Да это ж мучение просто,
как весь он тревогой набряк,
худущий да длинного роста,
смешной и печальный добряк.Приучен войной к просторечью,
к тяжелым и личным словам,
он все про тоску человечью,
про судьбы солдатские вам.Есть чудо – телесная мякоть
рассказа, где с первой строки
ты будешь смеяться и плакать,
и молча сжимать кулаки,и с верой дурацкой прощаться,
и пить из отравленных чаш.
И к этому чуду причастен
прозаик чахоточный наш.Он в Ялту приехал с морозца,
он к морю пришел наугад.
Удача ему не смеется.
Печатать его не хотят.Я с ним не живал по соседству –
и чем бы порадовать смог
за то, что пришелся по сердцу
его невозвышенный слог?..Мудрец о судьбе не хлопочет,
не ищет напрасных забот,
и сам продаваться не хочет,
и в спорах ума не пропьет.Жена у него и сынишка,
а он свои повести – в стол,
до лучшего часа, и, слышь-ка,
опять с рыбаками ушел.Он ходит по Крыму, прослыв там
у дельных людей чудаком,
не то доморощенным Свифтом,
не то за душой ходоком…Житье непутевое это
пришлось бы и мне по плечу,
да темной судьбою поэта
меняться ни с кем не хочу.1976
Защита поэта
И средь детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.Пушкин
С детских лет избегающий драк,
чтящий свет от лампад одиноких,
я – поэт. Мое имя – дурак.
И бездельник, по мнению многих.Тяжек труд мне и сладостен грех,
век мой в скорби и праздности прожит,
но чтоб я был ничтожнее всех,
в том и гений быть правым не может.И хоть я из тех самых зануд,
но, за что-то святое жалея,
есть мне чудо, что Лилей зовут,
с кем спасеннее всех на земле я.Я – поэт, и мой воздух – тоска,
можно ль выжить, о ней не поведав?
Пустомель – что у моря песка,
но как мало у мира поэтов.Пусть не мед – языками молоть,
на пегасиках ловких процокав
под казенной уздой, но Господь
возвещает устами пророков.И томим суетою сует
и, как Бога, зовя вдохновенье,
я клянусь, что не может поэт
быть ничтожным хотя б на мгновенье.Соловей за хвалой не блестит.
Улыбнись на бесхитростность птичью.
Надо все-таки выпить за стыд,
и пора приучаться к величью.Светлый рыцарь и верный пророк,
я пронизан молчанья лучами.
Мне опорою Пушкин и Блок.
Не равняйте меня с рифмачами.Пусть я ветрен и робок в миру,
телом немощен, в куче бессмыслен,
но, когда я от горя умру,
буду к лику святых сопричислен.Я – поэт. Этим сказано все.
Я из времени в Вечность отпущен.
Да пройду я босой, как Басё,
по лугам, стрекозино поющим.И, как много столетий назад,
просветлев при божественном кличе,
да, пройду я, как Данте, сквозь ад
и увижу в раю Беатриче.И с возлюбленной взмою в зенит,
и от губ отрешенное слово
в воскрешенных сердцах зазвенит
до скончания века земного.1973
За Надсона
Друг человечества…
Пушкин
А и слава, и смерть ходят по свету в разных обличьях.
Тяжело умирать двадцати пяти от роду лет.
Заступитесь за Надсона, девять крылатых сестричек,
подтвердите в веках, что он был настоящий поэт.Он не тратил свой дар на безделки – пустышки мирские,
отзываясь душой лишь на то, что важнее всего,
в двадцать лет своих стал самым нужным певцом у России,
вся Россия в слезах провожала в могилу его.Я там был, я там был, на могиле его в Ленинграде…
О, верни его, Родина, в твой героический круг,
возлюби его вновь и прости, и прости, Бога ради,
то, что не был пророком, а был человечества друг.Я люблю его стих и с судом знатоков не согласен.
Заступись за него, галилейская девочка-Мать:
он, как сын твой Исус, так мучительно юн и прекрасен,
а что дар не дозрел – так ведь было ж всего двадцать пять.Ведь не ждать же ему, не таить же врученный светильник,
вот за это за все и за то, что по паспорту жид,
я держу его имя в своих заповедных святынях
и храню от обид, как хранить его всем надлежит.1984
"Больная черепаха…"
Больная черепаха –
ползучая эпоха,
смотри: я – горстка праха,
и разве это плохо?Я жил на белом свете
и даже был поэтом, –
попавши к миру в сети,
раскаиваюсь в этом.Давным-давно когда-то
под песни воровские
я в звании солдата
бродяжил по России.Весь тутошний, как Пушкин
или Василий Теркин,
я слушал клеп кукушкин
и верил птичьим толкам.Я – жрец лесных религий,
мне труд – одна морока,
по мне, и Петр Великий
не выше скомороха.Как мало был я добрым
хоть с мамой, хоть с любимой,
за что и бит по ребрам
судьбиной, как дубиной.В моей дневной одышке,
в моей ночи бессонной
мне вечно снятся вышки
над лагерною зоной.Не верю в то, что руссы
любили и дерзали.
Одни врали и трусы
живут в моей державе.В ней от рожденья каждый
железной ложью мечен,
а кто измучен жаждой,
тому напиться нечем.Вот и моя жаровней
рассыпалась по рощам.
Безлюдно и черно в ней,
как в городе полнощном.Юродивый, горбатенький,
стучусь по белу свету –
зову народ мой "батенькой",
а мне ответа нету.От вашей лжи и люти
до смерти не избавлен,
не вспоминайте, люди,
что я был Чичибабин.Уже не быть мне Борькой,
не целоваться с Лилькой,
опохмеляюсь горькой.
Закусываю килькой.1969
"Дай вам Бог с корней до крон…"
Дай вам Бог с корней до крон
без беды в отрыв собраться.
Уходящему – поклон.
Остающемуся – братство.Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара.
Уходящему – рожок.
Остающемуся – кара.Всяка доля по уму:
и хорошая, и злая.
Уходящего – пойму.
Остающегося – знаю.Край души, больная Русь, –
перезвонность, первозданность
(с уходящим – помирюсь,
c остающимся – останусь) –дай нам, вьюжен и ледов,
безрассуден и непомнящ,
уходящему – любовь,
остающемуся – помощь.Тот, кто слаб, и тот, кто крут,
выбирает каждый между:
уходящий – меч и труд,
остающийся – надежду.Но в конце пути сияй
по заветам Саваофа,
уходящему – Синай,
остающимся – Голгофа.Я устал судить сплеча,
мерить временным безмерность.
Уходящему – печаль.
Остающемуся – верность.1971
"Не веря кровному завету…"
Не веря кровному завету,
что так нельзя,
ушли бродить по белу свету
мои друзья.Броня державного кордона –
как решето.
Им светит Гарвард и Сорбонна,
да нам-то что?Пусть будут счастливы, по мне, хоть
в любой дали, –
но всем живым нельзя уехать
с живой земли.С той, чья судьба еще не стерта
в ночах стыда,
а если с мертвой, то на черта
и жить тогда?..Я верен тем, кто остается
под бражный треп
свое угрюмое сиротство
нести по гроб.Кому обещаны допросы
и лагеря,
но сквозь крещенские морозы
горит заря.Нам не дано, склоняя плечи
под ложью дней,
гадать, кому придется легче,
кому трудней.Пахни ж им снегом и сиренью,
чума-земля.
Не научили их смиренью
учителя.В чужое зло метнула жизнь их,
с пути сведя,
и я им, дальним, не завистник
и не судья.Пошли им, Боже, легкой ноши,
прямых дорог
и добрых снов на злое ложе
пошли им впрок.Пускай опять обманет демон,
сгорит свеча, –
но только б знать, что выбор сделан
не сгоряча.1973
"Стою за правду в меру сил…"
Стою за правду в меру сил,
да не падет пред ложью ниц она.
Как одиноко на Руси
без Галича и Солженицына.1974
"Из глаз – ни слезинки, из горла – ни звука…"
Из глаз – ни слезинки, из горла – ни звука.
Когтями по сердцу – собака-разлука.А пала дорога, последняя в мире,
бессрочней острога, бескрайней Сибири.Уже не помогут ни рощи, ни реки,
чтоб нам не расстаться на вечные веки.За дебри и зори уводит дорога,
страшнее любого тюремного срока.Заплачет душа по зеленому шуму,
но поздно впотьмах передумывать думу.Мы вызубрим ад до последнего круга,
уже никогда не увидев друг друга.Прощайте ж навеки и знайте, уехав,
что даже не Пушкин, не Блок и не Чехов,не споры ночные, не дали речные,
не свет и не память – ничто не Россия.Забудьте на воле наш холод холуйский,
но лучшее в доле зовите по-русски.Себе во спасенье и нам во спасенье
храните России заветное семя.Тряхните над миром сумой переметной,
авось разрастется росток перелетный.Не снежная заметь, не зовы лесные –
России не за́нять, вы сами – Россия.
Запомните это для горестных буден,
да нас не забудьте, как мы не забудем.Храните звучанье, ищите значенье.
А все остальное – мираж и мученье,крутое решенье, кромешная мука,
чтоб сердце до крови изгрызла разлука.Несите до гроба свою беззащитность –
свободу, которой ничто не лишит нас.Вы сами – Россия, вы – семя России.
Да светят вам в горе веселья простые.(1975)
"Опять я в нехристях, опять…"
Опять я в нехристях, опять
меня склоняют на собраньях,
а я и так в летах неранних,
труд лишний под меня копать.Не вправе клясть отчайный выезд,
несу как крест друзей отъезд.
Их Бог не выдаст – черт не съест,
им отчий стыд глаза не выест.Один в нужде скорблю душой,
молчу и с этими, и с теми, –
уж я-то при любой системе
останусь лишний и чужой.Дай Бог свое прожить без фальши,
мой срок без малого истек,
и вдаль я с вами не ездок:
мой жданный путь намного дальше.1973
Былина про Ермака
Ангел русской земли, ты почто меня гнешь и караешь?
Кто утешит мой дух, если в сердце печаль велика?
О, прости меня, Пушкин, прости меня, Лев Николаич,
я сегодня пою путеводную длань Ермака.Бороде его – честь, и очам его – вечная память,
и бессмертие – краю, что кровью его орошен.
Там во мшанике ночь, и косматому дню не шаманить
над отшельничьим тем, над несбывшимся тем шалашом.Отшумело жнивье, а и славы худой не избегло,
было имя как стяг, а пошло дуракам на пропой,
и смирна наша прыть, и на званую волю из пекла
не дано нам уплыть атамановой пенной тропой.Время кружит в ночи смертоносно-незримые кружна,
с православного древа за плодом срывается плод.
Что Москва, что мошна – перед ними душа безоружна,
а в сибирском раю – ни опричников, ни воевод.Две медведицы в лапах несут в небеса семисвечья,
и смеется беглец, что он Богу не вор и не тать.
Между зверем и древом томится душа человечья
и тоскует, как барс, что не может березонькой стать.– Сосчитай, грамотей, сколько далей отмерено за день.
А что было – то было, то в зорях сгорело дотла.
Пейте брагу, рабы, да не врите, что я кровожаден,
вам ни мраку, ни звезд с моего кругового котла…Мы пируем уход, смоляные ковши осушая,
и кедровые кроны звенят над поверженным злом.
Это – русские звоны, и эта земля – не чужая,
колокольному звону ответствует гусельный звон…А за кручами – Русь, и оттуда – ни вести, ни басни,
а что деется там, не привидится злыдню во сне:
плахи, колья, колесы; клубятся бесовские казни,
с каждой казнью деньжат прибывает в царёвой казне.Так и пляшет топор, без вины и без смысла карая,
всюду трупы да гарь, да еще воронье на снегу,
и князь Курбский тайком отъезжает из отчего края,
и отъезд тот во грех я помыслить ему не могу.Можно ль выстоять трону, сыновнею кровью багриму?
И на этой земле еще можно ль кого-то любить?
Льется русская кровь по великому Третьему Риму,
поелику вовеки четвертому Риму не быть…А Ермак – на лугу, он для правнуков ладит садыбу,
он прощает врагу и для праздников мед бережет,
в скоморошьей гульбе он плюет на Малютину дыбу
и беде за плечами не тщится вести пересчет.К Ермаковым ногам подкатился кедровый рогачик,
притулилась жар-птица, приластилась тьма из болот.
Ни зверью он не враг, ни чужого жилья не захватчик,
а из Божьих даров только волю одну изберет.Под великой рекой он веселую голову сложит,
а заплачет другой, кто родится с похожей душой,
а тропы уже нет, потому что он сроду не сможет
ни обиды стерпеть, ни предаться державе чужой.Из ковша Ермака пили бражники и староверы,
в белокрылых рубахах на грудь принимали врага,
а исполнив оброк, уходили в скиты и пещеры,
но и в райских садах им Россия была дорога.Хорошо Ермаку. Не зазря он мне снился на Каме…
Над моей головой вместо неба нависла беда,
пали гусли из рук, расступается твердь под ногами,
но – добыта Сибирь, – и уже не уйти никуда.1976
"Марленочка, не надо плакать…"
Марленочка, не надо плакать,
мой друг большой.
Все – суета, все – тлен и слякоть,
живи душой.За место спорят чернь и челядь.
Молчит мудрец.
Увы, ничем не переделать
людских сердец.Забыв свое святое имя,
прервав полет,
они не слышат, как над ними
орган поет…Не пощадит ни книг, ни фресок
безумный век.
И зверь не так жесток и мерзок,
как человек.Прекрасное лицо в морщинах,
труды и хворь, –
ты прах – и с тем, кто на вершинах,
вотще не спорь.Все мрачно так, хоть в землю лечь нам,
над бездной путь.
Но ты не временным, а вечным
живи и будь…Сквозь адский спор добра и худа,
сквозь гул и гам,
как нерасслышанное чудо,
поет орган.И Божий мир красив и дивен
и полон чар,
и, как дитя, поэт наивен,
хоть веком стар.Звучит с небес Господня месса,
и ты внизу
сквозь боль услышь ее, засмейся,
уйми слезу.Поверь лишь в истину, а флагам
не верь всерьез.
Придет пора – и станет благом,
что злом звалось…Пошли ж беду свою далече,
туман рассей,
переложи тоску на плечи
твоих друзей.Ни в грозный час, ни в час унылый,
ни в час разлук
не надо плакать, друг мой милый,
мой милый друг.1972
"Не от горя и не от счастья…"
Не от горя и не от счастья,
не для дела, не для парада
попросил хоть на малый час я
у судьбы тишины и лада.И не возраст тому причиной,
он не повод для величанья,
но не первой моей морщиной
заслужил я черед молчанья.Я хотел, никого не видя,
всех людей полюбить, как братьев,
а они на меня в обиде,
высоту тишины утратив.Все мы с гонором, а посмотришь –
все сквалыжны в своей скворешне,
и достоин веселья тот лишь,
кто забыл о горячке прежней.Желт мой колос, и оттого-то
я меняю для звездной жатвы
сумасшествие Дон Кихота
на спокойствие Бодисатвы.Одного я хочу отныне:
ускользнув от любой опеки,
помолиться в лесной пустыне
за живущих в двадцатом веке.И одна лишь тоска у сердца,
и не в радость ни куш, ни бляха, –
чтоб на поздней траве усесться
у колен Себастьяна Баха.Был бы Пушкин, да был бы Рильке,
да была б еще тень от сосен, –
а из бражников, кроме Лильки,
целый мир для меня несносен.Сколько раз моя жизнь ломалась
до корней, и за все такое
в кой-то век попросил хоть малость
одиночества и покоя.Я ушел бы, ни с кем не споря,
чтоб не слушать хмельные речи,
с мудрой книгой на берег моря,
обнимая тебя за плечи.Чтоб деревья шумели, дыбясь,
пела речка на радость эху
и, как братья, Толстой и Диккенс
перешептывались не к спеху.Ничьего не ищу участья,
ничего мне от звезд не надо,
лишь прошу хоть на малый час я
у судьбы тишины и лада.1972
"О, когда ж мы с тобою пристанем…"
О, когда ж мы с тобою пристанем
к островам с ворожбой и блистаньем,
где родная душе тишина
нежным холодом опушена?У себя на земле, к сожаленью,
мы презрели божественной ленью
и не верим небесным дарам
под мучительный трам-тарарам.Там стоят снеговые хоромы,
с ночи полные света и дремы,
и поземка в потемках шалит,
как безумное сердце Лилит.С первым солнышком выйдем из дому
побродить по снежку молодому.
Дальний блеск, белизна, благодать, –
а нельзя ничего передать.С добрым утром, царевна Ворона!
Где твоя золотая корона?
Черный бархат на белом снегу
никому подарить не смогу…Напои ж нас грозовым бальзамом,
зимний рай, где остаться нельзя нам,
потому что и с музыкой зим
неизбежностью души казним.1974
"Деревья бедные, зимою черно-голой…"
Деревья бедные, зимою черно-голой
что снится вам на городском асфальте?
Сквозь сон услышьте добрые глаголы,
моим ночам свою беду оставьте.Взмахнув ветвями, сделайтесь крылаты,
летите в Крым, где хорошо и южно,
где только жаль, что не с моей зарплаты,
а то и нам погреться было б нужно.Морозы русские, вы злее, чем монголы,
корней не рушьте, сквозь кору не жальте…
Что может сниться вам зимою черно-голой,
деревья бедные, на городском асфальте?1971
Херсонес
Какой меня ветер занес в Херсонес?
На многое пала завеса,
но греческой глины могучий замес
удался во славу Зевеса.Кузнечики славы обжили полынь,
и здесь не заплачут по стуже –
кто полон видений бесстыжих богинь
и верен печали пастушьей.А нас к этим скалам прибила тоска,
трубила бессонница хрипло,
но здешняя глина настолько вязка,
что к ней наше горе прилипло.Нам город явился из царства цикад,
из желтой ракушечной пыли,
чтоб мы в нем, как в детстве, брели наугад
и нежно друг друга любили…