Дуби не хотелось получить еще один удар, который мог прийтись по животу и причинить вред ребенку, поэтому она возобновила свое сопротивление только тогда, когда оказалась прижатой к лежанке в камере. Ей никогда не приходило в голову, что она может увидеть какого-то мужчину, кроме мужа, со спущенными штанами, но шериф Джекилл был именно в таком виде и стаскивал с нее панталоны. Дуби попыталась вцепиться в него ногтями, но вновь получила удар, от которого лишилась сознания. Когда в голове у нее немного прояснилось, шериф Джекилл уже лежал сверху и делал то, что имел право делать только ее муж.
Пронзенная ужасом, она сдалась. Теперь все пропало, даже ее ребенок. Шериф Джекилл уничтожил в ней все святое и лишил ее будущего. Теперь не имело значения даже то, вернется Тед или нет, поскольку он никогда не простит ее. Скорее всего, он даже не поверит, что она ходила в тюрьму только за тем, чтобы узнать о нем. Даже если он все же вернется, им уже не видать счастья.
Дуби впала в такое отчаяние, что шерифу стало противно. Быстро удовлетворив свою похоть, он велел ей убраться из тюрьмы и больше здесь не появляться.
Платье на ней он не порвал, лишь превратил в клочья панталоны. Дуби не знала, что сделали его кулаки с ее лицом, но по улице она могла пройти прилично одетой. Кто-то из прохожих пытался заговорить с ней, когда она торопливо шла к дому. Дуби даже смогла выдавить из себя "доброе утро", хотя утро было совсем не добрым. То, что произошло с ней за эти считанные минуты, сделало его последним утром в ее жизни.
Дуби любила Теда Планкерта всем своим сердцем и никогда бы не сделала ничего, что могло опозорить его. Сознание того, что она не должна запятнать позором их супружескую жизнь, помогло ей набрать решимости. Ей надо умереть как можно быстрее, пока эта решимость не покинула ее. Она подумала о том, чтобы оставить Теду записку, но тут же отказалась от этой мысли. Она не сможет ничего объяснить. Пусть уж лучше Тед думает, что она просто свихнулась от одиночества и тоски по нему. Она не станет взваливать на плечи мужа эту ужасную правду.
Неудержимым потоком хлынули слезы. Теперь она знала, как быстро можно потерять все хорошее в жизни. Утрачена ее семейная жизнь. Потерян ребенок. По сравнению с этим ее собственная смерть кажется совсем незначительным событием. Она стремилась только поторопиться с ней. Ей не хотелось, чтобы кто-то пришел и помешал ей сделать то, что она должна сделать. Бросившись на кухню, Дуби быстро откопала там крысиный яд.
Ларедо был наводнен гигантскими коричневыми крысами, которые обитали под домами, а также под огромными кустами кактусов. Иногда мексиканцы затыкали крысиные норы и поджигали кусты кактусов. Когда огонь прогорал, они выкапывали крыс и ели их.
Дуби находила это ужасным. Она ненавидела крыс и считала, что обязана держать свой маленький дом свободным от них. Для этого ей приходилось аккуратно рассыпать крысиный яд всюду, где только могли оказаться крысы. Время от времени под домом оказывалась дохлая крыса, от которой исходил неприятный запах, но в основном крысы убегали подыхать к реке.
Дуби была спокойна в отношении того, что ей предстояло, пока не попробовала есть крысиный яд. Она взяла большую ложку и попыталась проглотить его как овсянку, которую готовила по утрам Теду, но подавилась. Смешавшись со слюной, яд прилип к зубам и небу и не проглатывался. Спокойствие покинуло Дуби, и она запаниковала. Что, если она не сможет умереть, и Теду придется вернуться к опозорившей его жене, которая беззаботно отдалась похотливому шерифу Джекиллу? Тед Планкерт никогда не сможет превозмочь это. Он вообще не должен этого знать. Это будет ужасной ошибкой, если она позволит ему узнать правду. В голову пришла мысль о том, чтобы повеситься, но она пугала неопределенностью исхода, ведь Дуби никогда не умела вязать по-настоящему крепкие узлы. Если попытка окажется неудачной, ее могут найти и вынуть из петли живой.
Тед объяснял ей, что вода помогает крысиному яду начать действовать. Когда крысы едят яд, он вызывает у них жажду, и они бегут к реке. Затем вода приводит его в действие, и крысы подыхают.
Вспомнив, о чем ей рассказывал Тед, Дуби взяла большую коробку крысиного яда, прихватила кружку и выскочила через заднюю дверь. Река находилась всего лишь через две улицы. Она шла торопливо, надеясь, что никто не заметит ее и не остановит с разговорами. Добравшись незамеченной, Дуби принялась набивать рот ядом и запивать его водой. Затем ей пришло в голову, что яд можно смешать с водой, и она стала зачерпывать воду кружкой и смешивать ее с ядом. После этого дело пошло быстрее, и яд начал действовать - Дуби почувствовала боль в животе. Боль была такой, словно кто-то вцепился в нее острыми когтями. При мысли о том, что ее ребенок тоже чувствует эти когти, по лицу Дуби потекли слезы. Но она продолжала зачерпывать яд и смешивать его с водой. Она пила, черпала и пила. Это был ее способ оградить Теда от позора. Чем сильнее вонзались когти, тем увереннее становилась Дуби в своей победе. Тед будет горевать, когда узнает о ее смерти, но ему не придется переживать позор от того, что с ней случилось. Он переживет ее смерть со временем, но ни один из них не сможет пережить того, что произошло в тюрьме.
Руки у Дуби стали трястись, и она начала просыпать яд, когда пыталась зачерпнуть его кружкой. Какое-то количество его попало в реку и окрасило воду в желтый цвет.
Занятая поглощением яда, Дуби ничего не замечала вокруг, но, когда когти стали разрывать ее внутренности, она случайно увидела в нескольких шагах от себя дохлую крысу. Из открытой пасти торчали уродливые зубы. Крыса почти вся находилась в воде, и ее коричневая шерсть была мокрой. Может быть, эта крыса сдохла от того же самого яда, который сейчас пила Дуби.
Всего через несколько минут она будет такой же мертвой, как эта крыса, подумала Дуби, и тоже может оказаться в воде. И будет такой же мокрой, как это противное животное. Но ей не хотелось этого. Она не хотела, чтобы ее нашли промокшей и всю в грязи. Она стала отползать подальше от воды. От яркого солнца заболели глаза. Она свернулась в клубок, чтобы спрятать от него глаза. Но в таком положении боль в животе стала невыносимой. Она попыталась распрямиться, но боль оставалась такой же сильной, независимо от того, лежала она или сидела, сворачивалась в клубок или распрямлялась. На секунду Дуби захотелось отказаться от своей затеи и броситься к доктору, чтобы он избавил ее от этой боли. Но ноги уже не держали ее, и она стала кататься по земле и вскоре опять оказалась у кромки воды. Нога ее зацепила коробку с ядом, но из нее почти ничего не высыпалось, потому что она была пустой. Дуби съела и выпила с водой почти все, что в ней было. Теперь ей было совсем плохо. Боль раздирала когтями и колола иголками все ее тело. Она попыталась кричать, но рот был залеплен ядом и из него вырвался лишь слабый звук.
Звук продолжал слабеть, став не громче крысиного писка, и вскоре прекратился совсем.
7
Ночью, когда разыгралась сильная снежная буря, Мария думала, что все они замерзнут. Костры, которые она разводила, шипели и гасли на ветру. Две старые мексиканки были едва живы. Марии приходилось постоянно возвращаться и искать их. Одну из них она отыскала в трех милях позади группы. Хворост для костров удавалось находить с большим трудом. Все было покрыто ледяной коркой. Руки и ноги у нее замерзли так, что утратили всякую чувствительность.
- Не заставляй меня идти дальше. Я лучше останусь здесь и умру, - сказала Чери. Ее настоящее имя было не Чери, но она так замерзла и так давно перестала пользоваться своим настоящим именем, что теперь это уже не имело никакого значения. В Кроу-Таун ее притащил Патрик, содержатель салуна, который тут же променял ее на другую. Все пять лет, которые она провела там, ей приходилось так туго, что она даже не помышляла о том, чтобы найти в себе силы и перебраться в другое место.
Женщины были убеждены, что все они умрут. Они не верили, что смогут добраться до железной дороги, и перестали бороться за жизнь. Габриела с Мариетой одеревенели и не чувствовали под собой ног. Бела все время порывалась остановиться, и Марии приходилось постоянно подталкивать или тянуть ее за собой.
Они даже не переправились через Пекос. Мария оттягивала этот момент в надежде на потепление. Голова ее была занята только тем, как спасти женщин, которых она почти не знала. Сейчас для нее важнее всего было довести их до железной дороги. Она вытащила их из города, где им нельзя было оставаться, и теперь чувствовала, что должна заставить их найти в себе силы, чтобы продолжать двигаться, несмотря на сильный холод. Самой ей часто приходилось в трудные времена призывать на помощь всю свою волю к жизни. Когда техасцы изображали, что вешают ее, она пыталась избавиться от этой воли, чтобы легче было умереть. Так она хотела обмануть своих мучителей. И потом, когда они унижали ее, ей тоже хотелось избавиться от желания жить. Тогда ей казалось, что лучше умереть. И когда разочаровывалась в своих мужьях, в каждом по очереди - кроме Бенито, в котором она никогда не разочаровывалась, - по ночам ей иногда хотелось перестать дышать, чтобы не видать утром того, кто неделю за неделей и год за годом приводил ее в отчаяние.
Как раз в такие времена. Билли Уильямс оказывался ей настоящим другом. Он увлекал ее в кантину и заставлял пить, пока у нее не возникало желание пуститься в пляс, или заставлял плясать, пока не возникало желание выпить. Каким-то образом Билли удавалось заставить ее смеяться. Мужчинам редко удавалось заставить ее смеяться. С женщинами Мария смеялась, с детьми - тоже, а вот с мужчинами это было редкостью. Смеялась она только с Билли Уильямсом.
Недостаток веселья в своей жизни Мария относила на счет мужчин. По складу своего характера она могла быть счастливой женщиной, если бы этому не мешали мужчины. Она винила себя в том, что позволяет им вмешиваться в свою жизнь, но без этого ее жизнь была бы пустой или, по крайней мере, в ней чего-то недоставало. Пожелав мужчину однажды, она хотела, чтобы он был рядом всю жизнь. Ей нравилось получать удовольствие самой и доставлять его другим. Но, когда она доставляла мужчинам это удовольствие, они сначала нуждались в нем, а затем словно испытывали досаду из-за того, что она становилась им необходима. Когда такое происходило, жизнь превращалась в пытку. Мария не понимала, почему мужчины испытывают обиду на тех женщин, которые доставляют им больше всего удовольствия. Это совершенно глупо с их стороны обижаться на все то доброе, что исходит от женщин. Но тем не менее они обижаются.
Вспоминая Билли Уильямса и все те случаи, когда он заставлял ее смеяться, Мария забывала о холоде и не замечала ледяной корки на ветках мескита, которые ломала, чтобы поддерживать огонь. Она разложила три костра и следила, чтобы они не погасли. Женщины слишком обессилели и замерзли, чтобы помогать ей в этом. Она посадила их внутри маленького треугольника, образованного кострами. Но холод был такой, что даже три костра не могли согреть их. Было слишком холодно, а женщины были слишком уставшими и поникшими. Мария знала, что должна сделать еще что-то, иначе они отчаются и начнут умирать.
Она вспомнила о тех вещах, о которых говорила с женщинами из своей деревни, когда они все вместе стирали белье или стряпали, готовясь к какому-нибудь празднику. В такие моменты у них развязывались языки, и разговор заходил о разных сторонах любви. Ни об одной из женщин, сгрудившихся между кострами, нельзя было сказать, что она испытала это чувство в последнее время. Мужчины, наверное, пользовались ими, особенно молодыми, но то было другое. Они, возможно, не смогут вспомнить, когда же любовь приносила им радость, но Мария решила заставить их попытаться. Рассвет наступит не скоро, а ночь коротать им придется лишь с тремя маленькими кострами, трепещущими на ветру. Должно быть что-то еще, что согреет их. Может быть, она сумеет заставить женщин разговориться о том, что они пережили. Может быть, воспоминания о временах, когда жизнь приносила им радость, вызовут у них стремление пережить эту морозную ночь.
- Расскажи мне о своем первом мужчине, - сказала Мария, обращаясь к Беле.
- Что? - переспросила Бела, решив, что ослышалась.
- Хотелось бы услышать о твоем первом мужчине, - сказала Мария и посмотрела на Чери. - И о твоем тоже. Мой первый был вакеро. Он приехал в город верхом на лошади, и, когда спрыгнул с нее и пошел в кантину, его шпоры звенели, как колокольчики. Услышав этот звон, я поняла, что хочу быть его женщиной.
- О Господи, - вырвалось у Чери.
Мария подождала. Мариета с Габриелой не обратили на нее никакого внимания. Они даже не слышали слов Марии. Но у самой старой из женщин - худощавой старухи по имени Мэгги - мелькнула искра интереса. Это была та самая Мэгги, за которой Марии приходилось несколько раз возвращаться. Однажды Мария обнаружила ее стоящей на коленях под небольшим кустом. Она жалась к нему, словно надеясь найти защиту or пронизывающего ветра.
И все же она отошла немного и взглянула на Марию с любопытством.
- Ну и как, ты заполучила своего вакеро? - спросила Мэгги.
- Да, он был моим первым мужем, - ответила Мария. - У нас были счастливые моменты, но потом он стал несносным. Я все еще помню, как звенели его шпоры, когда я впервые увидела его. И теперь, когда я думаю о нем, в памяти у меня возникают шпоры.
- Я вначале была замужем за циркачом, - задумчиво приговорила Мэгги. - Он выступал в основном как жонглер. В воздухе у него одновременно могли находиться семь гантелей, когда он был трезвым.
- Где вы жили? - спросила Мария.
- Какое-то время в Бостоне, - ответила Мэгги. - Затем он увез меня в Новый Орлеан. Он собирался жениться на мне, но так и не собрался. В новом Орлеане было ужасно много комаров. Они так доставали меня, что лучше было утопиться, чем терпеть их укусы.
- В Хьюстоне их тоже много, - заметила Бела. - Там кругом одни болота.
- Джимми слишком много пил для жонглера, - продолжала Мэгги. - Пропьянствует, бывало, всю ночь напролет, а потом, на следующий день, не сможет поймать две-три гантели. - При воспоминании у Мэгги вырвался смешок. - А гантели эти были тяжелые. Я не могла жонглировать даже двумя. А если бы хоть одна свалилась мне на голову, то я неделю не смогла бы ходить прямо.
- Когда убегаешь с мужчинами, нельзя рассчитывать, что они женятся на тебе, - проговорила Бела. - Это ошибка, которую я постоянно совершаю. И вот теперь я старая дева.
Несколько женщин посмотрели на нее, когда она сказала это. Бела поняла, что ее последние слова прозвучали странно, и усмехнулась.
- Ну, я хотела сказать, что так и не вышла замуж, - пояснила она.
Теперь, когда Мэгги разговорилась, ей было неинтересно слушать других.
- Гантели падали на голову Джимми так часто, что ему нельзя было даже помышлять о выступлении на канате, - проговорила она. - К тому же у него не было для этого никаких задатков. Но ему хотелось быть звездой цирка. Я советовала ему держаться подальше от каната, но он не слушал меня. К тому времени я связалась с наездником, а Джимми нашел себе высоченную желтокожую женщину, но она оказалась с норовом, а Джимми не хотел иметь никаких дел с женщинами, у которых был норов.
- А у тебя не было норова? - спросила Мария.
- Нет, я была совсем еще молоденькой и влюбленной дурой, - ответила Мэгги. - И делала все, что хотелось Джимми. Перечить ему я не смела, а вот высоченная желтокожая смела.
Мэгги слушали все, даже Мариета с Габриелой. Мария не ожидала, что разговорится именно Мэгги. Она считала ее слишком отчаявшейся. Но это оказалось не так. В ней еще теплилась жизнь. Всеобщее внимание к ее рассказу вселяло в Марию уверенность.
- И каков был твой наездник? - спросила Мария.
- Просто наездник, - ответила Мэгги. - Он мог стоять на голове, когда лошадь неслась во весь опор, а вот обращаться с женщинами не умел. Я устала от цирковой жизни и сбежала с контрабандистом. Он был моим первым мужем и взял меня в море. С ним мы вволю покачались на узкой корабельной койке. Иногда корабль качало в одну сторону, а нас - совершенно в другую, и на вахту мы отправлялись прямо из койки. - При воспоминании об этом у Мэгги вырвался смешок. - Это было сорок лет назад, когда я вышла за Эдди, - сказала она. - Даже удивительно, что я еще помню о нем. Его поймали на контрабандной перевозке негров и повесили.
- Разве это было преступление - перевозить негров? - спросила Чери. - Я думала, что в те времена можно было покупать и продавать их, когда захочется.
- Можно было, но Эдди не покупал их, - сказала Мэгги. - Эдди тайно перевозил ворованных ниггеров. В ушах у меня до сих пор стоит вой негритянок, доносившийся из-под палубы. Эдди с ребятами нещадно стегали их, чтобы заставить замолчать, когда заходили в порт, но они продолжали выть. Из-за этого Эдди и попался. Я говорила ему: вози самцов. Самцы так не выли. Но Эдди никогда не слушал меня, и в итоге его шея оказалась в петле.
- Мужчины никогда не слушаются, - согласилась Бела. - Я могла бы сделать Красную Ногу богатым, если бы он послушал меня, когда у нас был салун в Додже. Тогда я говорила ему: пора перебираться в Дедвуд. Говорят, что чуть ли не каждый, кто открыл салун в Дэдвуде в те времена, стал богатым. Там, где шахты, всегда есть свободные деньги.
- Но вместо этого мы оказались в Кроу-Тауне, - добавила она. - Красная Нога прослышал, что там начался бум, но, когда мы приехали, никакого бума, естественно, не было и в помине.
Мэгги уже так разошлась, что не могла дождаться, когда Бела закончит свой рассказ.
- Цирк был в Сан-Луисе, когда Эдди повесили, - сказала Мэгги. - Я добралась до Виксберга на одном пароходе, а дальше отправилась на другом, на котором был поезд.
- Поезд? - удивилась Чери. - Зачем поезду находиться на пароходе? - Она решила, что старуха просто завралась. Она грешила этим и в Кроу-Тауне, рассказывая сплошные байки. Но Чери ничего не имела против этого. Может, старая карга на самом деле верила в то, что рассказывала. Все равно делать им нечего, пока они сидят тут и мерзнут. Так уж лучше послушать байки о мужиках, что перебывали у старухи за ее длинную жизнь.
- Это был не целый поезд, а только локомотив, - пояснила Мэгги. - Его перевозили куда-то вверх по реке. Мне все казалось, что он может сорваться и перевернуть пароход. Из-за этого я даже не спала. Но мы все же добрались до Сан-Луиса, и первым, кого я увидела, когда сошла на берег, был Джимми. Нос у него был почти что отрезан. Его пришили, но неудачно, и он так и остался кривым после этого.
- Это было делом рук той женщины? - спросила Мария. Она слышала, что среди апачей такое случалось.
- Нет, это был канат, - сказала Мэгги. - Он продолжал изображать из себя канатоходца, а с головой было не в порядке после стольких ударов гантелями. Он сорвался и налетел носом на канат.
- Что такое цирк? - поинтересовалась Мариета, не понимавшая разговоров обо всех этих гантелях и жонглерах.
- Ты когда-нибудь бывала в Дедвуде? - спросила Бела. - Меня до сих пор тянет туда.
- Нет, я работала на речном пароходе, - ответила Мэгги. - Ходила вверх-вниз по реке, пока не устала от плеска воды за бортом. Затем вышла замуж за другого дурака, который закончил на виселице, и тогда я вышла за Росса. Вскоре мне самой уже хотелось, чтобы его повесили. Он бил меня так, что я не могла перевернуться в собственной постели. Кулаки у Росса были, как кирпичи.