Умерев от страшного и редкого яда в пятьдесят три года, он казался в гробу восьмидесятилетним старцем – волосы вылезли, кожа стала "шагреневой". Такой яд есть только у немногих силовых структур. А давать его мог кто-то из сотрапезников. Конечно – не из близких друзей, упомянутых в поэме. Но Юра тогда уже в третий раз был депутатом Госдумы (от "Яблока"), и круг его общения стал ещё шире, чем прежде. Хотя и раньше в его однокомнатной квартирке в Очакове встречались спартаковский фанат и милицейский полковник, знаменитый актёр и хиппи из Архангельска…
В то время, когда Щекоча (так его все называли) целенаправленно убивали, он занимался двумя страшными по масштабам украденного коррупционными делами. К обоим имели отношение госчиновники высочайшего уровня.
И Юру убили. Так что строчка "Все живы, здоровы, спасительно одиноки" сейчас уже не соответствует истине.
Что касается остальных героев поэмы, со всеми, кроме, увы, ещё одного – Александра Аронова, всё слава богу. Среди них есть и знаменитые люди: "Евгений, парадоксов друг" – поэт Евгений Рейн, "художник Боба" – испытавший на себе гнев Хрущёва, а потом (когда Никита Сергеевич был на пенсии) подружившийся с ним художник Борис Жутовский, "янтарной Балтики гроссмейстер" – вице-чемпион мира чуть ли не по всем существующим видам шашек Владимир Вигман.
Александр Аронов – прекрасный недооценённый поэт, феерический собеседник и великодушный человек, с виду похожий на белого негра. Песню на его стихи "Если у вас нет собаки…" каждый Новый год слышит вся страна, пересматривающая "Иронию судьбы", а его строчка "Остановиться, оглянуться" стала не только названием культового когда-то романа о журналистах Леонида Жуховицкого, но и бесчисленных статей… Так вот, он после одного уже перенесённого инсульта умер у телевизора, который смотрел, чтобы написать свою очередную колонку для "МК".
Остальные, к счастью, живы. И всех их автор считает братьями. Так что слово "брат", встречающееся в его поэмах, собирательное. Но иногда и очень конкретное.
Так же собирательно, а иногда очень конкретно надо воспринимать и героиню по имени Она (или Ты).
Всё действие поэмы "В том же составе" относится к семидесятым-восьмидесятым годам ХХ века. А окончательное крушение кухонной Москвы произошло позже – в девяностых, вместе с СССР… Собственно, в последний год восьмидесятых – в 1990-м, в сентябре, автор накаркал крах "Союза нерушимого", когда написал свой "Дилижанс" (см. следующую главу).
Впервые московская повесть "В том же составе" была опубликована в журнале "Знамя".
IV. Дилижанс
Хроника – 1990
Анне
– Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо!
Гоголь
Аэропорт – эротика и спорт:
важнее ожидание полёта,
чем сам полёт. И веско дремлет кто-то,
своей натренированностью горд.
А кто-то взмокший мечется от
справочной ночной, где женщина не рада
ему, – налево – вновь к
администратору – тара-ра-ра – петь серенады.
И всё же не об этом разговор -
нет, не о вознесенье предстоящем! -
но о мгновенье хрупком, преходящем,
а в нём вся жизнь – и радость, и позор,
волненье, искушенье, скука, злость…
Речь о прилёте в край полдневный, сочный -
среди тревожной, влажной южной ночи,
наглеющих почти эстрадных звёзд,
бесстыже-голых лавок и реклам
(таких московских – как не улетали!),
средь огоньков, аукающих дали
и разводящих сумрак по углам.
1
Его богатство – конь ретивый…
А. П.
Нам не везло – нас не везли.
Бензин был дорог этим летом
(уже Ирак играл Кувейтом
и мрак зиял из-под земли),
но были дёшевы рубли -
всё легче делались, трофейней.
Как хорошо, что мы нашли
микроавтобус у кофейни.
Тридцатник – и прибудем на…
ну, словом, к месту назначенья -
туда, где море и сосна,
и солнце – без ограниченья.
Залезли, сели, стали ждать…
Но что-то
наш предводитель встал опять
со скучным видом у капота…
Ну ничего – сейчас, сейчас -
ещё попутчика обрящем
и – в путь!.. А вот и он как раз:
грузин как будто бы. Курящий…
Сейчас докурит – и вперёд…
Ещё спелее звёзды стали:
так ветку неба пригибали
к земле, что чудилось: вот-вот
их кто-то всё-таки сорвёт…
Хоть все, кто мог, в далёкой дали.
Грузин курил, шофёр стоял.
Меж тем ещё приспела пара:
он – седовласый, сухопарый,
она – Совкома идеал -
блондинка, выпуклая вся,
со стойким взглядом, мягким носом…
– Ну что, поехали? – с вопросом
в пространство обратился я.
Ответа не было… Из тьмы
возникла только Марьиванна -
она! Пусть Ольга иль Татьяна
звалась, – не обознались мы:
– Тут мою девочку не ви-
де-ли-ли-Ли-ду?
– Нет! – сказали
грузин и мы с тобой. Дрожали
в её руках цветы любви…
Ушла. Щелчок. На Ереван
посадку объявили… "Боже! -
я вздрогнул, – как это похоже
звучит сегодня: на Ливан… -
на Ереван… – одно и то же!
Не дай-то бог: Сургут – Бейрут…"
Грузин усы разгладил тут:
– Откуда к нам? – кивнул соседям
(Так всё-таки когда поедем?..),
услышал "Клайпеда", спросил
о положенье дел и сил
в Литве. (А может, ждём кого-то?..)
– Нет ископаемых, – зевоту
сдержал мужчина. (…Но – кого?)
– Ландсбергис как?
– Да ну его…
– У нас получше: чай, марганец…
(Ну что он ждёт ещё, поганец!..)
– Марганец – это хорошо, -
вступила женщина весомо.
И муж затих – как будто дома…
(И что он хочет-то? Ещё?
И так слупил!..)
– …и нефть, и мех…
Когда от всех освободится, -
исторгла крашеная жрица, -
России будет лучше всех.
Нет, не литовцы, понял я
(мы целый час уже стояли),
хотя и русские едва ли -
те б возроптали?..
– Ты свинья! -
сказала ты. – Давно машину
поймал бы, если-б-был-мужчина. -
И посмотрела на меня.
О, этот русский женский взгляд! -
строптивость и сентиментальность,
не воплощённые в реальность,
в нём адским пламенем горят…
И я вскочил…
– МОЮЛИДОЧ…
не видели? – из тьмы кромешной
лик Марьиванны безутешный
всплыл и опять метнулся прочь…
Такси, как в стойлах рысаки,
скучали и хотели ехать -
как жалко, что для их успеха
нужны другие седоки…
– Ворьеё – ворчали мужики, -
кооператорэкетиры!..
Но знал водила: из Москвы
другие будут "командиры" -
богатыри! – не вы…
2
…дядя, ведь не даром…
М. Л.
Уже никто не прилетал
в аэропорт курорта Сочи.
И вдруг – скрежещущий металл
и сонный голосок: (с отточья)
"…чка Лидочка… Владивосток…
замужняя… с образованьем…
тебя ждёт мамочка…" Щелчок.
Все выслушали с пониманьем.
Грузин курил, шофёр стоял -
мы два часа уже стояли.
А где-то моря пенный вал!..
Тут я, не выдержав, сказал:
– Пойдём!.. Там продают хинкали…
…Так в темноту вперяли взгляд
из чёрной "Волги" трансцендентной
гэбэшники – лет шесть назад, -
ловя последних пациентов.
Смурные муровцы вот так
ждут появления убийцы
на месте преступленья. Мрак.
Но от закона не укрыться.
Так ждали мы кого-нибудь,
кто б согласился ехать с нами…
Уж Марьивановна с цветами
к нам притулилась отдохнуть.
Но, коль судьбу сравнить с весами,
склонила чашу лишь чуть-чуть…
Опять заговорил грузин -
про нефть, про цены на бензин,
делёжку прибыли с завгаром:
– Зачем ему пахать задаром?
Пускай стоит! -
…Над головой,
над крышей "рафика" – неужто
цикады?!
– Подводить не нужно -
хороший парень, молодой, -
муж успокаивал блондинку.
– Мне с ним не спать. -
…Сверлили тьму
цикады…
– …переходим к рынку…
– А жаль!
– О чём ты? Не пойму…
Хороший парень… (Вновь цикады!)
– Так, может, доллары дадим? -
съязвила ты.
– Вот так не надо, -
блондинка, зло ("Не спать мне с ним!").
Тут я не вынес:
– Палестина
куда милей Кувейта вам,
а чем, простите?
Не простила,
влепила:
– Наши храмы там.
…Чего б хотелось? Жить сперва
своей конечной жизнью частной,
к всеобщему не столь причастной,
как в наших весях века два
подряд, – и без поводырей,
идей, затей, знакомых – общих
(вагонов, мест)… Хотелось, в общем,
на пляж пустынный поскорей!
Но вновь: гармонии хотим -
рок барабанит нам другое.
…Грузин курил. Шофёр ходил.
Потом – стоял. И на него я
смотрел, как Кашпировский на
больной народ с телеэкрана.
Но под гипнозом, как ни странно,
не дёргался он ни хрена!
…Мы простояли три часа.
Разговорились и сроднились.
Мы б для ковчега не сгодились,
но для музея хама са-
ветикуса – в самый раз.
(А что ошибки просочились -
масковский выговор у нас.)
3
Четырёхстопный ямб мне надоел…
А. П.
…И мне он опротивел, наконец! -
затёртый, нудный, преданный, ретивый
холуй, извозчик тупо-терпеливый -
вот только бы доехать и – конец…
Но как же звёзды здесь осатанели! -
сверкали, как рыбёшки на мели,
как битые стекляшки на панели
средь нашей разухабистой земли…
Грузин курил (стрельнуть бы сигарету! -
да времена не те…), шофёр уже
лёг на баранку (у, баран!) …О, где ты,
завгар? Ужель ночуешь в гараже?
Нет, ты сейчас вздымаешь тост последний
над изобильным всё ещё столом.
Поспать бы нам! Ну а тебе – поспеть бы
всех обласкать до света за стеклом…
Не раз мы за твоим столом сидели,
слыхали, что не в угощенье суть -
лишь в уваженье… Так ли, в самом деле,
завгар, завхоз, завмаг, зав-чем-нибудь?
Но пусть тамбовский волк тебе товарищ,
а гусь – свинье, и мир с ума сошёл,
мы и сейчас – покуда угощаешь -
спешим за твой вечнозелёный стол…
О Грузия! Приют поэтов русских,
блондинок тусклых чистый водопой,
на тропах узких, поворотах резких -
как в этот раз останешься собой?..
Россия, о! В твоём дыханье зимнем
согрев свои начальные лета,
наглец, как я завидовал грузинам,
что родина у них не отнята!
Как вспоминал наш домик в три окошка
(и в каждом – вьюга, вата, конфетти),
день ото дня осознавая то, что
лишь в нём одном ещё ютилась ты.
Но стоило по щучьему веленью,
по своему хотенью – из ворот
шмыгнуть – и в то же самое мгновенье
навстречу выступало населенье
и мало походило на народ.
…Вздохнула Марьивановна: – А вот
вчера пришельцев встретила – цветочки
купила тоже – сколько же хлопот
им с нами, ой!.. – Седой ответил: – Точно,
не любят нас нигде. – На что грузин
напомнил вновь о ценах на бензин.
– …им Землю без людей спасать сподручней!
Сегодня заглянула в магазин -
дают треску – взяла на всякий случай…
– А где же девочка? – спросила ты.
– Не прилетела… Вот, возьми цветы… -
Какая в гладиолусах печаль
высокая!..
И вдруг – да неужели? -
мотор затрепыхался, заворчал -
завёлся! – И… – ну что, не зря стерпели?
не зря сдержали вечный свой порыв
отдать последнее? – ну, слава богу! -
мотор гудел!.. Водитель, прикурив,
дверь распахнул – и – вышел на дорогу…
Как – сквозь стекло – блестел кремнистый путь!
Вот – вот тот мир, где с жизнью мы связались…
Как хорошо, что можно отдохнуть
хоть на груди твоей – другим на зависть…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неполноценная замена
полумладенческим годам,
когда, безгрешный, был ты сам
людскому морю по колено,
когда часы, цвета и звуки
сливались в запахи одни
и долгие густые дни
дарили сладкие разлуки…
Отныне не вернуться им,
и скудной кажется замена!..
Вот был бы сыном я твоим,
любимым был бы неизменно…
4
И снится чу…
А. П.
Откуда взялся этот господин? -
уверенный, на Берию похожий…
"Всё покупаю, – говорит, – один,
а эти, – говорит, – пусть едут тоже!"
Шофёр уселся, рафик побежал.
Лаврентий огляделся: – Ах, какая! -
и на тебя кивнул: – С такой не жаль
и в море утопиться! – извлекая
бумажник, и тебе его – под нос,
а в нём зелёные – в толстенной пачке…
Тут я, конечно, встал во весь свой рост-
т – толчок! – я падаю – рука к заначке -
скорее выхватить! – но там дыра,
в кармане, – и рука скользит по ляжке -
его рука вдоль твоего бедра!..
– О нет! – кричу. А ты: – Вставай, бедняжка! -
хохочешь. Я пытаюсь встать. И вдруг -
мне прямо в сердце остренький каблук
летит, вбивает в пол. Но в то мгновенье
увидел я: вскочила на колени
к Лаврентию блондинка. И – провал…
Завгар!..
– Вставай, – ты шепчешь мне, – вставай!..
И я открыл глаза: ещё темно.
И тихо. Только слышно, как цикады
цвиринькают.
– Давно стоим?
– Давно! -
смеёшься ты.
– Прошу тебя, не надо
так хохотать!.. -
Но как же он посмел
поставить рафик поперёк дороги?
Народ дремал. Соперник мой сопел,
во сне поджав коротенькие ноги…
Ты бросила: – В окошко погляди,
придурок! – Я взглянул… Внизу, под нами,
какое-то селение огнями
подмигивало… Те, что впереди,
два колеса вращались тяжело
в рассветной дымке – высоко-высоко
над крышами селенья… Повезло,
что на рассвете сон такой глубокий…
– Приехали! – я выдохнул и стал
мгновенно собранным: – Так, значит, с песней -
на выход! – Но шофёр уже не спал:
– Нельзя, – сказал, – нарушишь равновесье…
"Та-ак, – понял я, – так, значит, мы теперь
над пропастью во ржи? А не охота -
пожалуйста, сигай в окно ли в дверь!..
Одна надежда, что поможет кто-то…"
Пришельцы, эй! Не надо нас, того,
сживать со света. Это мы и сами
сумеем. Нет, мы правда ничего -
мы симпатичные: один – с усами,
другой – с деньгами, я – пишу стихи…
А женщины! Ну где во всей вселенной
таких найдёшь? А если есть грехи -
замолим! Вот – потенциал военный
уж не наращиваем… Детский фонд.
Конверсия. Консенсус. Перестройка.
Но пасаран, едрит твою, рот-фронт!
Да ладно, – фронт, вы подсобите только.
Мы братья вам по разуму – ау! -
пусть младшие – мы сами братьев меньших -
да никогда!.. А птичек и траву
мы сохраним. А стариков и женщин -
ни-ни! А если скатится опять
слеза младенца – мы в пробирку, значит,
её – и, чтобы издали видать, -
в мемориал! Пускай теперь поплачет…
И помыслы очистим изнутри,
чтоб вам не отравляли ноосферу,
свечу поставим! – вот уж года три
внушают нам эротику и веру -
вы только помогите!.. Если ж вам
не до того, я обращусь и выше.
К Юпитеру! К египетским богам,
Аллаху, Иегове, Рама-Кришне!
Спасите и помилуйте – гуртом! -
мы все болезненные ваши дети,
мы, может, нынче как один умрём -
нет повести печальнее на свете!
Еси на небеси, Отец и Сын
и Дух Святой! Махатмы! Агни-йоги!..
…Прощай, читатель, если по дороге
ты не отстал… А мы пока – висим…
Не нарушай центровку, сукин сын,
ступай, покуда цел!..
V. Улица Павленко
Староновогодняя поэма
Прости меня, прости, прости, я виноват;
Я в маскарад втесался пёстрый…
С. Липкин. Вячеславу. Жизнь переделкинская
Краеведческое вступление
Сей колхоз устроил Сталин по леоновской наводке.
Показатели блистали в каждой сводке.
Своевременных романов были высоки удои.
Беспегасных графоманов взяли в долю,
в пастухи определили, колокольцами снабдили -
дили-дили – дили-дили… А по ком они звонили?
А по всем – от звёзд столичных до сибирской лесорубки.
Шёл в колхоз единоличник, и урчал кавказец в трубке.
Сам определял – на племя или на убой барашка.
Беспробудно пил всё время председатель Алексашка.
А потом Хрущёв колхозу отдавал распоряженья,
сколько и куда навозу выливать без промедленья.
Перевылили маленько в огороде Пастернака,
что на улице Павленко – возле поля и оврага.
Там теперь музей за это.
Впрочем – с каждым днём ветшает
и, в отличье от поэта, вечностью не утешает.
Как и всё это селенье – на окраине вселенной -
с новорусским привнесеньем, постсоветским населеньем.