Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 1 - Людмила Мартьянова 6 стр.

IV

Таинственная светится рука
В девических твоих и вещих грезах,
Где птицы солнца на янтарных лозах
Поют гроздий сок, примчась издалека,-

И тени белых конниц – облака -
Томят лазурь в неразрешенных грозах,
И пчелы полдня зыблются на розах
Тобой недоплетенного венка...

И в сонной мгле, что шепчет безглагольно,
Единственная светится рука
И держит сердце радостно и больно.

И ждет, и верит светлая тоска,
И бьется сердце сладко-подневольно,
Как сжатая теснинами река.

V

Ты в грезе сонной изъясняла мне
Речь мудрых птиц, что с пеньем отлетели
За гроздьем – в пищу нам, мы ж на постели
Торжественной их ждали в вещем сне.

Эфирных тел в божественной метели
Так мы скитались, вверя дух волне
Бесплотных встреч, – и в легкой их стране
Нас сочетал Эрот, как мы хотели.

Зане единый предизбрали мы
Для светлого свиданья миг разлуки:
И в час урочный из священной тьмы

Соединились видящие руки
И надо мной таинственно возник
Твой тихий лик, твой осветленный лик.

VI

Та, в чьей руке златых запруд ключи,
Чтоб размыкать волшебные Пактолы;
Чей видел взор весны недольней долы
И древних солнц далекие лучи;

Чью розу гнут всех горних бурь Эолы,
Чью лилию пронзают все мечи,-
В мерцании Сивиллиной свечи
Душ лицезрит сплетенья и расколы.

И мне вещала: "Сердце! рдяный сад,
Где Тайная над белым покрывалом
Живых цветов вздыхает теплый яд!..

Ты с даром к ней подходишь огнеалым
И шепчешь заговор: кто им заклят,
Ужален тот любви цветущим жалом".

VII

Венчанная крестом лучистым лань,-
Подобие тех солнечных оленей,
Что в дебрях воззывал восторг молений,-
Глядится так сквозь утреннюю ткань

В озерный сон, где заревая рань
Купает жемчуг первых осветлений,-
Как ты, глядясь в глаза моих томлений,
Сбираешь умилений светлых дань,

Росу любви в кристаллы горних лилий
И сердцу шепчешь: "Угаси пожар!
Довольно полдни жадный дол палили... "

И силой девственных и тихих чар
Мне весть поет твой взор золотокарий
О тронах ангельских и новой твари.

VIII

Держа в руке свой пламенник опасный,
Зачем, дрожа, ты крадешься. Психея, -
Мой лик узнать? Запрет нарушить смея,
Несешь в опочивальню свет напрасный?

Желаньем и сомнением болея,
Почто не веришь сердца вести ясной,-
Лампаде тусклой веришь? Бог прекрасный -
Я пред тобой, и не похож на змея.

Но светлого единый миг супруга Ты видела...
Отныне страстью жадной
Пронзенная с неведомою силой,

Скитаться будешь по земле немилой,
Перстами заградив елей лампадный,
И близкого в разлуке клича друга.

IX

Есть мощный звук: немолчною волной
В нем море Воли мается, вздымая
Из мертвой мглы все, что Мара и Майя

И в маревах мерцает нам – Женой.
Уст матерних в нем музыка немая,
Обманный мир, мечтаний мир ночной...
Есть звук иной: в нем вир над глубиной

Клокочет, волн гортани разжимая.
Два звука в Имя сочетать умей;
Нырни в пурпурный вир пучины южной,
Где в раковине дремлет день жемчужный;

Жемчужину схватить рукою смей,-
И пред тобой, светясь, как Афродита,
В морях горит – Сирена Маргарита.

X

Ad Lydiam

Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы,
Иль шорох осени в сухих шипах,-
Твой ворожащий стих наводит страх
Присутствия незримой вещей силы...

По лунным льнам как тени быстрокрылы!
Как степь звенит при алчущих звездах!
Взрывает вал зыбучей соли прах,-
И золот-ключ – на дне живой могилы!..

Так ты скользишь, чужда веселью дев,
Замкнувшей на устах любовь и гнев,
Глухонемой и потаенной тенью,-

Глубинных и бессонных родников
Внимая сердцем рокоту и пенью,-
Чтоб вдруг взрыдать про плен земных оков!

XI

Ad Lydiam

Что в имени твоем пленит?
Игра ль Лидийских флейт разымчивых, и лики
Плясуний-дев? Веселий жадных клики -
Иль в неге возрыдавшая печаль?

Не солнц ли, солнц недвижных сердцу жаль?
И не затем ли так узывно-дики
Тимпан и систр, чтоб заглушить улики
Колеблемой любви в ночную даль?..

И светочи полночные колышут
Багряным полохом родные сны,
И волны тканей теплой миррой дышат...

А из окрестной горной тишины
Глядят созвездий беспристрастных очи,
Свидетели и судьи страстной ночи.

XII

Как в буре мусикийский гул Гандарв,
Как звон струны в безмолвьи полнолуний,
Как в вешнем плеске клик лесных вещуний,
Иль Гарпий свист в летейской зыби лавр,-

Мне Память вдруг, одной из стрел-летуний
Дух пронизав уклончивей, чем Парф,
Разящий в бегстве,– крутолуких арф
Домчит бряцанье и, под систр плясуний,

Псалмодий стон,– когда твой юный лик,
Двоясь волшебным отсветом эонов,
Мерцает так священственно-велик,

Как будто златокрылый Ра пилонов
Был твой пестун, и пред царевной ник
Челом народ бессмертных фараонов.

XIII

Клан пращуров твоих взрастил Тибет,
Твердыня тайн и пустынь чар индийских,
И на челе покорном – солнц буддийских
Напечатлел смиренномудрый свет.

Но ты древней, чем ветхий их завет.
Я зрел тебя, средь оргий мусикийских,
Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских,
Навстречу Ра лилеи нильский цвет.

Пяти веков не отлетели сны,
Как деву-отрока тебя на пире
Лобзал я в танце легкой той Весны,

Что пел Лоренцо на тосканской лире:
Был на тебе сапфиром осиян,
В кольчуге золотых волос, тюрбан.

XIV

В слиянных снах, смыкая тело с телом,
Нам сладко реять в смутных глубинах
Эфирных бездн, иль на речных волнах,
Как пена, плыть под небом потемнелым.

То жаворонком в горних быстринах,
То ласточкой по мглам отяжелелым -
Двоих Эрот к неведомым пределам
На окрыленных носит раменах...

Однажды въяве Музой ясноликой
Ты тела вес воздушный оперла
Мне на ладонь: с кичливостью великой

Эрот мне клекчет клекотом орла:
"Я в руку дал тебе державной Никой -
Ее, чьи в небе – легких два крыла!"

XV

Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет
В твоих перстах осыпал, умирая,
Свой рдяный венчик. Но иного рая
В горящем сердце солнечный обет

Цвел на стебле. Так золотой рассвет
Выводит день, багрянец поборая,
Мы розе причащались, подбирая
Мед лепестков, и горестных примет

Предотвращали темнею угрозу,-
Паломники, любовь, путей твоих,-
И ели набожно живую розу...

Так ты ушла. И в сумерках моих,-
Прощальный дар,– томительно белея,
Благоухает бледная лилея.

XVI

Когда уста твои меня призвали
Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог,
И поцелуй мне стигмы в руку вжёг,-
Ты помнишь лик страстной моей печали...

Я больше мочь посмел, чем сметь я мог...
Вдруг ожили свирельной песней дали;
О гроздиях нам птицы щебетали;
Нам спутником предстал крылатый бог.

И след его по сумрачному лесу
Тропою был, куда на тайный свет
Меня стремил священный мой обет.

Так он, подобный душ вождю, Гермесу, -
Где нет путей и где распутий нет,-
Нам за завесой раздвигал завесу.

XVII

Единую из золотых завес
Ты подняла пред восхищенным взглядом,
О Ночь-садовница! и щедрым садом
Раздвинула блужданий зыбкий лес.

Так, странствуя из рая в рай чудес,
Дивится дух нечаянным отрядом,
Как я хмелен янтарным виноградом
И гласом птиц, поющих: "Ты воскрес".

Эрот с небес, как огнеокий кречет,
Упал в их сонм, что сладко так певуч;
Жар-Птицы перья треплет он и мечет.

Одно перо я поднял; в золот-ключ
Оно в руке волшебно обернулось...
И чья-то дверь послушно отомкнулась.

Жертва агнчая

Есть агница в базальтовой темнице
Твоей божницы, жрец! Настанет срок:
В секире вспыхнет отблеском восток,
И белая поникнет в багрянице.

Крылатый конь и лань тебя, пророк,
В зарницах снов влекут на колеснице:
Поникнет лань, когда "Лети!" вознице
Бичами вихря взвизгнет в уши Рок.

Млеко любви и желчь свершений черных
Смесив в сосудах избранных сердец,
Бог две души вдохнул противоборных

В тебя, пророк,– в тебя, покорный жрец!
Одна влечет,– другая не дерзает:
Цветы лугов, приникнув, лобызает.

Appolini

Когда вспоит ваш корень гробовой
Ключами слез Любовь, и мрак – суровый,
Как Смерти сень,– волшебною дубровой,
Где Дант блуждал, обстанет ствол живой.

Возноситесь вы гордой головой,
О Гимны, в свет, сквозя над мглой багровой
Синеющих долин, как лес лавровый,
Изваянный на тверди огневой.

Под хмелем волн, в пурпуровой темнице,
В жемчужнице-слезнице горьких лон,
Как перлы бездн, родитесь вы – в гробнице.

Кто вещих Дафн в эфирный взял полон,
И в лавр одел, и отразил в кринице
Прозрачности бессмертной?.. Аполлон!

Материнство

I

Благословенная в женах,
Доколе Мать не воспоила
Лежащего Эммануила
В благоприимных пеленах, -

Едва знаменовался в снах,
Сходивших на долину ила,
Где семена богов струила
Река на медленных волнах,

С Младенцем лик Богини темный.
О Многогрудой, Неистомной
Эфесский возвещал кумир:

"Всем чадам жизни млеком хлыну!" -
И света тайн не видел мир
В жене, сосцы простершей сыну.

II

Земля мужей звала, нага,
И семенем Семелы тлела.
Вся в неге млечной нива млела:
Небесный бык склонял рога.

Где топчет ярых дев нога,
Струя обилия белела;
Грудь Афоманта тяжелела:
Богатство смыло берега.

О, преизбыток – и томленье
Зачатий тщетных!..
Но моленье Услышано: ты понесла

Дар вожделенный, плод нетленный -
И над Младенцем замерла
Улыбкою богоявленной.

III

Всем посвящения венцы
Нам были розданы; и свиток
Прочитан всем,– и всем напиток
Летейский поднесли жрецы.

В дверь Лабиринта все пловцы
Вошли с клубком заветных ниток.
Всем упоительный избыток
Струили нежные сосцы!

Еще в отчизне темнолонной
Душой блуждает полусонной,
С улыбкой материнских губ,

Ладьи владелец колыбельной...
Но млеко-хмель; и гостю люб
Земли Забвенья зов свирельный,

IV

Глухой певцом владеет хмель;
Неволит душу вдохновенье.
Тиран, отъемлющий забвенье,
Сошел мутить ее купель.

И с неприступного досель
Покров срывает дерзновенье;
И потрясает откровенье
Его вместившую скудель...

Внемли живого сердца ропот:
Как повторю я страшный шепот,
Что Тайна вечная – нежна?

Скажу ль геенне душ мятежной,
Как розой боль цветет одна?..
Но голос: "Пой о Тайне нежной!"

V

Строй лиры пленной приневоль,
О Матерь, к песне неизбежной!
Не ты ль учила Тайне нежной
Того, кто "Господи, доколь?" -

Стенал, взирая на юдоль
Земной судьбины безнадежной,-
Чтоб он познал, по тайне смежной,
Что значит в Боге Смерть и Боль?..

Как двойственна душа магнита,
Так Плоти Страсть с Могилой слита,
С Рожденьем – Скорбь. Ее святя,

Постигнешь, чем страданье будет.
Иль муки всей, родив дитя,
От счастья мать не позабудет?

VI

Ты, Мать, забыла ль острия
Семи мечей, когда загробный
Родился Свет из тьмы утробной
Тридневного небытия?..

Не Тайна ль нежная твоя,
Земля взрастила воле злобной
Распятья крест? Горою Лобной
Свернулась не твоя ль змея?..

Так и Голгофа, братья, – роды
Многострадальные Природы,
Дабы созрел на Древе Плод!

И Плоть на Древе – роженица.
И млеко – крови смесь и вод.
И повивальник – плащаница.

VII

Добро пред Богом – свет и тень,
И ночь и день. Но зло в стихиях
И в огненных иерархиях -
Себе довлеющая лень.

Отвергший Голубя ступень
В ползучих наречется Змиях.
Душа, сиявшая в Мариях,
Ты внидешь Марфой в Божью сень!

Что медлит бытия совлечься,
Чтоб новой плотию облечься,
Тем овладеет Сатана.

Но нет в мирах души недужной,
Чем в коей Вечная Жена
Мнит жизнь родить собой, безмужней.

Истолкование сна, представившего спящему змею с женскою головой в соборе Парижской богоматери

Георгию Чулкову

Ущербный серп, что слева роковою
Угрозою над путником висит,
Схвати, как жнец, десницей – сон гласит -
И цвет змеи скоси косой кривою.

И яд кровей из выи оросит,
Разбрызнутый замершей головою,
Недужного тебя росой живою
И древних глыб глаголы воскресит.

Над сонмом душ содвинул взор Медузы
Немых громад – осанн застывших – узы;
Химерами окаменели львы.

Всклубился мрак над кольцами безглавой;
Но хлынет блеск недольней синевы:
Жена грядет, одета светлой славой.

Из цикла "Деревенские гостиные"

II. Лога и жнивья

М. А. Бородаевской

I
Я полюбил оазис ваш дубовый,
В кольце лугов, средь пашни черноземной,
С усадьбою в тиши его укромной,
Где ввечеру пустынно кличут совы.

И мнилось мне: когда, как щит багровый,
Над пожнивом рудым луны огромной
Повиснет медь,– богов дубровой темной
Он кругозор переграждал лиловый.

Я полюбил скирды, овин и гумна,
Когда зари в мерцаньи усыпленном
Дубы черней и розовей солома;

И семьи жниц скользят в тени бесшумно,
Мелькнул табун, а за двором зеленым
Белеются во мгле колонки дома.

III. Дружественные тени

Валериану Бородаевскому

I
Последние села мелькнули домы;
Меж тростников прозолотился плес;
И глуше гул катящихся колес
И дробь копыт в лугах волшебной дремы.

Той тишине казались незнакомы
Истомы дня. Легко, как облак рос,
Беспамятство... Бурьяном двор зарос.
И темные раскрылись нам хоромы.

Сон сторожкий спугнуть боялись мы.
Цветок манил, как склеп тепла и тьмы,
Где темных душ кружился ладан сладкий.

Ель каждая дрожала там струной.
Пруд теплился. И тонкий хлад, украдкой,
Нас догонял, как проводник ночной.

Другу поэту

Юрию Верховскому

Молчал я, брат мой, долго; и теперь,
Струнами овладев, бряцаю мало.
Как было петь? Единому внимало
Все существо веленью: "виждь и верь!"

Завеса тронулась; разверзлась Дверь -
И Таинство вселенское предстало.
Я созерцал иных времен начало
И слышал голос: "храм и двор измерь..."
Века прошли с предлетней нашей встречи
И в миг один, как хартия, свились.
От звезд недавних – о, как мир далече!

В эфир иной мы вдруг перенеслись,
Себя самих вчерашние предтечи...
Хочу пророчить; Муза мне: "молись!"

Таежник

Стих связанный, порывистый и трудный,
Как первый взлет дерзающих орлят,
Как сердца стук под тяжестию лат,
Как пленный ключ, как пламенник подспудный,

Мятежный пыл, рассудок безрассудный,
Усталый лик; тревожно-дикий взгляд,
Надменье дум, что жадный мозг палят,
И голод тайн и вольности безлюдной...

Беглец в тайге, безнорный зверь пустынь.
Безумный жрец, приникший бранным слухом
К земле живой и к немоте святынь,

К полуночи зажженных страшным духом.
Таким в тебе, поэт, я полюбил
Огонь глухой и буйство скрытых сил.

1905