Было приятно смотреть, как засветилось ее лицо. Улыбка девушки была такой же, как ее пение - она несла в себе очарование, не передаваемое словами. Как такой прекрасный цветок мог вырасти на такой каменистой почве, подумал Ингрэм. А еще он высоко оценил основы этой культуры, в которой с такой легкостью сочетается великое и простое, сложное и безыскусное.
- Он считает, что мне нужно пойти на сцену, - сказала Астрид. - Но я никогда туда не попаду. Нет, мне придется остаться здесь, в пустыне.
- А вы хотите уехать?
- Не знаю, - сказала она. - Только… мне здесь так одиноко.
Девушка подняла на него печальные глаза.
- Бедное дитя! - Ингрэм был тронут. - Неужели вам одиноко?
Он придвинулся к ней чуть ближе, готовый утешить ее с искренней сердечностью.
- Ах, одиноко, одиноко! - вздохнула Астрид, продолжая глядеть на него страдающими глазами. - Знаете… нет, вы не захотите, чтобы я вам говорила…
- Почему же, захочу, - сказал вежливый священник.
- Вы знаете так много, и вы такой мудрый, и умный, - сказала Астрид. - Вы будете смеяться надо мной!
- Я совсем не такой, как вы говорите. И я не буду смеяться.
- Правда не будете?
- Нет.
- Ну, понимаете… конечно, у меня здесь много знакомых. Но хотя тут есть с кем поболтать - нет, вы, наверное, меня не поймете - здесь не с кем поговорить по душам.
- Бедное дитя! - сказал мистер Ингрэм. Ему показалось, что он уже говорил эти слова, но в них была такая правда, что он не смог удержаться от повтора. - Бедное дитя, конечно, я понимаю!
- Так было, пока вы не приехали, мистер Ингрэм. И я правда думаю, что с вами я смогу поговорить по душам!
- Сможете, моя дорогая! Конечно, сможете - в любое время, когда пожелаете.
- И вы не будете надо мной смеяться?
- Разумеется, нет.
- А когда вы устанете от меня, вы просто отошлете меня?
- Посмотрим, - сказал он дипломатично.
- О, вы сможете понять! - воскликнула Астрид. - Остальные - они просто думают, что я сама беспечность. Они и не догадываются, мистер Ингрэм, как близко иногда подбираются слезы!
Да, да! Но он может догадаться! Он может увидеть эти слезы прямо сейчас, просто заглянув в ее бездонные глаза.
Священник положил свою большую сильную руку на маленькую ладонь девушки.
Некоторое время они сидели в молчании. Ингрэм ощущал в себе готовность встретиться с миром лицом к лицу. Он чувствовал, что способен переживать и сострадать. И он был уверен, что однажды, когда у него появятся дети, из него получится любящий и нежный отец.
4. Вдруг ни с того ни с сего
Для Ингрэма наступили дни тяжелого труда, поскольку он был занят созданием своего прихода, пытаясь соблюсти интересы различных людей и принимая всевозможные вклады, которые посыпались с потрясающей скоростью, когда он взялся за свою первую общественную работу - учреждение небольшой больницы.
Рудники Сан-Хоакина и Сьерра-Негра бесперебойно поставляли больных; из Биллмэна им обычно приходилось предпринимать длительное путешествие в дилижансе по выжженной равнине до Перевала Команчей, где они могли получить хоть какую-то медицинскую помощь. Ингрэм счел возможным основать в городе нечто большее, чем промежуточную станцию для больных людей. Его идею восприняли с энтузиазмом. Рабочие-мексиканцы быстро налепили глиняных кирпичей на берегу ручья, а беспощадное солнце высушило их до нужной крепости; после этого рабочие умело и ловко возвели стены больницы. В ней было три главные комнаты - изрядного размера, с высокими потолками и толстыми стенами, чтобы солнечный жар не превратил помещение в печку. К созданию внутренней обстановки подошли творчески - после того, как Ингрэм первым показал пример, отдав для больницы свою собственную койку, последовало множество пожертвований. Узнав, что священник добровольно решил спать на полу, некоторые жители проявили равную ему отвагу, лишив себя комфорта и коротая ночи на голых досках. В персонале недостатка не было, поскольку среди тех людей, которые рискнули попытать удачу в золотой лихорадке и лишились всех средств, были и врачи. Они вернулись в свою профессию и тем самым обеспечили больницу компетентным персоналом. Из мексиканок получились отличные медицинские сестры; время от времени им помогали добровольцы из женщин-прихожанок Ингрэма. Что касается средств на зарплату труда сотрудников и на разнообразные расходы, жители Биллмэна с готовностью порылись в своих кошельках; к тому же вскоре в больницу стали поступать отчисления со всех рудников.
Работа над больницей заняла Ингрэма на некоторое время и завоевала ему большое признание со стороны жителей города. Одновременно близилось к завершению строительство другого здания - верный признак того, что старые дни Биллмэна сочтены и цивилизация наконец взяла этот дикий городок в свои руки. Однажды к Ингрэму пришел худой маленький мужчина, такой иссохший и сгорбленный, что казался типичным порождением пустыни, созданным природой, чтобы жить долго безо всякой влаги. Его обтянутая кожей шея торчала из воротничка, окружности которого хватило бы, чтобы с удобством вместить шею великана. Его обувь нельзя было назвать опрятной. И когда он остановил свой меланхоличный взгляд на священнике, тот не сомневался, что визитер является очередным представителем племени бродяжек, докучавших ему время от времени.
И тогда маленький человечек сказал:
- Я шериф Тед Коннорс. Давно решил основать в городе тюрьму, потому что, сдается мне, удобнее места для тюрьмы не найти. Она никогда не будет пустовать. И я хотел бы узнать, как вам удалось заставить здешний народ раскошелиться на благое дело?
Они проговорили целый час, обсуждая всевозможные пути и средства. А уже на следующий день в верхнем слое песка была вырыта неглубокая траншея, ознаменовавшая собой начало строительства тюрьмы. Тюрьма была готова в течение всего лишь нескольких дней. А иссохший маленький шериф побрел из города, переложив свою работу на плечи более молодого, более крупного и более внушительного заместителя Дика Бинни.
- Теперь, когда у нас есть церковь и тюрьма, - сказал мистер Васа, - можно сказать, что Биллмэн как следует захомутали. А?
Ингрэм согласился. Он считал, что нужно подождать лишь несколько недель, пока беззаконие и грубость, имевшие место в городе, пойдут на убыль. Ему представилась возможность лично вкусить это беззаконие. Однажды ночью (накануне в городе открылась больница и в ней разместились первые пациенты, жертвы взрыва в шахте) в лачугу Ингрэма вошли люди в масках и пригласили его пойти с ними.
Они привели священника на главную улицу, которая в этот час была особенно пустынна, а затем вывели из города. Под одиноким деревом неподалеку собралась небольшая толпа. Там же стоял мужчина со связанными за спиной руками; на его шею была накинута веревочная петля; другой конец веревки был переброшен через сук над его головой.
Ингрэм понял, что оказался перед отрядом так называемого "комитета бдительности".
- Это вот Чак Лэйн, - сказал священнику хриплый голос. - Он хочет поговорить с тобой, парень, прежде чем будет повешен. Приступай и заканчивай поскорее. Спать хочется!
- Вы намереваетесь повесить этого человека? - спросил Ингрэм. - Без судебного процесса?
- Уф! - сказал предводитель толпы. - Разве тебя это касается? Послушай-ка, парень, если ты собираешь спорить, можешь поворачиваться и топать домой. Чак украл лошадь, он - подлец, и его за это повесят. Хватит с нас "заимствований" лошадей - в последнее время их было слишком много. И Чак будет примером номер один. Если тебе есть что сказать, скажи это Чаку, ладно?
Ингрэм размышлял недолго. В конце концов он был совершенно беспомощен перед этими вооруженными парнями. Протест не принесет пользы; он просто лишит жертву того душевного покоя, которого она желала.
Когда священник подошел к человеку с петлей на шее, остальные, с неожиданной любезностью, отступили назад, образов широкий круг.
- Все в порядке, ребята, - бодро сказал Чак Лэйн, заметив это движение. - Все, что я собираюсь сказать, может быть услышано и вами, джентльмены.
- Чак, - начал священник, - вы признаете себя виновным в преступлении, в котором вас обвиняют?
- Преступлении? - переспросил Чак. - Если позаимствовать лошадь, когда человек очень спешит, является преступлением - тогда, конечно, я виновен! Слушай, парень, разве за тобой ради этого послали? На самом деле я хочу узнать у тебя кое-что.
- Очень хорошо, - сказал Ингрэм, - если вы принадлежите какой-нибудь церкви…
- В церковь меня приводили однажды, когда я был ребенком, - сказал вор. - Больше она меня не интересовала. Но сейчас, когда я оказался здесь, вдруг ни с того ни с сего мне подумалось, что это подходящий момент выяснить, что там, на другой стороне. Что скажешь, Ингрэм?
- Вы хотите сказать, что находитесь в раздумьях? - спросил Ингрэм.
- Ну да, в раздумьях. Это будет конец - вроде как заснешь и никогда не проснешься? Слушай, ты умный парень. Неважно, что вы там болтаете, когда торчите в церкви, - я хочу, чтобы ты выложил мне сейчас всю правду. Я никому не расскажу, можешь быть уверен.
- Разумеется, будущая жизнь существует, - сказал Ингрэм.
- Можешь доказать?
- Да. У животных есть плоть и разум. У человека есть нечто большее. Он рождается, имея плоть, разум и дух. Плоть и разум умирают, но дух - нетленен.
- Говоришь ты довольно убедительно и уверенно, - заметил Чак Лэйн. - Ты и впрямь так думаешь?
- Да.
- Ага, ладно. Тогда вот что: какие у меня шансы попасть туда без… без…
- Какие у вас шансы на счастье? - мягко спросил священник. - Этого я не могу сказать. Только вы знаете, как жили и что думали.
- А причем тут моя жизнь? - удивился конокрад. - Разве то, что в голове, не важнее?
- Да, - сказал Ингрэм. - Грех скорее порождение ума, чем тела. У вас есть что-нибудь на совести?
- У меня? Ну, немного. Я получал удовольствие, когда мог, как сказал кто-то вперед меня. Однажды ударил ножом джентльмена из Чихуахуа. Но это был честный бой. Он набросился на меня со стулом. Еще я застрелил парня в Буте. Но этот подлец болтал повсюду, что разделается со мной. Так что это тоже не считается. А больше ничего важного не было. Эта история с лошадью - пустяк, я просто торопился. Ну вот, малыш, я выложил свои карты. Куда я попаду?
- Вы молоды, - сказал Ингрэм. - Вам немногим больше тридцати…
- Мне двадцать два.
Священник уставился на него в изумлении. О, какая долгая жизнь отпечаталась на лице молодого человека всего за несколько лет!
Чак, видимо, понял, потому что продолжил:
- Но морщины не появляются раньше сорока, - заметил он, - а к этому времени все может повернуться на сто восемьдесят градусов. Понимаете?
- Вы намеревались начать другую жизнь…
- Я всегда хотел быть фермером, если бы смог увеличить свои капиталы. Намерения у меня были нормальные, да денег не хватало.
- А как вы пытались их заработать?
- Главным образом картами.
- Азартные игры?
- Да.
- Вы честно играли, Чак?
- У меня никогда рука не поднималась мухлевать, - откровенно признался Чак. - Ну, мог спрятать в ладони пару карт. И все. А мне всегда попадались жулики гораздо ловчее, чем я сам. Так что все мои выигрыши улетали в трубу.
Ингрэм помолчал.
- Это навредит мне? - простодушно спросил Чак.
Настал мрачный момент, когда нужно было вынести приговор; Ингрэм ответил медленно:
- У вас в прошлом убийство, воровство и мошенничество. И, возможно, еще что-нибудь подобное.
- Что ж, - сказал Чак, - видимо, двери для меня закрыты?
- Не знаю, - сказал Ингрэм. - Это прежде всего зависит от вашего раскаяния.
- Раскаяния? - переспросил его собеседник. - Ну, я не могу сказать, что сожалею о том, как жил. Я никогда не выстрелил человеку в спину и никогда не обжуливал в карты пьяного или дурака. Я пытался обыграть шулеров, но шулеры всегда обыгрывали меня.
- Это все? - спросил Ингрэм.
- Почти все. Кроме одного - я хотел бы оказаться в команде нормальных парней на той стороне. Я всегда презирал хвастунов, головорезов и подлецов, которыми, должно быть, ад битком набит, Ингрэм. Но ты считаешь, что шансы у меня ничтожно малы, а?
В его голосе явно слышалась борьба между тоской и храбростью.
- Никто из людей не может быть вам судьей, - сказал молодой священник. - Если вы верите в милость Божью и сосредоточите на этой вере все свои помыслы, вы можете обрести спасение, Чак. Я буду молиться за вас.
- Помолись, старина, - кивнул Чак. - Пара молитв не причинят мне вреда, зато могут сделать много хорошего. И… послушайте… эй, парни!
- Ну? - спросил кто-то, подходя ближе.
- Я хочу, чтобы Ингрэм взял мои пистолеты. Это все, что я могу оставить после себя.
- Разве у вас нет каких-нибудь поручений, которые я мог бы выполнить? - спросил Ингрэм.
- Не хочу думать о людях, которые остаются после меня, - сказал вор. - У меня есть девушка в… а, не важно. Лучше пусть она никогда не услышит обо мне, чем начнет горевать и оплакивать. Пусть думает, что я сбежал и забыл к ней вернуться. Пока, Ингрэм!
- Джентльмены, - сказал Ингрэм, поворачиваясь к толпе, - я возражаю против незаконного…
- Кончайте с ним быстрее, - сказал кто-то, и внезапно три пары сильных рук подняли Чака в воздух.
Ингрэм услышал за спиной скрип, как от сильного трения, и, бросив взгляд назад, увидел, как под деревом что-то раскачивается и корчится в золотистом свете восходящей луны.
5. Джентльмен с пистолетом
Смерть Чака Лэйна вызвала в городе волну оживления, потому что он не был рядовым вором или обычным преступником, и на следующий день священник случайно услышал один очень серьезный разговор.
Он остановился у дома Васа, чтобы поговорить о работе церковного хора с хорошенькой Астрид - она добровольно вызвалась организовать хор для церкви и проделала основательную работу в этом направлении. Там же топтался Рыжий Моффет; угрожающе взглянув на Ингрэма, Рыжий встал и зашагал прочь, пробурчав что-то в адрес священника.
- По-моему, Рыжий очень меня недолюбливает, - сказал Ингрэм. - Кажется, он имеет что-то против меня. Вы не знаете, в чем причина?
- Не знаю, - сказала Астрид со странной улыбкой. - Не имею ни малейшего понятия!
В этот момент по улице мимо них пронесся верхом на лошади доблестный заместитель шерифа Дик Бинни, и Рыжий Моффет громко окликнул его с противоположного тротуара.
- Бинни! Эй, Бинни!
Заместитель шерифа натянул поводья. Облако поднятой им пыли поплыло дальше по улице, и он стоял, залитый потоками дрожащего солнечного жара. И таким ярким был солнечный свет в этом уголке земли, и такой жар излучала здесь любая поверхность, что иногда молодому священнику казалось, что он живет в призрачном мире. Все было нереальным, окруженным воздушными потоками исходящего жара - или воображения.
Вот и сейчас нереальными казались Ингрэму эти двое мужчин, и лошадь, верхом на которой сидел один из них. Но зато очень реальным был голос Рыжего Моффета, крикнувшего:
- Бинни, ты был там прошлой ночью?
- Где?
- Ты знаешь, где.
- Не понимаю, о чем ты.
- Ты был одним из тех, кто повесил Чака Лэйна?
- Я? Шериф этого города? Да за кого ты меня принимаешь? С ума сошел?
- Неважно, за кого я тебя принимаю. Но ходят слухи, что ты был в команде этих трусов, вздернувших беднягу Чака.
Дик Бинни внезапно спрыгнул с лошади.
- Я не знаю, как это понимать, - сказал он. - Я не знаю, кому адресованы эти слова - парням, которые повесили Чака, или мне!
- А я говорю, - объявил Моффет, - что Чак был человеком честнее любого из тех, кто вздернул его. И если ты был одним из них, это адресовано и тебе!
Заместитель шерифа услышал достаточно, чтобы почувствовать себя оскорбленным, но, скрежеща зубами, не двинулся с места, раздираемый гневом и осторожностью. Однако молчание было равноценно признанию, что он был в отряде линчевателей. Поэтому Бинни сказал:
- То, что ты говоришь, меня не касается, Рыжий. Но если ты ищешь неприятностей, я к твоим услугам!
- Да уж! - фыркнул Рыжий Моффет. - Тебе ничего не стоит устроить проблемы кому угодно в нашем городе - теперь, когда у тебя за спиной закон! Ты теперь можешь совершать свои убийства руками вооруженного отряда.
- Да ну?! - прорычал Бинни, разъяренный до крайности. - Чтобы разобраться с тобой, мой юный друг, мне не нужен никакой отряд!
- Это обещание, Бинни? - спросил Моффет. - Предлагаешь мне встретиться с тобой как-нибудь?
- Когда захочешь, - бросил заместитель. - Но сейчас я занят. И не собираюсь стоять здесь и тратить время понапрасну, болтая со стрелком-профессионалом вроде тебя, Моффет. Только я тебя предупреждаю - с этого момента следи за собой, пока ты живешь в наших краях. Потому что я слежу за тобой. И в случае необходимости, одолжу тебе веревку, достаточно длинную, чтобы ты мог повеситься.
Он снова вскочил в седло и галопом умчался по улице, оставив Рыжего Моффета потрясать ему вслед кулаком и сыпать проклятиями.
Мистер Васа остановился на пороге своего дома и с задумчивым выражением лица слушал лингвистические упражнения Рыжего. Затем он вошел во двор, тяжело покачав головой.
- Вот что я вам скажу, - сказал Васа, здороваясь с дочкой и священником. - Теперь все не так, как было в наши дни! Мужество совсем зачахло! Совсем! Рыжий и Дик Бинни наговорили тут достаточно, чтобы весь город перестрелял друг друга в те благословенные дни, о которых я многое могу вам рассказать.
- Папа! - воскликнула его дочь.
- Послушай, - сказал бывший кузнец, - избавься от этой привычки чувствовать себя шокированной каждый раз, когда я открываю рот. Живи и учись, дорогая! Говорю тебе, Ингрэм, - в прежние времена никогда не было словесных фейерверков перед тем, как мальчики доставали оружие. Нет, сэр! Помню, стою я однажды в салуне старика Паркера. Прохладное было местечко. Пол поливали каждый час, и спрыскивали воздух, и повсюду лежали влажные опилки. От этого выпивка казалась гораздо вкуснее. У Паркера как будто все время была весна, даже когда на улице стояло жаркое лето. Ну вот, и выпивал там в этот момент молодой Митчелл. Тот самый парень, который выстрелил Питу Бруэру в спину. Он пил и рассказывал байки о работе грузчиком, с которой только что вернулся. Он заказал выпивку по кругу. "Плачу за всех парней", - говорит он. "Нет, не платишь", - говорит голос. Мы оглядываемся и видим Тима Лафферти, который только что вошел через ходящие ходуном двери. "Почему это не плачу?" - спрашивает Митчелл. "Не успеешь!" - говорит Тим. И они тут же выхватывают пистолеты, и едва я успел шагнуть назад, как две пули пролетели навстречу друг другу мимо моего носа. Ни один из них не промазал! Но Митчелл был застрелен насмерть. Так вот, в старые времена разговоров было столько, сколько нужно, прежде чем начать драться. Но сейчас… поглядите, как эти двое на улице треплются понапрасну, и ничего не делают. Смотреть противно!
- Ты что, считаешь Рыжего трусом? - резко спросила девушка.