходит.)
Иоганн. Вот так они и будут ездить взад-вперед!
Вильгельм. Нет, мой мальчик, меня это совсем не устраивает. – Насколько я помню, в Германии существует обычай при сватовстве сообразовываться с мнением самой девицы?
Иоганн. Да, есть такой обычай! Но эта дама своего мнения не высказывала!
Вильгельм. Все ясно! Придется мне самому ехать в Дрезден. Когда она меня увидит, она не устоит!
* * *
Дрезден. Дворец курфюрста. Девушки бегом подымаются по лестнице.
Девушки (наперебой). Ах, ваше высочество! Скорее, скорее! Они уже здесь!
Девушки подходят к окну. На площади гарцуют всадники.
Анна. Кто же из них принц Оранский?
Девушка. Вот этот, в белом плаще!
Анна (отступая в комнату). Какой красавец! И они еще смели меня отговаривать! Ну нет! Что Бог постановил, того дьяволу не отменить!
* * *
Свадьба. Развеваются знамена, раздаются пушечные залпы. Принц увозит Анну на своем коне.
Глава вторая
* * *
1. Турнэ. Дом семьи Ожье.
Отец, мать и двое маленьких мальчиков молятся, стоя на коленях. На столе – свеча, пламя ее колеблется, отбрасывая тени. Слышен шорох под окном. Стену напротив окна и потолок пересекает тень человека в высоком капюшоне. На нее крестом ложится другая тень. Старший мальчик зажмуривается, младший прижимается к матери.
Робер Ожье. Молитесь, дети, молитесь! Господь не оставит нас даже на костре!
* * *
Ожье, его жена и дети стоят связанные. Инквизиторы переворачивают все вверх дном.
Робер Ожье. Не ищите понапрасну! Я отдал свою Библию одному приезжему три дня назад. Он уже далеко. А я еще сомневался, давать ли?
Монах. А куда ты дел сочинения Кальвина и прочих?
Робер Ожье. Я простой человек, я таких книг не читаю. Зачем бы я стал их держать?
* * *
Турнэ. Городская площадь. Робера Ожье и старшего мальчика ведут к месту казни, привязывают к столбам. Вокруг площади – толпа. Справа на возвышении сидят инквизиторы, слева – светские судьи. Инквизитор Тительман вскакивает со своего места, ходит взад и вперед по площади, пронзительно рассматривает толпу, обходит вокруг осужденных, опять возвращается на место, опять расхаживает по площади.
Светский судья. Слышали новость? Кардинал наконец справился с Валансьеном.
Второй. Что, магистрат арестовали?
Первый. Нет, только пригрозили арестовать.
Второй. Долго же с ним церемонились!
Палач и Тительман возятся с костром. Наконец пламя начинает ползти вверх. В толпе гул и перешептывания. Внезапно раздается крик мальчика.
Мальчик. Смотри, отец, смотри, все небо открылось! Ангелы! Смотри, сколько ангелов! Они протягивают нам руки!
Тительман (палачу). Надо заткнуть ему глотку!
Палач. Как, ваше преподобие? Ведь огонь!
Мальчик. Какие они прекрасные, отец! Смотри на них, смотри! Смотри, как стало светло!
Светские судьи сидят сгорбившись, не решаясь поднять голову.
Первый (шепотом). А куда девать мать с ребенком? Тоже еще вопрос!
Тительман (подскакивая к ним). О чем вы тут шепчетесь?
Второй (дрожа всем телом). Коллега не знает, как быть с женой этого Ожье и младшим сыном!
Тительман. Как быть, как быть! Сжечь обоих, и дело с концом!
* * *
2. Валансьен. В магистрате. Первый судья, второй судья.
Второй судья (взглядывая на часы). Ну все! Пора идти!
Первый судья. Ох, что сегодня будет!
Второй судья. В конце концов, мы сделали все, что могли! Костры и инквизицию не мы изобретали, а эти люди, между прочим, знали, на что они идут!
* * *
В тюрьме. Тюремщики связывают двум осужденным проповедникам (Фаво и Мальяру) руки за спиной, оглядывают их придирчиво, поправляют одежду, готовя к выходу.
Второй судья. В общем, мы вам доверяем, мы полагаемся на ваше обещание. Чтоб никаких воззваний и обращений! Вы же понимаете, другие просто бы заткнули вам рты! Но это выше наших сил.
Проповедники кивают.
Фаво и Мальяра ведут к месту казни. За ними следует возбужденная толпа. Солдаты оттесняют народ.
Площадь. Проповедников привязывают к столбам и начинают разводить огонь.
Фаво (на костре). О! Отец Небесный!
В этот миг толпа сметает солдат и бросается растаскивать костер. Начинается суматоха. Солдатам удается увести проповедников обратно в тюрьму.