Сетование хуя о плеши
Восплачьте днесь со мной, портошные пределы,
Гузенна область вся, муде осиротелы,
Дремучий темной лес, что на мудах растет,
Долина мрачная, откуда ветр идет,
Восчувствовавшие бобонами мученье
Пахи нещастные! С задору и терпенья
Ты, чашник на портках, ты, гулфик на штанах,
И вы, сидящие плотицы на мудах,
Восплачьте днесь со мной, восплачьте, возрыдайте,
Коль боли нет у вас, так хую сострадайте!
Румянейшая плешь с злосердною судьбиной,
Лишился я тебя, мой друг, мой вождь любимой!
Свирепа от меня тебя, ах! смерть взяла,
Прелютым шанкером плешь прочь и отгнила.
О! нестерпима боль! о, злейшее мученье,
Чего лишился хуй в твоем, ах! разлученье!
Всего меня могло что токмо веселить,
Всего не можно мне лишь то изобразить.
О, рок! окроме ран, которыми терзаюсь,
Окроме струпов тех, которыми строгаюсь,
Окроме той беды, что гниль мне нанесла,
Лишился я тобой приятна ремесла,
Того, которым я всегда одушевлялся
И коим в тме утех дражайших наслаждался,
Лишился… Небеса! пизда не даст мне еть,
Ах! можно ль хую быть без ебли и терпеть?
Нет, даст! Отчаянье мое в том есть напрасно,
Коль кочнем уж пизда ебется также сластно,
Так что ей нужды в том, что плеши нет моей?
Чесаться все равно, чем ни чесаться б ей.
Конечно, так. О, нет! ты представленье лестно,
Мечтательная мысль: что создано совместно,
То должно уж всегда совместно пребывать.
Как, как же будет хуй без плеши работать?
Свиреп мой рок, свиреп, и зла моя судьбина,
Напасть моя ничем теперь не излечима.
Оставить должно то, чтоб радость мне иметь,
Веселье мне прошло, я должен грусть терпеть.
Коль бедная битка оставлена от плеши,
Нельзя тебе уж еть, не токмо пробить бреши.
Не вкусишь никогда вкушаемых утех,
Пиздам теперь не хуй, а более ты смех.
Но что пиздам! нельзя стрясти и малакейки,
Погибли все мои прошедшие затейки.
Тем бедствием, познал которое я днесь,
Пренещастлив теперь во век свой буду весь
И в крайность крайнею и тучу повергаюсь,
Неизъясненно зло, чего тобой лишаюсь.
Рассеяна вся мысль, и ум исчез весь мой,
Ах, как расстался я со плешью дорогой,
С тобой расстался я, багряная елдина,
С тобою, спутница моя неизменима;
Тебя уж нет со мной, и твой сокрылся зрак,
Без плеши палка стал теперь я, не елдак.
На отьезд в деревню Ванюшки Данилыча
С плотины как вода, слез горьких токи лейтесь,
С печали, ах! друзья, об стол и лавки бейтесь,
Как волки войте все в толь лютые часы,
Дерите на себе одежду и власы,
Свет солнечный, увы, в глазах моих темнеет,
Чуть бьется в жилах кровь, всяк тела член немеет.
Подумайте, кого, кого нам столько жаль,
Кто вводит нас в тоску и смертную печаль?
Лишаемся утех, теряем все забавы!
Отеческая власть, раскольничьи уставы
В деревню Ваньку днесь влекут отсюда прочь.
Ах, снесть такой удар, конешно, нам не в мочь!
О, лютая напасть, о, рок ожесточенны,
Тобою всех сердца печалью пораженны.
С пучиной как борей сражается морской,
Колеблются они, терзаются тоской,
Трепещут, мучатся, стон жалкой испускают,
С деревней Ярославль навеки проклинают.
Провал бы тебя взял, свирепый чорт отец,
Бедам что ты-таким виновник и творец.Ах, батюшка ты наш, Данилыч несравненный,
Стеклянный изумруд, чугун неоцененный,
Наливно яблочко, зеленый виноград,
Источник смеха, слез и бывших всех отрад,
Почто, почто, скажи, нас сирых оставляешь,
В вонючий клев почто от нас ты отъезжаешь,
Отъемля навсегда веселье и покой,
Безвременно моришь нас смертною тоской.
Неужели у нас вина и водки мало,
Ликеров ли когда и пива не ставало?
С похмелья ль для тебя не делали ль селянки,
И с тешкой не были ль готовы щи волвянки?
Не пятью ли ты в день без памяти бывал,
Напившись домертва, по горницам блевал?
В Металовку тебя не часто ли возили,
Посконку курею чухонками дрочили?
Разодранны портки кто, кроме нас, чинил?
Кто пьяного тебя с крыльца в заход водил?
Понос, горячка, бред когда тя истощали,
Не часто ли тогда тебя мы навещали?
Не громко ль пели мы в стихах твои дела,
Не в славу ли тебя поэма привела?
Противны ли тебе усердье, наша дружба,
Любовь, почтение, пунш, пиво, водка, служба?
Чем согрешили мы, о небо, пред тобой,
Что видим такову беду мы над собой?
С кем без тебя попить, поесть, с кем веселиться,
В компаньи поиграть, попеть, шутить, резвиться?
Разгладя бороду и высуча уски,
Искали мы площиц и рвали их в куски.
Прекрасные уж кто пропляшет нам долины,
Скачки в гусарском кто нам сделает козлины,
Кто с нами в Петергоф, кто в Царское Село?..
Куда ж теперь тебя нелехка понесло?
Забавно ль для тебя дрова рубить в дубровах,
В беседах речь плодить о клюкве и коровах.
Хлеб сеять, молотить, траву в лугах косить,
Телятам корм в хлевы, с реки - ушат носить,
За пегою с сохой весь день ходить кобылой,
Спать, жить и париться с женой, тебе постылой,
Обдристаны гузна ребятам обтирать,
Гулюкать, тешить их, кормить, носить, качать,
Своими называть, хотя оне чужие,
Неверности жены свидетельства живые,
С мякиной кушать хлеб, в полях скотину пасть,
От нужды у отца алтын со страхом красть,
С сверчками в обществе пить квас всегда окислой,
От скуки спать, зевать, сидеть с главой повислой?
Лишь в праздник станешь есть с червями ветчину
И рад ты будешь, друг, простому там вину.
Увидишь, как секут, на правеж как таскают,
По икрам как там бьют, за подать в цепь сажают.
С слезами будешь ты там горьку чашу пить,
Оброк свой барину по трижды в год платить.
Отца от пьяного, от матери сердитой,
Прегадкой от жены, но ревностью набитой
Услышишь всякий час попреки, шум и брань,
Что их ты худо чтишь, жене не платишь дань.
Босой в грязи ходить там будешь ты неволей,
Драть землю, мало спать, скучать своею долей.
Не будет у тебя с попом ни мир, ни лад,
Хоть записался здесь с отцом в двойной оклад.
Но что за глас теперь внезапу ум пленяет?
Приятнейшую весть нам брат твой возвещает!
Каку премену вдруг мы чувствуем в себе,
Надежды всей когда лишились о тебе.
О, радостная весть, коль мы тобой довольны,
Каким восторгом всех сердца и мысли полны!
Тобою паче всех днесь дух мой напоен,
Превыше облаков весельем восхищен.
Смяхчился наконец наш рок ожесточенный!
Что слышу, небеса, о день стократ блаженный!
Данилыча отец прокляту жизнь скончал,
Он умер, нет - издох, как бурый мерин пал.
Нас Ванька в Питере уже не оставляет,
Присутствием своим всех паки оживляет.
Минуту целую не осушал он глаз,
Повыл, поморщился, вздохнул, сказал пять раз:
- Анафема я будь, с Иудой часть приемлю,
Чтоб с места не сойтить, пусть провалюсь сквозь землю,
Родителя коль мне теперь не очень жаль,
Хоть стар уже он был и пьяница, и враль.
Что ж делать, быть уж так, вить с богом мне не драться,
Но пивом и вином пришло уж утешаться.-
А ты днесь торжествуй, приморская страна,
С небес что благодать тебе така дана.
Гаврилыч, маймисты, прохожи богомольцы,
Данилыча друзья, вседневны хлебосольцы,
Вы, красный, лыговской, горелый кабаки,
Полольщицы и вы, пьянюги бурлаки,
Ток пива и вина здесь щедро изливайте,
Стаканы, ендовы до капли выпивайте,
Пляшите, пойте все, весельем восхитясь,
Данилыч что теперь уж не покинет нас.
И ты, задушный друг, кабацкий целовалыцик,
Гортани ванькиной прилежный полоскалыцик,
Веселья в знак ему огромный пир устрой
И с пивом свежую ты бочку сам открой,
В воронку затруби, трезвонь в котлы и плошки,
Пригаркни, засвищи, взыграй в гудок и ложки,
Руками восплещи, спустя портки скачи,
Слух радости такой повсюду разомчи!
Басни и притчи
Подьяческая жена и поп
Покаялась попу подьяческа жена,
Что в девушках она
Довольно выпила вина.
Да это малый грех и только лишь безделка,
Примолвила она, - расселась щелка,
И вышла замуж я не целка.О, глупая пизда, - вскричал наш поп, -
На что ты так напивалась
И еть без панциря давалась.
Пизда твоя теперь во ад уже попалась.
Я всем тебя, что есть на свете, прокляну
И припущу к тебе во аде сатану,
Чтоб он тебя в клочки, ебену мать, разъеб
И после мокрым бы ударил хуем в лоб
Или в висок,
Чтоб из пизды твоей посыпался песок.
Я сам взял не целку попадью,
Однако ее ладью
Я сам же прохватил
И хуй в нее влупил
И собственную плешь заколотил.
Так стало то не грех,
Что поп Уеб
И на пизде расчистил мех.
Когда попы ебут,
Не грех в пизду кладут,
Не беззаконием на секель дуют,
Поповичев они в пизду мудами суют.
А ты духовный чин пиздою не почтила
И с светскими свою пизду проколупила,
Так будь ты проклята, сатана.
При сих словах подьяческа жена
Немного наклонилась,
Как будто жопою сесть на хуй норовилась,
Оскалила пизду и подняла подол,
Священник задрожал, колико был ни зол.
Пизда в смирении две губы ужимала
И секелем попа на милость привлекала,
И словом так умильно тут мигала,
Что постная в попе кровь тотчас заиграла
И хую голову яряся подымала.
Вострепетала плешь, хуй рясу прочь отклячил,
Поднявши лысой лоб,
Вскочил в восторге поп
И в грешницу сию он хуй до муд впендрячил.
Рвался, потел,
Не только хуй один, муде он вбить хотел,
Однако пизда еще узка,
А от муд мошна не кругла, не плоска.
Не влезли яйцы, хоть сколько не толкались,
А действующие уж оба запыхались
И непосредственно ебясь они мешались,
Попова сила пала
И не поправилась.
Другая подъебала.
Оставил поп пизду и хуй в ножны вложил,
Оборотяся к ней, смиренно говорил:
Кто в свете не таков,
Прощаю,
Разрешаю
От всех тебя грехов.
Коза и бес
Случилося козе зайти когда-то в лес.
Навстречу - бес
Попался животине.
По едакой причине
Коза тряхнула,
Хвостом махнула,
Вернула рожками,
Прыгнула ножками
И ненарочно,
Только точно
Попала чорту на елдак
И слезть с него не знала как.
С такого страху
Усрала рубаху.
Вертит дырой -
У чорта хуй сырой,
Ебет как пишет,
Коза чуть дышит,
Визжит, блеет и серит,
А чорт ни в чем козе не верит,
К мудам подвигает
И прижимает.
Наебся бес
И скрылся в лес.
На козий крик
Сбежались вмиг
Все звери, и медведь
Стал козу еть.
Еб волк ее и заяц,
Потом Зосима-старец
И все монахи
С сермяжными рубахи.
Потом гады и птицы
В пизду козе совали спицы.
Госпожа и парикмахер
Не сила иногда пылающей любви,
Которая у нас в крови
Колеблет постоянство,
Смягчает и тиранство,
Старух и стариков в соблазн ведет
И всех умы во плен берет:
А нечто есть еще, сто крат любови слаще,
Что в заблуждение людей приводит чаще,
То нежнее сласти той,
Что названа у нас девичьей красотой.
Девица ту красу в один раз потеряет,
Потом к забаве дверь мущинам отворяет.
Любовь быть без сего не может горяча,
Как без огня свеча.А в сласти ж без любви приятность одинака,
Утешна сладость всяка.Изображение одно тех нежных дум
В восторг приводит дух и затмевает ум.
А сладость нежная любви не разбирает,
Нередко и пастух с дворянкою играет,
Тут нет любовничьих чинов,
Ниже приятных слов.
Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков.
Но только ли того, бывает вся суть в мире,
Пол женский жертвует
Венериной кумире,
И утешает жен не муж:, а кто иной,
Хороший и дурной.
Боярыню - чернец, француз - графиню,
Иль скороход - княгиню.
И со сто есть таких примеров, не один,
Мужик ту веселит, каку и Господин.
Всех чаще у госпож: те в милости бывают,
Которы учат их иль петь, иль танцевать,
Или на чем играть.
Иль кои волоски им неясно подвивают.
У барынь лишь одних то введено в манер,
Чтоб сладость без любви вкушать, и вот пример.
К боярыне богатой
Ходил щеголеватый
Уборщик волосов,
Не знаю, кто таков.
Ходил к ней десять дней или уж три недели,
Он часто заставал ее и на постели.
А барыня хотя б была непригожа,
Да имя Госпожа,
И новомодные уборы и наряды,
Умильные их взгляды,
Приятная их речь
И в нечувствительном возмогут кровь зажечь.
О! сколь приятно зреть Госпож: в их беспорядке,
Когда они лежать изволят на кроватке,
Приятный солнца луч сквозь завесы блестит,
Боярыня не спит.
Вдова ее тогда иль девка обувает,
Чулочки надевает.
Какая это красота,
Сорочка поднята
И видна из-под ней немножко
Одна прекрасна ножка,
Другая вся видна лежит.
Наруже нежно тело.
О! непонятно дело.
Лишь только чьим глазам представится сей вид,
Приятным чувством мысль в минуту усладит.
Потом боярыня, с постели встав спокойно,
Куда ни вскинет взор,
Все в спальне у нее стоят в порядке стройном:
С сорочкою вдова, у девок весь убор,
Там держит кофишенк ей чашку шоколаду,
Тут с гребнем перукер: те люди на подбор,
И повеления ждет всяк от ея взгляду.
Кто в спальню допущен, быть должен очень смел,
Коль в милость Госпоже желает повтереться,
Так чтоб ухватки все те нужные имел,
Какими только льзя от барынь понагреться.
Французы смелостью доходят до всего
И в пышну входят жизнь они из ничего.
Из наций всех у нас в народе
Французы больше в моде:
А этот перукер несмел был и стыдлив,
Не так как этот сорт живет поворотлив.
Благопристойность им всегда та наблюдалась,
Когда боярыня поутру одевалась
И обувалась.
Из спальни в те часы всегда он уходил,
Чем барыню на гнев нередко приводил,
Но гнев ее тогда был только до порога.
Прошло недель немного.
Уборщик к этому насилу попривык
И стал не дик.
Из спальни не бежит он в комнату другую,
Когда зрит Госпожу в сорочке иль нагую,
Тогда-то Госпожа уборщику тому
Такое дело поручила
И научила
Мущине одному
Пересказать о том, что им она пленилась,
А, говоря, сама в лице переменилась.
Ведь ясно показав, что дело о пустом
И нужда ей не в том,
Мысль женска слабости не может утаиться,
Когда она каким вдруг чувством воспалится.
Стремление ее все взор изображал,
Что жар в ней умножал.
Тут руку Госпожа уборщику пожала,
Амурный знак давала.
Но ей в смущении сего казалось мало,
Отважности его она не подождала.
Нетерпеливо ей хотелось веселиться,
Так стала Госпожа с уборщиком резвиться.
И будто бы его, играя, обняла,
Потом еще, еще и, много обнимая,
И тут, и там его хватала,
Спустилась вниз ее рука и то достала,
Что раскаляет их нежнейшие сердца,
Исправно все нашла в тот час у молодца,
Но в этот только раз не сделала конца:
А только нежною рукою подержала,
Сама от сладости дрожала:
Уборщик стоя млел.
Вообрази себе, читатель, эту муку,
В таком уборщик мой огне тогда горел,
Каким его дух чувством тлел.
Он также протягал дрожащую к ней руку
И уж открытую у ней грудь нежну зрел,
А так он был несмел,
Что дотронуться к ней не мог ни разу
И будто ожидал на то приказу.
Прошло так много дней,
Ходил уборщик к ней.
Им только Госпожа себя лишь веселила
Так, так ей было мило.
Вдруг лежа на софе изволит затевать,
Чтоб голову у ней лежачей подвивать,
Уборщик исполнял ея охоту
И начал продолжать свою работу.
А барыня его тут стала щекотать,
Потом за все хватать
И добралась к тому, что ей так нужно,
Играть ей с ним досужно:
Поступком этим стал уборщик мой вольней
И начал он и сам шутить так с ней,
Как шутит с ним она.
Он так же тоже в точку
Отважился сперва боярыню обнять
И в грудь поцеловать,
А там и юбочку немножко приподнять,
Потом уж приподнял у ней он и сорочку
И дотронулся чуть сперва к чулочку:
Сам губы прижимал свои к ее роточку.
И уже от чулка
Пошла его рука
Под юбку дале спешно
С степени на степень,
Где обитает та приятна тень,
Которую всем зреть утешно.
Дограбилась рука до нежности там всей
И уж дурила в ней
И вон не выходила,
Утеху Госпожа себе тем находила,
Уборщик нет.
Не шел ему на ум ни ужин, ни обед,
Какая это, чорт, утеха,
Что сладость у него лилася без успеха.
Не раз он делал так,
Боярыне скучая,
О благосклонности прямой ей докучая,
Смотря на ее зрак,
Лишь чуть приметит он ее утехи знак,
Котору
Он в саму лучшу пору
У ней перерывал,
Прочь руку вынимал
И чувство усладить совсем ей не давал.
Сердилась Госпожа за то, но все немного
И не гораздо строго,
Хотя сперва и побранит,
Но тот же час опять приятно говорит.
Нельзя изобразить так живо тот их вид,
В каком был с Госпожой счастливый сей детина,
Какая то глазам приятная картина;
В пресладком чувстве Госпожа,
Грудь нежну обнажа
И на софе лежа
Спокойно,
Не очень лишь пристойно
И чересчур нестройно.
Прелестны ножки все у ней оголены,
Одна лежала у стены
В приятном виде там мужскому взору,
Другая свешена с софы долой,
Покрыта несколько кафтанною полой,
А руки у нее без всякого разбору.
Одна без действия, друга ж ея рука
Была уж далека,
И в ней она тогда имела
Приятную часть тела.
Уборщик без чинов подле ея сидел
И неучтиво всю раздел.
Его рука у ней под юбкою гуляла,
Тем в сладость Госпожу влекла.
Прохладна влажность у нея текла,
Но и опять ей ту приятность обновляла,
Вот их картина дел.
Уборщик мнил тогда, что нет ни в чем препятства,
И только лишь взойти хотел
На верх всего приятства,
Как барыня к себе вдруг няньку позвала
И тем намеренье его перервала.
К ним нянюшка вошла,
Уборщик отскочил тогда к окошку,
А барыня дала погладить няньке кошку,
Приказывала ей себя не покидать.
С уборщиком одним, он скуку ей наносит,
Что невозможного у ней он просит,
А ей того ему не можно дать,
Тут будто не могла та нянька отгадать
И стала говорить о дорогом и нужном:
О перстнях, о часах, о перлице жемчужном,
А барыня твердит, ах, нянька, все не то,
Мне плюнуть тысяч сто,
А то всего дороже,
А нянька о вещах тож да тоже,
Тут барыня опять знак нянюшке дала,
Оставить их одних, вон нянька побрела.
Жестоко было то уборщику обидно,
Велику перед ней он жалобу творит
И уж бесстыдно
Тогда ей говорит:
- Сударыня моя, какая это шутка,
В вас нет рассудка,
Я не могу терпеть,
Не мало дней от вас я мучусь без отрады,
Я чувствую болезнь с великой мне надсады,
Недолго от того и умереть.
А барыня тому лишь только что смеялась