Мудрость - Гамзат Цадаса 3 стр.


Два посланца к ней приходят
из бесчисленной родни,
И согласья у невесты добиваются они.
Как же тут не согласиться!
Отказаться страшно ей, -
Испугал ее до смерти
стук встревоженных костей

(Прежде сваты пришивали
к шубам кости и тряпье); 42
Если девушка согласна – осуждают все ее:
"Видно, замуж ей хотелось, -
говорит родня тогда, -
Согласилась слишком скоро -
у девицы нет стыда!"
И опять вздымают чаши, снова пир идет горой.
Весь аул приходит в гости, быстро все
опустошат.
Уничтожены запасы – соблюден зато адат.

* * *

А когда расцвел весною сад
под небом голубым,
То в аул отцу невесты прислан был с гонцом
калым:
Пестрый шелк на платье сестрам, шаль
с узорною каймой,
Гребешок, чулки, подвязки
и одеколон тройной,
Чтоб невестины родные источали аромат,
Чтобы люди говорили: соблюден во всем
адат.

В старину зазорным было даже вспомнить
про любовь…
Собирай, отец, невесту, ей приданое готовь
Попышней да побогаче, так велось
во все века…
Эта сложная задача тяжела для бедняка.
Что продать, и сам не знает, ходит, крутит
головой,

Свадьба в доме подметает все
железною метлой:
И кормилицу корову на базар продать
сведешь,
И жеребчика гнедого отдаешь за медный
грош.
Но зато, купив кувшины, их на полки ставят
в ряд,
Никому в них нужды нету – соблюден
во всем адат.

Много раз родитель едет тратить деньги
на базар,
Продавцы ему сбывают залежавшийся
товар.
На матрацы закупили полосатый красный тик,
На тазах, на блюдах медных жарко блещет
солнца лик.

Помнится, в Голотль, на свадьбу, как-то
прибыл я на зов, -
На стенах увидел тридцать одинаковых тазов;
С удивленьем пригляделся, – все они
с пробитым дном,
Но родители довольны: свято мы
адат блюдем.

Много было трат ненужных, ими славился
Хунзах.
Справив свадьбу по старинке, разорялись люди
в прах.44
Семьи эти перечислю, дай-ка счеты мне,
сынок.
Выдал дочку, горемыка, а теперь -
проси кусок!

* * *

В старину седую память протянула снова
нить,
Наши древние обряды помогла мне
оживить:
В фаэтон невеста села, кони быстро понесли,
Молодежь в нее кидает горсти снега и земли.
Ребятишки окружили жениха густой толпой,
Просят выкуп за невесту – кубки с пьяною
бузой.

Входит в новый дом девица, ярко вспыхнули
огни,
Сам жених спешит навстречу, здесь знакомятся
они.
Светлый мед несут в сосуде, рот помажут ей
слегка,
Чтобы жизнь с постылым мужем показалась ей
сладка.
Пир на славу… За столами собирается аул.
По горам разносит эхо пенье, крики, пьяный
гул;
Пьяным море по колено, льется брага
по устам,
Поднял тост за новобрачных, захмелев,
Абдусалам.

Состязаться в острословье стал с ним
Курбанил Али,
Оба что-то говорили, – мы понять их не могли.
От еды осоловевши, гости спят в чаду, устав,
Но недаром тамадою возглашен был Каралав;
Наполняет чаши снова, поднимает грозно рог;
Снова пьешь и снова пляшешь, хоть от буйства
изнемог.

А потом неделю болен, в голове туман
сплошной…
Чтоб поведать вам о прошлом, нужен летний
день большой,
Да и то не уложиться. Но скажу я об одном:
Мы обычаи былые выжигать должны огнем.
Над горами солнце встало, молодая жизнь
идет,
И старинные адаты забывает мой народ.

Обычаи гидатлинцев

Я бичевал обычаи дурные,
И в ссоре я ружья не заряжал,
Я с дикостью боролся, но впервые
Для этого хватаюсь за кинжал.

В Кахибе и Хунзахе, мне известно,
У девушек не спрашивал никто
Об их желаньях. Замуж шла невеста
Без всякого согласия на то.

Но я не вспомню, память будоража,
Чтобы в кругу моей большой родни
У сыновей не спрашивали даже,
Кого мечтают в жены взять они.

А вот в Гидатле молодых заочно
Сосватают за выпивкой, потом
В условный срок, за час до тьмы
полночной,
Пошлют невесту в незнакомый дом.

Она идет, она еще не знает,
Что ждет ее и, что судил ей рок.
Стучится тихо и переступает
Впервые темный, чуждый ей порог.

И здесь ей слышен жирной пищи запах,
Той, что готовят для духовных лиц…
И вот уже она у мужа в лапах, -
Мне жаль ее, как жаль в неволе птиц.

Она в слезах, но разве виноват он?
Нет, в этом виноваты старики:
Он был по их обычаю сосватан,
Любви своей, быть может, вопреки.

Порой, адата темноте внимая,
Живут супруги долгие года,
Друг друга никогда не понимая,
В раздоре, словно пламя и вода.

Протокол

"Ну-ка разрешите мне
Слово взять в порядке справки:
Груз мы тащим на спине,
А ослы лежат на травке.

Как ослы, мы в гору кладь
Тащим, согнуты, горбаты,
И боимся поломать
Стародавние адаты.

Оттого, что гнуть должны
Спину на ненужном деле,
Не дожив до седины,
Многие уж облысели.

Попусту не тратя слов,
Нынче постановим строго:
Не жалеть своих ослов,
А себя жалеть немного!"

Голосует весь народ,
Все за предложенье это.
Но поспешно вдруг встает
Председатель сельсовета.

Говорит он: "Люди гор,
Не к лицу мне спорить с вами,
Мы должны, как до сих пор,
Жить и дорожить ослами.

Старики в былые дни
Нас не здоровее были,
А не на ослах они
Сено из долин возили.

Дай-ка мне, Гасан, ответ,
Почему ты не намерен
Делать то, чему твой дед
Был до самой смерти верен?

Не мешало б и тебе
Знать, Таиб, что вверх с делянки
На горбе, не на арбе
Твой отец таскал вязанки.

Да и твой отец, Шамхал,
Был ничем тебя не хуже,
А поклажу сам таскал,
Не боясь дождя и стужи!

Недостойно похвалы
Поруганье дел старинных, -
Пусть спокойно спят ослы…
Будем кладь таскать на спинах.

С непослушных будем штраф
Брать в порядке наказанья…
В силу данных вами прав
Закрываю я собранье".

"Председатель, не спеши,
Рано закрывать собранье,
Ты мне сделать разреши
Маленькое замечанье:

Я хочу тебе сказать,
Что добились мы победы
Не затем, чтобы опять
Жить, как жили наши деды.

Славословишь путь отцов,
Но подумай, верно ль это?
Не был же, в конце концов,
Твой отец предсельсовета.

Дай ты, председатель, нам
Поскорее объясненье:
Почему ты лишь к ослам
Проявляешь уваженье?

В смысл твоих вникая слов,
Крикнуть хочется: "Приятель,
По вине каких ослов
Ты над нами председатель?"

Газета "Горец" к читателю

Я – "Горец".
Так меня назвали.
Казалось бы, вопрос решен.
Но это правильно едва ли:
Я больше заслужил имен.
Фонарщиком меня зовите:
Иду я к людям с фонарем.
Я освещаю суть событий,
Несу я свет науки в дом.
Вы лекарем меня сочтете,
Я уподобился врачу:
У горцев я всегда в почете -
Я от невежества лечу.
Я страж законов,
Я глашатай
Коммунистических идей,
Учитель, не берущий платы,
Надежный друг простых людей.

Я сеятель. Я сею всюду
Добра и правды семена.
Известен бедному я люду,
И речь моя везде слышна.

Бедняк точить не любит лясы,
Меня по делу он зовет.
Не надо мне муки и мяса,
Не нужен за конем уход:

Что говорить, удобный гость я!
Я рад хозяевам помочь…
Но вот кулацкое охвостье
Меня угробить бы не прочь.

Те, кто не любит правды слова,
Кому противен честный труд,
Мной накрывают сор столовый,
Меня на самокрутку рвут.

Но тот, кто ненавидит сплетни,
Тот, для кого безделье стыд,
Тот любит свет все беззаветней,
Меня читает он и чтит.

На смерть моего коня

В ауле чужом потерявши коня,
Узнал я, как тяжко седло на спине:
В беде я себя самого оседлал, -
Рассказом печальным утешиться ль мне?

Была поговорка такая у нас:
"Хорош тот аул, где хороший кунак!"
Пока я из всадника пешим не стал,
Бывало, и сам я говаривал так.

Кунак мой хорош, да плохой был навес:
Коня моего, чтоб упасть, поджидал.
Проклятая балка давно уж сгнила, -
Да только я раньше об этом не знал.

Проворнее волка ты был, мой конек, -
Капканом сарай обвалившийся стал.
Могучий тулпар, погубило тебя
Бревно -
не лавина, не горный обвал.

Не будешь, джейран мой, плясать
под седлом,
Не будешь по кручам, как ветер,
летать, -
Цветущий тот луг, где ты пасся всегда,
Грустит, как о сыне любимейшем мать.

Тебя вспоминая, повешу на гвоздь
Нагайку и торбу, казачье седло.
Беседуя с ними, утешу ль тоску?
Дождусь ли, чтоб горе из сердца ушло?

Яхья

Есть ли люди между небом и землей
С невезучестью, во всем подобной нашей?
Мы не первому учителю золой
Вслед бросаем, провожая его взашей.

К нам хороший просвещенец – ни ногой,
Хоть у нас в почете грамота и книга.
Одного прогоним, глядь, в аул другой
Появляется с портфелем забулдыга.

Всем аулом мы ходили в районо
И просили, как о милости, с поклоном,
Чтоб прислало к нам учителя оно
С добрым нравом, а не просто пустозвона.

Их, хороших, есть немало у страны…
И начальник начертал: "Пошлем такого,
Чтоб, помимо имени своей жены,
Не любил прозванья женского другого".

И в один, как говорят, прекрасный день
Появляется Яхья, лихой детина.
У него чонгури, шапка набекрень…
Как увидели мы – дрожь прошла
по спинам!

Поздороваться учитель не успел,
Как о девушках посыпались вопросы.
О любви, пьянящей разум, он запел,
Поправляя пряди, длинные, как косы.

А потом, ремнями новыми скрипя,
Будто сытый конь, фургон тянущий бодро,
Стал, бахвалясь, говорить он про себя,
Ноги выставив и руки – в бедра:

"Осчастливлен ваш аул, как никогда!
Раз вам лучшего из лучших обещали,
Против воли я был послан к вам сюда,
Даже не дали мне сбегать за вещами.

Дом давайте для жилья и дров сухих.
А потом пускай приходят все девицы.
Разглядеть сперва я должен толком их,
Прежде чем они придут ко мне учиться".

А пока он нагло с нами говорил
По насущному, казалось бы, вопросу,
Сальных глаз своих он с женщин
не сводил,
И для важности жевал он папиросу.

Весь пропах одеколоном, сукин сын!
Знает – девушкам от этого не спится.
Он в рубахе с кружевами, как павлин,
– Пусть швея за это рук своих лишится!

Не везет нам! Вновь учитель – пустозвон.
От него детишкам лучше сторониться.
И чему научит женщин наших он,
На ликпункт пришедших грамоте учиться?

Говорят, под стать медведю, он силен
И драчун к тому ж. Кому охота драться!
Говорят, что на зурне играет он, -
Значит, к женщинам сумеет подобраться.

Счастье наше – шла горячая пора,
Поголовно весь аул был на работе.
И Яхья слонялся с самого утра
Вплоть до вечера, ленив и беззаботен.

А в ауле никого не сбив с пути -
Хоть в соблазне женщин был он парень
прыткий, -
Он махнул рукой, решил от нас уйти
И собрал свои немудрые пожитки.

Население аула следом шло,
И золой была посыпана дорога,
Что ж! Кувшин разбит, и сломано седло.
А бездельник удалился от порога.

Письмо автомобиля

Пути-дороги для меня
В горах провел Хунзах,
Чтоб я с откосов, жизнь кляня,
Не полз на тормозах.

Того, кто ест да спит полдня,
Бездельником зовут;
Хунзаху выдали меня
Как премию за труд!

Хунзахцев дружная семья
Дробила толщу глыб,
Вот почему в Хунзахе я,
А не пошел в Гуниб!

Гунибцы, вы клялись не раз
Построить путь в горах,
Но не тверды слова у вас,
Они легки; как прах.

Я к вам добрался без пути,
Но отдохнуть не смог,
Вы опасались: приюти -
Сжует он сена стог…

Отец и сын о строительстве дорог

О т е ц

Полжизни, сынок мой, у гор на груди
Дороги я строил. Ты сам посуди:
Когда бы не рушил могущества скал я,
Ужели таким бы морщинистым стал я?

Юнцом еще начал я гнуть свою спину:
Дорогу мы строили царскому сыну.
Нет больше царей у нас даже в помине,
Но служит дорога та людям поныне.

Я саженцы в горы таскал на плечах,
Чтоб зной не тревожил сардара в горах.
Давно позабыт он, правитель жестокий,
А листья деревьев шумят вдоль дороги.

Когда из Ханзаха, богатств не тая,
Невесту в Гоцоб отправляли князья,
Шоссе проложили мы под небосводом -
С приданым в Гоцоб заскрипели подводы.

Любила когда-то аульская знать
Богатых соседей к себе приглашать.
Чтоб было им ближе скакать на пиры,
Сносили порою мы четверть горы.

Князей имена навсегда позабыты,
А наши дороги в горах – знамениты.
Проносится время, как горные реки,
Но труд человека бессмертен навеки.

С ы н

За наши дороги в районе Гуниба
Тебе, мой отец, говорю я спасибо!

Но вспомни, отец, сомневался не ты ли,
Что смогут подняться к нам автомобили?
Смотри, как сегодня на наши вершины
Упрямо взбираются автомашины.

Где солнце терялось в скалистых отрогах,
Колонки с бензином стоят на дорогах;
Почти у орлиных заоблачных гнезд
Легли автострады на тысячу верст.

Мы рек поседелых смирили стремнины,
И трудятся реки, вращая турбины.
Мы, большевики, – вдохновенные люди,
Еще и не то нами сделано будет!

Новые зубы

Хвост пришить бесхвостый вол
Вздумал в давние года,
Без рогов назад пришел:
Вот беда так уж беда!

Зубы вставить я решил
В поликлинике зубной.
Зубы вырвали врачи
И отправили домой.

"Без зубов домой ступай!"
Поглядите, земляки!
Рот пустой, как тот сарай,
Где гуляют сквозняки.

Зубы были как стена,
Что поддерживает свод.
Сразу рухнула она,
Опустел мой бедный рот.

Столько трудных длинных слов
Я с зубами говорил.
Трудно, трудно без зубов, -
Знал бы – больше их ценил.

С чем сравню я речь мою,
Что невнятна стала так?
Будто я в ладоши бью, -
Не понять меня никак.

Что-то шамкаю едва.
Где речей моих раскат?
Словно бусины, слова
С нитки порванной летят.

Не звучат стихи мои,
И десятки нудных фраз
Мельтешат, как воробьи,
Залетевшие в лабаз.

Я настойчиво прошу -
Поскорей займитесь мной,
А не то я напишу
В самый главный центр зубной.

Шкуры, содранной с вола,
Будет жалоба длинней:
Нехорошие дела
Просто мучают людей.

Хоть шумел я не всерьез,
Но услышали о том,
И на третий день пришлось
Мне явиться на прием.

Был мой рот – точь-в-точь лабаз
Для просушки кураги,
Зубы новые сейчас -
Жемчуга и огоньки.

Я все горести забыл,
Даже щелкал языком,
Зубы новые хвалил
Всем и каждому кругом.

Позавидовал я сам
Тем, кто звания достиг.
Благодарен докторам
До скончанья дней моих.

Руки ваши, словно пух,
Невесомы и нежны.
Вас хвалю от сердца, вслух, -
Пусть хвалы вам не нужны.

Чуток каждый жест, не груб,
Но уверен между тем.
И когда мне рвали зуб,
Больно не было совсем.

И жужжавшее сверло,
Залетевшее в мой рот,
Боли мне не принесло,
А скорей наоборот.

Наша власть пускай живет,
Пусть владычествует труд.
Обучается народ,
Мастера его растут.

Долгой жизни докторам,
Благодарность и хвала!
Посвящаю песню вам,

Иванова и Хала.

Письмо из Москвы

Дорогие мои!

Спешу по почте

Отправить вам

подобие письма,

Пока еще

собой владею,

Пока сохранил

остатки ума.

Увидеть Москву

после дальней дороги –

Это значит забыть

прежнюю жизнь свою.

Теперь я не только

своих не узнаю,

Я просто сам себя

с трудом узнаю.

За пять дней в Москве

много увидел я –

Дважды мне не пришлось

видеть одно и то же.

Катались мы туда,

катались сюда,

До края-конца

доехать не можем!

Люди строят дома

на пустом месте,

Здесь застроено все,

нету мест пустых!

Если кто любит блеск -

зеркало заводит, –

Здесь город целиком

зеркалом блестит!

Лампы здесь висят

светящимся виноградом

И одолевают

полночную тьму.

По улицам людным

носятся самокаты,

Как бешеные коровы,-

только слышно:

му-у-у!

Словно пчелы из улья

на цветы весной,

Вылетают трамваи

чинно и стройно…

И странное дело:

миллионы людей,

А никто не кричит,

говорят спокойно!

Ругани я здесь

ни от кого не слыхал,

Пьяных не встретилась

ни одна ватага,

И сплетен наших

я здесь не слыхал, –

Тех, что не стерпит

даже бумага!

Все, что видел, надо

собрать в одно.

Перо утомилось,

за труд не берется!

Боюсь, что бедная

моя голова

В конце концов

на куски распадется!

А глазам говорю:

"Смотрите, глаза!"

А глаза отвечают:

"Мы устали".

Я ушам кричу:

"Слушайте!"

Уши в ответ:

"Мы оглушены,

отдохнуть нельзя ли?"

Иду я по улице,

куда ни глянь –

Слева – я!

Справа – я!

Спереди – я же!

Все эти трое,

конечно, это я,

Но я-то сам, я сам

девался куда же?

Так в городе живу -

он очень красивый,

Но слишком шумный,

могу вам поклясться в том,

Что, если неделю

еще здесь пробуду,

Шлите мне письма в здешний

сумасшедший дом.

Первое впечатление -

что мне запало в уши,

Что поразить успело

мой растерянный взгляд.

Остальное подробно

расскажу по приезде

Всем, кому интересно,

ваш муж и отец

Гамзат.

Назад Дальше