С 1756 г. Барков стал вести письменные дела президента Академии наук К. Г. Разумовского, но уже в январе следующего года "за пьянство и неправильность" был от них уволен. "Срывы" Баркова продолжались и позднее: в 1758 г. он на несколько недель исчез из Академии и не появлялся на службе, так что его даже пришлось разыскивать через полицию. Но при этом постепенно расширяется объем литературной деятельности Баркова, больше он занимается редактированием и переводами. Так, в том же 1758 г. он готовит "Переводы с латинского и шведского языков, случившиеся во время имп. Марка Аврелия римского и Каролуса XII шведского" (издано было лишь в 1786 г.).
Важной вехой в жизни Баркова стал 1762 г. Вероятно, к началу года уже была достигнута договоренность о служебном повышении Баркова, для чего ему и посоветовали подготовить официальную оду. 10 февраля был день рождения только что вступившего на престол Петра III. К этому дню Барков выступил с "Одой на всерадостный день рождения… Петра Феодоровича", а уже 13 февраля вышел указ Разумовского о производстве Баркова в академические переводчики, учитывая, что он "своими трудами в исправлении разных переводов оказал изрядные опыты своего знания в словесных науках и к делам способность, а притом обещался в поступках совершенно себя исправить".
К апрелю того же года для постановки в дни торжеств Барков перевел (с немецкого перевода-посредника) небольшую пьесу "Мир героев… Италианское сочинение доктора Лудовика Лазарони, венецианина". Тогда же по поручению Тауберта он приступил к подготовке издания "Сатир" Антиоха Кантемира.
Вероятно, к этому времени, если не раньше, круг связей Баркова выходит за пределы Академии. Уже служебное повышение, возможно, было санкционировано из более высоких сфер. По крайней мере, известно, что кто-то из придворных старался поощрять его переводческие и редакторские занятия, свидетельство чему - факт выдачи Баркову 63 рублей "за переправку книги "Валериева Минерология"" 16 сентября 1763 г. из Кабинета Ее Величества. Перевод этой книги был выполнен президентом Бергколлегии Иваном Шлаттером.
В качестве возможного мецената предание (источник которого, правда, весьма мало достоверен) называло молодого фаворита Григория Орлова. М. Н. Макаров, рассказывая о 1763 г., писал: "В это же время Граф Орлов (Григорий Григорьевич) заботился о распространении у нас писателей-классиков. По его убеждению, Барков (Иван) перевел и напечатал "Флакковы Сатиры". Говорили, что Граф Орлов этими трудами хотел облагородить Баркова". Книга, о которой идет речь у Макарова, вышла в 1763 г.: "Квинта Горация Флакка Сатиры, или Беседы, с примечаниями, с латинского языка преложенные российскими стихами Академии Наук переводчиком Иваном Барковым"; она была посвящена "Его сиятельству Графу Григорью Григорьевичу Орлову, Ее Императорского Величества генерал-адъютанту, действительному камергеру, Канцелярии опекунства иностранных президенту и орденов Св. Александра и Св. Анны кавалеру милостивому государю нижайшее приношение". Книгу открывало пространное стихотворное обращение к высокому покровителю. Уже в наше время было обнаружено непубликовавшееся еще одно стихотворение Баркова "Его сиятельству Графу Григорью Григорьевичу Орлову", целиком выдержанное в дежурно-льстивом тоне. Вопрос о возможных взаимоотношениях Баркова с Г. Орловым является частью почти не исследованной проблемы окололитературного быта XVIII в. Чисто писательские кружки и дружеские объединения в 1750-1760-е гг. имели гораздо меньшее распространение и значение, чем в последующие десятилетия, тем более начиная с 1810-х гг. В середине XVIII в. функцию художественно-литературного кружка отчасти выполняли "домашние" группировки, объединявшиеся, как правило, вокруг какого-либо знатного, богатого и влиятельного лица; наряду с ними, конечно, существовали и чисто профессиональные объединения переводчиков, граверов, артистов и т. п.; эти типы кружков могли и смешиваться (таковым, вероятно, являлся кружок И. П. Елагина). Главные принципы формирования подобных группировок были личностные и бытовые, причем, в духе времени, обычно в качестве объединяющих начал выступали темпераментные свойства участников, в первую очередь их взаиморасположенность к обильным виновозлияниям и бакхи-ческим оргиям. Такие пропойно-богемные компании могли включать людей совершенно разных социальных полюсов и культурных склонностей. Бытовое неофициальное поведение в то время было еще слабо дифференцировано (тот же "его сиятельство Граф…" "Орлов - еще любил кулачные бои") и допускало однотипность развлечений социальных верхов и низов, совместное участие в них.
Эти-то богемные кружки, как нам кажется, и были той средой, в которой активно продуцировалось похабное стихотворство, в том числе составившее корпус барковианы второй половины XVIII в. Объединение большого числа текстов барковианы в сборники типа "Девичьей игрушки" было уже их вторичной циклизацией, построением композиции более крупного порядка, которой предшествовали меньшие циклы, плод творчества одного автора или тесного авторского кружка. "Девичья игрушка" же - это своеобразная антология продукции нескольких творческих коллективов.
Эти процессы могут быть - хотя тоже чисто гипотетически - рассмотрены на примере включения цикла текстов об Иване Даниловиче Осипове в состав "барковианских" сборников. Можно достаточно уверенно говорить о том, что иваноданиловичевскии цикл вышел из круга статс-секретаря Екатерины II, сенатора и управляющего Кабинетом ее императорского величества (из которого, как мы помним, в 1763 г. Баркову было пожаловано 63 руб.) Адама Васильевича Олсуфьева. В печати сам Олсуфьев выступал лишь как переводчик итальянских опер, и исследователь XIX в. уже полагал, что "нет повода приписывать ему сатирическое сочинение", тем более он не мог подозревать Олсуфьева в авторстве сочинений фривольных и "кабацких". Однако такое мнение было явно ошибочным; ему противоречили сведения, сообщенные в "Опыте исторического словаря о российских писателях" Н. И. Новикова, где сказано, что Олсуфьев "писал много забавных и сатирических сочинений, но печатных нет; однакож они у многих хранятся рукописными и весьма много за остроту похваляются". Опыт бытовой забавной поэзии Олсуфьева (его шуточное послание к Г. Г.Орлову) был уже напечатан, и он любопытен близостью слога и даже отдельных специфических стилистических приемов к текстам про Ивана Даниловича. Известный своим умом, Олсуфьев славился и любовью к буйному пьянству в совершенно не аристократических компаниях. Французский дипломат Сабатье де Кабр весной 1772 г. дал ему такую характеристику: "Олсуфьев <…> едва ли не самый умный человек в России. <…> Но дружась с людьми худого общества и будучи охотником пображничать, он никогда не будет играть первых ролей, хотя для них создан".
По всей видимости, и Иван Осипов, и другие лица, упомянутые в стихотворениях данного цикла, составляли бражнический кружок Олсуфьева, участники которого, в первую очередь сам Олсуфьев, развлекались переложением кружковых происшествий на язык поэзии. Кружковое стихотворство всегда обнаруживает тенденцию к тематическому объединению текстов; в цикле про Ивана Даниловича эта особенность выразилась с большой силой: около десяти произведений строятся вокруг одного персонажа, разрабатывая отдельные эпизоды его "биографии" (многие из которых, надо полагать, жизненно реальны), между ними намечаются даже сюжетные связи.
В истории русской "барковианской" поэзии XVIII в. известно несколько более или менее развитых циклов, в действительности их было гораздо больше, и именно подобного типа стихотворные комплексы послужили первоосновой для обширных сборников типа "Девичьей игрушки", связанных традицией с именем Баркова.
Вопрос об истории литературной репутации Баркова как главного творца русской непристойной поэзии, закрепившего за этим родом стихотворства свое собственное имя, достаточно сложен и может быть решен не столько путем "эстетического", культурологического истолкования, сколько анализом разнообразных (в значительной степени еще не известных) исторических данных. Если эту проблему упростить и сформулировать как вопрос о том, почему с конца XVIII в. практически любой похабный стихотворный текст ассоциируется с именем Баркова, что выражается, в частности, в атрибуции ему множества стихов в массовых "любительских" сборниках, то можно высказать следующее предположение. Вероятно, одной из - причин были случаи достаточно раннего (по крайней мере, уже с 1770-х гг.) появления заглавий подобных сборников типа "Сочинения г-на Баркова". Первоначально же эти заглавия исходили не из (не только из) литературной мифологии, а были обусловлены принципами комплектования больших антологий из уже оформленных циклов, о чем мы говорили выше. По всей видимости, промежуточным звеном циклизации было объединение ряда произведений Баркова, и эта (эти) подборка расходилась под его именем; затем, при слиянии с текстами других авторов, атрибуция подборки распространялась на весь сборник.
Наиболее раннее свидетельство бытования непечатных (что, конечно, необязательно означает "похабных") стихотворений Баркова принадлежит Якобу Штелину, так охарактеризовавшему Баркова: "Барков, переводчик с латинского при Академии, который, в следствие своего беспорядочного поведения, был то адъюнктом, то студентом, то писцом, сделался известным своими острыми сатирами на необразованных новых стихотворцев". И тут же: "Около этого времени, именно в 1753 г., являлись в Москве различные остроумные и колкие сатиры, написанные прекрасными стихами, на глупости новейших русских поэтов под вымышленными именами (Autore Barcovio, satyro nato)".
Определения Штелина скорее соотносятся с текстами, включенными в обширный корпус литературно-полемических произведений, во множестве появившихся в 1750-е гг.. Параллельно с ними Барковым создавались и сочинения "приапические", которые тоже несли определенную полемическую нагрузку, т. к. являли собой пародийные перелицовки произведений современных русских авторов, в первую очередь А. П. Сумарокова, что отмечалось практически всеми исследователями барковианы. Как бытовой факт отношения Баркова и Сумарокова отразились в ряде анекдотов, передающих негодование русского Расина на неуважение к нему и шутовские выходки Баркова. Таким же образом моделировались и их литературные отношения: пародия со стороны Баркова и раздраженная брань Сумарокова в ответ.
П. Н. Берковым была обнародована сумароковская эпиграмма на Баркова, хорошо выражающая дух этих перепалок:
НА СОЧИНЕНИЕ ТРАГЕДИИ ДУРАКОВ
Латынская языка источник и знаток,
Российской грамоты исправный молоток,
С изрядным знанием студент наук словесных,
Составщик сатир злых, писец стихов бесчестных,
Неблагодарный дух, язвительный злодей,
Не могши<й> никогда сего порока стерти,
Предатель истинный и пьяница до смерти -
<Вот> кто был сей творец трагедии таков.
Узнал? В ответ скажу: конечно, то Барков.
Большинство исследователей сходятся на том, что и в комедии Сумарокова "Ядовитый" (не позднее 1768 г.) задевается Барков, хотя главным объектом сатиры тут является Ф.Эмин. Персонаж "Ядовитого" Герострат заявляет о себе: "Я автор сатир, комедий и пародий. Комедии мои на кабаках читаются; трагические сцены, представляемые при дворе, я во сквернословие и в ругательство автора превращаю, а сатиры мои прибиваются на заборах". По всей вероятности, на самом деле в словах о "превращении" благородных трагедий в ругательное сквернословие сквозит раздражение по поводу барковских "трагических безделок".
Датировки "приапических" произведений Баркова точно установлены быть не могут. По ряду данных тексты, которые атрибутируются Баркову, писались с середины 1750-х по середину 1760-х гг., возможно, до самой смерти поэта. Получившее некоторое распространение, основанное отчасти на недоразумении, построение хронологии творчества Баркова, предложенное во вступительном очерке к изданию 1872 г., выделяло два этапа: "молодого, академического" Баркова и "позднего", "опустившегося". На самом деле, "официальные" литературные занятия и творчество в "свободных" формах и выражениях шли у Баркова параллельно, будучи разграничены не хронологически, а функционально: первое было связано со служебной академической деятельностью, второе - с неофициальной культурой кружковых объединений.