15-му фанту
Этому фанту достать синичку из рукава -
маленькую заначку на случай чего-нибудь -
и отпустить синичку, как она ни нова,
и не вздохнуть ни разу, и тяжело вздохнуть.
Время пришло пускать все заначки в ход:
в ход пошли все синички, все тайники пусты -
хоть ничего такого… не високосный год,
но исчерпались силы и сожжены мосты.Мир улыбнулся у двери – и был таков,
и не бывать ему… а тебе – не бывать в другом,
значит, мил-человек, покажи-ка нам свой рукав:
может, ещё что припрятано за обшлагом -
кролик какой, мышонок, платок, цветок,
как там у фокусников обычно заведено,
ниток моток – доставай и ниток моток…
что бы ты ни утаивал – всё равно.Эх… высыпай на стол, отходи на метр:
там без тебя разберутся, чем знаменит!
Скоро уже начнётся большой досмотр:
ветер ночами гремит, Пётр ключами гремит.
На языке Пираха
"Рассказать тебе это на двух языках?.."
Рассказать тебе это на двух языках?
Рассказать тебе это на трёх языках?
Я не жил эту жизнь, я витал в облаках,
я витал в облаках, я ходил в дураках,
я не знаю, не помню любви -
только, стало быть, огненные языки
говорят из гортани моей… вопреки
этой жизни, которая мне не с руки -
дали в руки, сказали: живи.Я не жил эту жизнь, она как-то сама
и, наверное, не от большого ума
получалась – подобно манере письма:
эти палочки, эти крючки,
друг за друга цепляясь, свивались в слова,
и они были мало опасны сперва,
лишь потом, так сказать… полыхали дрова
и плясали огня языки.И на тех языках я витал в облаках,
и на тех языках я ходил в дураках,
в их божественных сполохах я впопыхах
что-то всё-таки тут учинил,
что могло б учиниться и так, без меня -
и до этого самого, видишь ли, дня
я трещу… а о чём – ты спроси у огня,
у бумаги спроси, у чернил.
На родном
1
На втором родном всё не так,
как на первом родном – родном:
ах, на первом родном всё всегда вверх дном
и во всём всегда кавардак.
На втором родном всё светло как днём
и качается метроном.
А на первом родном – качается сад
и снежинки во тьме блестят.На втором родном за окном -
с молоточком прилежный гном,
а на первом родном за окном -
песня пьяненькая, со слезой.
И я знаю, что мне на втором родном
не побаловаться вином:
на втором родном я бревно бревном,
а на первом – лоза лозой.2
На втором родном – названия:
все стоят к плечу плечом.
А на первом – лишь названивания:
было б, Господи, о чём!Чинно щёлкнут карабинчики…
А на первом – лишь одни
колокольчики-бубенчики
с целым ворохом родни.Полечу себе по небу я,
где высокий перезвон,
ничего от нас не требуя,
вышиб дно и вышел вон -и лови по Божьим вотчинам
звук за лесом, за бугром
на как следует завинченном,
на толковом, на втором!Ан заслышав карабинчики
и команду снизу: пли! -
унеслись мои бубенчики,
колокольчики мои.
"Облаку сделалось душно в кулаке…"
Облаку сделалось душно в кулаке,
облако вырвалось в небо и затем
стало серебряным – мимо пролетел
сон, говорящий на другом языке.
И на подушку мою невдалеке
пало тревожное мокрое перо -
всё про себя мне поведавши и про
мир, говорящий на другом языке.
Я это, в общем-то, уже замечал:
не понимается, как тут ни ершись,
то, о чем с нами говорит по ночам,
кажется, жизнь – да скорей всего не жизнь.
Но ощущаешь, что музыка цела,
только играть её как-то не с руки:
все эти шалости, все эти шумки,
звуков неведомых тайные дела,
все эти лёгкие тени на плетень,
все эти странствия дальнею межой… -
и, не способная справиться, гортань
радостно давится песнею чужой!Ах, заблудившись однажды на заре
в здешнем моём бестолковом словаре,
что мне сказать – отправляясь налегке
к вам, говорящим на другом языке?
"Нам надо переговорить…"
Нам надо переговорить -
хоть где-нибудь, хоть на вокзале:
мы всё неправильно сказали,
всё надо переговорить.
А то ведь… жизнь пошла петлять
и так причудливо петляла,
что нас уже не впечатляло
опять за ней бросаться вспять.Но надо переговорить -
и надо всё перелопатить,
все дыры переконопатить,
остроты все переострить,
и весь табак перекурить,
и перепить весь чай, весь кофе,
и переусмирить всю прыть,
и перевыжить в катастрофе,
где два сигнальные флажка
вдруг не заметили друг друга -
и жизнь, насмешница, хитрюга,
их разбросала на века.Воспоминаньями сорить,
к чужой судьбе себя готовить…
вот только б встретиться, а то ведь
так и не переговорить.
"Мою душу бросят в городской сток…"
Мою душу бросят в городской сток,
моё тело бросят в городской ров.
Тише, не волнуйся, это я так…
непереводимая игра слов.Ни к чему оплакивать мой злой рок -
это ерунда, что всё идет вкривь:
непереводимая игра строк,
непереводимая игра рифм.В этот город я уже совсем врос,
страшно лёгок мне его корней груз -
непереводимая игра фраз,
непереводимая игра грёз.Только не пытаться понимать всех:
всяк ведь как умеет, так и живёт,
и летает в небе золотой смех -
непереводимый детский смех, вот.
"Ложка дикого мёда и веточка винограда…"
Ложка дикого мёда и веточка винограда,
и зелёного чая светлая бездна…
Что касается вашего кофе среднего рода,
то, спасибо, не надо – да пожалуй, и поздно:
в это время я кофе не пью, тем более среднего рода.
И поверьте, что дело не в консерватизме
и не в том, что порода не та или, скажем, природа…
Дело в прожитой жизни,
в одной лишь прожитой жизни,
от которой и так уж не много чего осталось -
так… щепотка весьма потрёпанных идеалов,
как то: эгалите, либерте и прочая малость -
или милость, да парочка идолов обветшалых,
да большая любовь – я теперь забыл её имя,
да постыдное мелкотемье и малострофье,
да остаток уменья не группироваться с другими -
и дымящийся кофе, дымящийся чёрный кофе.
"Я уехал не в страну…"
Я уехал не в страну -
я уехал в тишину,
я уехал на рассвете
(было пусто на билете)
и состарился в полёте
ровно на одну струну,
ровно на одну строку,
на понюшку табаку -
ровно на одну понюшку,
взятую с собой в дорожку…
собирался понарошку,
поклонялся ветерку.Собирался понарошку,
путая орла и решку,
попивал с гостями бражку,
поминали старину.
Говорил о чём – о Боге,
и о том, как мы убоги,
но состарился в дороге
ровно на одну струну -
на ту самую струну,
на ту самую строку,
что с тех пор ищу по свету
столько лет, да толку нету, -
на строку, на сигарету…
на одно кукареку.
Категория определённости
1
Говорят, я совсем не знаю этого человека.
А я знаю, что ветер в его голове зелёной,
что он скачет на лошади белой, блестя короной,
и что мёд в его сердце, а на устах ежевика.Говорят, это всё хорошо, только этого мало -
и я должен иметь в руках рулетку и компас:
вот тогда я с ним, значит, как следует познакомлюсь
и начну разговаривать как ни в чём не бывало.А пока, говорят, не ходи до конца абзаца,
не встречай незнакомца своею приветливой песней,
ибо он кем угодно может вдруг оказаться,
стой в начале абзаца: оттуда он безопасней.Но вчера я общался с ним как со старым знакомым:
посидели, попили вина, поболтали о вечном,
а когда наболтались, он сразу сказал: "По коням!" -
и к себе ускакал, в направлении ежевичном.Улыбается фрёкен Грамматика – ей вольну улыбаться:
значит, так, говорит, заруби на носу, калека,
человек этот нам неизвестен покуда, и баста,
хоть и мёд в его сердце, а на устах ежевика!
2
Между тем, твоя песня, мой милый, давно уж спета.
А когда она спета, мой милый, все взятки гладки.
А когда они гладки, мой милый, то нет загадки -
всё на свете определилось само собою.Этой чашке давно пропели многая лета.
Из неё пило чай уже несколько поколений -
у неё и вид совсем уже юбилейный,
у неё есть фамилия – вот хоть, допустим, Хансен.А ещё у меня есть стол по имени Клаус,
а ещё у меня есть скатерть по имени Дорте,
дорогущая ручка Марлен и портфель потёртый:
двадцать лет, из России – Ершов Николай Петрович.Ничего незнакомого в жизни моей не осталось -
весь мой хаос давно учтён и пронумерован.
Что до внешнего мира, лежащего за порогом,
то когда-нибудь я и там всё пронумерую.А пока я чужой ему – и не умею, не понимаю
отличить то, что каждому пню на земле известно,
от всего остального… и с башней глухонемою
говорю как с сестрою, с которой росли бок о бок.
"То славянщина, а то… то неметчина…"
То славянщина, а то… то неметчина -
до каких же пор, скажите на милость?
Стоит только замереть… – всё изменчиво,
всё давным-давно уже изменилось.
И ни дома нет того, ни отечества,
ни рогатой той ветлы у развилки -
всё сплошное, извините, летучество…
ни постели, виноват, ни подстилки!Я и сам бы изменился бы к лучшему,
я бы снова занялся бы азами,
я послал бы эту жизнь мою к лешему
и взглянул на всё другими глазами -
скажем, лекаря, а может, и пекаря
или пахаря… пахал бы глубуко!
Ан живу себе, как жил: добрый век коря, -
и нисколько не меняюсь, собака.Да и знаю, что как жизнь ни нарядится,
ни прикинется нечистою силой -
не меняется в небе Богородица,
не меняется Ангел сизокрылый.
"Что там в руках – что в облаках…"
…и думали, что она либо умерла, либо очарована.
Шарль Перро. Спящая красавица
Что там в руках – что в облаках
и где журавль – где синица,
теперь уже не объяснится
ни так, ни эдак и никак:
тут чем-то залита страница -
как раз на слове "заграница",
и больше эта заграница
в поблёкших не видна крючках.А спросят – что-нибудь наври
про населенье коренное:
что головы у них – по три,
и все – с Луну величиною,
и все отравленной слюною
от веку брызжут… дикари.Наври, как врали сотни лет
бродяги, странники, гуляки,
чьи беззастенчивые враки,
кружась и не даваясь в руки,
очаровали белый свет, -
и никакого шанса нет
разоблачить все эти враки,
и никакого смысла нет.И не тебе – ловить на лжи
да посягать на миражи,
гуляка, странник, белый клоун!
Ты сам попрал все рубежи,
а спросят, где пропал, – скажи,
что умер или очарован.
"Помню старость: семь лет с лихвой…"
Помню старость: семь лет с лихвой -
и забот полон рот,
с запрокинутой головой
через весь небосвод -
разобраться с судьбой светил
и природных стихий,
попросить, чтобы Бог простил
все мои грехи:
так… раздавленный, значит, жук
и разлитый морс,
под дождём забытый пиджак
и полёт на Марс -
больше вроде не нагрешил
(нагрешу потом).
Остаётся из двух рейсшин
сколотить фантом,
пошататься по лопухам,
покопаться в ранце,
беспокоясь, как там стихам,
недописанным – раньше.
"Я о тебе напишу ещё, обещаю я по дороге…"
Я о тебе напишу ещё, обещаю я по дороге
облачку безразличному по имени Розалинда,
и о тебе напишу ещё, улитка-рогач Ольдерроге -
скажем, на суахили, чтоб было совсем солидно,
а о тебе и подавно, сторожевая башенка -
сколько ни езжу мимо, имени не запомню:
с виду простая башенка, но там обитает боженька,
с ужасом наблюдающий нашу страшную бойню.Я и о вас напишу ещё, как бы вас ни называли,
прочие мимолётности тяжёлого этого мира:
вот только эра кончится грозовая… нет, грузовая
и за нею начнётся розовая – эра, холера, вера.
Там-то мы, значит, и встретимся, прочие мимолётности,
милые монолитности, памятники былому,
жертвы моей беспечности, холодности, халатности,
от слова почти отбившиеся,
но верные только слову.
"Махнём, мой ангел, на просторы…"
Махнём, мой ангел, на просторы:
пасти отары, пить нектар!
Я б предложил литературы,
да вот немножко автор стар -
отсюда всякие повторы
и аватары бытия…
и, в общем, эти аватары -
они совсем не для тебя.А кстати, эти аватары
и автору давно чужи,
как брошенные им квартиры,
покинутые рубежи,
похожие на вкус микстуры,
пасущие сердечный ритм -
ритм Библии, Корана, Торы…
зачем мы это говорим!Ах, фьоритуры, фьоритуры -
одной, другой и третьей вторы
явленье в дальних зеркалах,
и видно хорошо отсюда,
как сообщаются сосуды
Христос, и Яхве, и Аллах.
Объявление
Потерялся маленький будда, надетый на нить,
вечно занятый небом и прочею ерундою.
Кто нашёл – к тому просьба немедленно позвонить:
я страдаю.
Он пока не успел научить меня ничему -
так что… я, как всегда, продолжаю самоанализ
и влюблён, как всегда, в эту пёструю кутерьму -
извиняюсь.У него была колотушка и за спиной мешок -
полагаю, пустой, едва ли кто-то польстится,
и изогнутый посошок, и смиренный шаг,
и косица.
Сердца не было в нём, ибо он был внутри сплошной,
и снаружи сплошной… вообще весь сплошной: всецело.
Непонятно, зачем он, без сердца, ходил со мной -
его дело.Я, конечно бы, мог и один – от миража к миражу:
это дело нетрудное и нехлопотное, по идее,
только скучное очень…
Нашедшего – вознагражу,
посмотрев в словаре смысл слова "вознагражденье".
"Я восстановлю по памяти…"
Я восстановлю по памяти,
никуда не годной памяти,
всё – а Вы меня поправите
или… или не поправите.
В моей памяти есть области
просто невозможной дряблости -
и пора оттуда вынести
залежавшиеся новости.
Там давно нужна ревизия,
но, по пыльным полкам лазая,
натыкаешься на частности
просто невозможной грустности:
например, на частность местности,
где мы были в безопасности,
или вот на частность доблести -
глупой в силу своей гиблости,
или Вы глаза подымете -
и тону я в них как в омуте,
или Вы глаза опустите -
и забуду я напасти те…
Ну а больше в моей памяти
ничего такого нетути…
разве глупые оборочки
залетевшей в бурю бабочки:
мы цеплялись за её крыла,
а любовь мела, метель мела -
и с тех пор гуляет в памяти:
ты, метелица, мети-мети…
"Я пишу тебе отчёт, разлюбезный хаос…"
Я пишу тебе отчёт, разлюбезный хаос,
не имея за душой ни обид, ни слёз:
я шагаю хорошо… только спотыкаюсь
обо что ни обо что – обо что пришлось.
Вся истоптана земля, небосвод поношен,
воздух редок и дыряв, далеки концы.
Понастроили дворцов – башен и конюшен,
спотыкаюсь о дворцы… и не о дворцы.Я пишу тебе отчёт, я веду анализ,
я считаю синяки, ссадины и проч. -
я считаю хорошо, только запинаюсь -
после сотни тысяч, но… не об этом речь:
всё до свадьбы заживёт – где-нибудь присесть бы,
цифры столбиком сложить, а уж там-то – что ж…
там совсем рукой подать до ближайшей свадьбы -
через поле, через лес, через летний дождь!Чем займусь теперь? Да чем… снова пустяками-с:
почитаю, вот, стихи стрекозе одной.
Я читаю хорошо, только заикаюсь,
разлюбезный хаос мой, мой язык родной!
Ответ
А теперь, когда мне уже столько лет,
что неважно, сколько мне лет,
я возьму и отвечу тебе ответ -
хоть какой-никакой ответ.Я был должен тебе объясненье одно,
но всегда забывал дать:
почему мне всё-таки не темно
и откуда вся благодать.Дело в том, что я прежде не знал слов
и потом не узнал слов,
и поэтому каждый мой день – нов,
а все ночи полны снов.Я клянусь, что прошёл мимо всех благ
и прошёл мимо всех прав,
и клянусь, что я был пред тобой наг
и что я был тебе – раб.Что касается Стикса, то зол Стикс:
женское божество! -
и его не заставить понять и простить…
Я любил только небо и в нём – птиц,
а более – ничего.
"Вот какая штука, видишь ли…"
Вот какая штука, видишь ли…
мы здесь не были давно,
человек огромной выдержки,
человек-вино:
на столе смеётся лужица -
виноградное пятно…
Может, всё опять закружится,
человек-вино?
И давнишними глазами я -
ну-ка, вспомним старину! -
в царство прежнего безумия
осторожно загляну:
подойду к резному терему
и склоню чело -
там, наверно, всё по-старому
и опять светло,
там любовница, забавница,
чаровница… – всё равно,
кто кому там улыбается,
человек-вино!