К отчаянию Ромула, слухи о парфянском походе на время затихли - в Риме говорили лишь о войне в Испании, куда Цезарь отправился подавлять восстание против тамошнего правителя Кассия Лонгина: два сына Помпея внезапно подняли на римлян местных жителей, когда-то помогавших их отцу, и собрали немалую армию, которая теперь и противостояла Цезарю.
Однако Ромул чутко следил за новостями и общался со всеми ветеранами, каких знал. Дерзкий план Цезаря отомстить парфянам за поражение Красса стал для него еще одной причиной не участвовать в заговоре Фабиолы. Если Цезаря убьют, парфянский поход не состоится, а значит, узнать о судьбе Бренна будет неоткуда. Мучимый совестью, Ромул то и дело возвращался мыслями к Фабиоле. Может, ее планы изменились?
Пробормотав проклятие, юноша свернул с перекрестка и зашагал прочь от Лупанария. Столько лет, странствуя вдали от дома, мечтать о счастливом исходе - радостной встрече с сестрой!
И натыкаться лишь на преграды, которые судьба с такой щедростью расставляет на пути.
* * *
Весну сменило раннее лето, и до Рима долетела весть о блестящей победе Цезаря при Мунде. В отчаянной битве, когда легионы дрались против превосходящих сил врага, да еще наступая вверх по склону холма, Цезарь вновь вышел победителем. Рассказывали, что в разгаре боя легионеры едва выдерживали неприятельский натиск, строй грозил дрогнуть, и тогда Цезарь с ободряющими криками прорвался вперед и побежал на противника в одиночку, прикрываясь щитом от града пилумов и стрел. Ближайшие центурионы, вдохновленные мужеством вождя, ринулись за ним, следом хлынули легионеры - и в один миг ход битвы переломился. В последующей схватке полегло больше тридцати тысяч помпеянцев, Цезарь же потерял всего тысячу солдат.
О победе целыми днями кричали глашатаи на всех перекрестках Рима, и разъяренная Фабиола, как никогда, деятельно углубилась в дела Лупанария, чтобы занять себя до возвращения Брута. Цезарь тоже пока оставался в Испании, добивая остатки врагов и наводя порядок во всей провинции. По мере роста народных восторгов благодарный сенат установил невиданный срок чествования Цезаря: пятьдесят дней. Диктатору также присвоили титул "освободитель" и решили заложить в честь его храм, посвященный Свободе. Ему также даровали право навсегда сохранить титул императора, которым раньше Цезарь звался лишь на триумфах.
Фабиолу несказанно злило то, что Цезарь остался жив, да еще и победил при Мунде. Хотя она когда-то мечтала, чтобы он долго и мучительно умирал у нее на глазах, через столько лет бесплодных ожиданий она согласилась бы и на меньшее. Однако, несмотря на ее мстительные грезы, Цезаря не только не убили, но даже и не разгромили в битве. Хуже того, он сделался единоличным и непререкаемым правителем Республики. Биться ему было не с кем: в Греции, Малой Азии, Египте, Испании, Африке не осталось никого, кто посмел бы выступить против триумфатора.
Впрочем, как вскоре обнаружила Фабиола, помощь приходит, откуда не ждешь. Ее вдруг стали достигать слухи о том, что римляне - то ли на радостях из-за окончания гражданской войны, то ли пользуясь отлучкой Цезаря - выказывают недовольство правителем. Сначала негодовали из-за долгого срока для чествований, беспрецедентного за всю историю Рима. Потом шептались о титуле освободителя - да полно вам, кого же Цезарь освободил-то? После пришел черед императорского титула. И в толпе на римских улицах, и от богатых клиентов Лупанария Фабиола то и дело слышала, что звание слишком вскружит диктатору голову. Мол, Цезарь всего-навсего полководец - успешный, этого не отнять, незачем ему такой несоразмерный титул? Мудро кивая, Фабиола не отвечала, а лишь запоминала на будущее имена собеседников. Время для действий еще придет.
* * *
Настала поздняя осень, раздор с Ромулом длился уже почти год. За это время близнецы несколько раз виделись, внешне их отношения выглядели непринужденными. Ромул даже съездил с Фабиолой в Помпеи на ее латифундию. По большей части близнецы общались так же, как до разлуки, прежняя детская близость то и дело сквозила в беседе, стоило лишь провести вместе немного времени. Однако искреннее удовольствие от встреч постоянно отравлял тайный разлад из-за Цезаря, временами вспыхивавший с новой силой. Вторая ссора, яростнее прежней, разразилась после возвращения Цезаря из Испании, когда Ромул вновь отказался участвовать в заговоре Фабиолы. Терзаемый виной, юноша впервые задумался, не рассказать ли кому-нибудь о ее планах, однако он понимал, что если дело вскроется, то сестру казнят, и потому молчал. Убеждая себя, что у Фабиолы никогда не хватит духу - или возможностей - исполнить план, он хранил все в тайне и ничего не говорил даже Тарквинию, опасаясь его пророчеств.
Фабиолу тоже мучили сомнения. Она боялась разоблачения со стороны брата, но не смела что-нибудь против него замышлять - так далеко ее беспощадность не заходила. И все же девушка не отказывалась от своих замыслов даже под угрозой вечной вражды с Ромулом. Фабиола не жаждала с ним ссоры - нет, он ведь ее любимый брат, которого она так мечтала встретить. Однако отступать от своих планов она не станет. Цезарю от расплаты не уйти. Вести с последнего триумфа только укрепили ее решимость. В отличие от прежних четырех триумфов, прославлявших победу Цезаря над внешними врагами, теперь Цезаря без обиняков провозгласили победителем над соперничающим римским войском, и такое грубое попрание традиций неминуемо вызвало недовольство сенаторов. Вслух, разумеется, не говорили ни слова, однако, например, трибун Понтий Аквила во время триумфа отказался встать при виде колесницы Цезаря, так что диктатор, придя в негодование, воскликнул: "Не вернуть ли тебе и Республику, Аквила?" Незначительный на фоне прочих восхвалений, жест Аквилы заставил Фабиолу призадуматься.
При виде почестей и титулов, которыми сенат раболепно осыпал Цезаря, ее надежды только крепли. Диктаторские полномочия на десять лет, право на консульство, полная власть над армией и республиканской казной. На совещаниях Цезарь восседал между двумя консулами в кресле из слоновой кости, во время церемониального открытия игр статую императора несли среди статуй богов, его изображения соседствовали со скульптурами римских царей и встречались даже в храме.
На публичную иронию по поводу таких новшеств отваживались лишь известные помпеянцы вроде Цицерона, остальные же нобили и политики предпочитали молчать или шептаться с друзьями подальше от чужих глаз. Фабиолу это уже не интересовало: к ее радости, Брут тоже начал выказывать недовольство, когда понял, что Цезарь не собирается возвращать власть сенату. Сенатские заседания, по сути, прекратились: диктатор обсуждал дела с ближайшими советниками, принимал решение - и издавал указ от имени сената. Больше всего Брута злило, что часто к такому указу прилагался список якобы причастных сенаторов.
* * *
- Война закончилась! - взорвался Брут как-то вечером, в последние дни перед новолетием. - Власть должна перейти к сенату, который правил Республикой сотни лет! Что Цезарь о себе возомнил?
Фабиола пристально за ним наблюдала, оценивая, не настало ли время открыться. Впервые она заронила сомнения в душу Брута еще после битвы при Фарсале, однако с тех пор почти не затрагивала опасную тему и боялась, что настрой Брута уже никогда не изменится. Однако давние усилия наконец стали приносить плоды.
- Говорят, его сделают диктатором пожизненно! - бушевал Брут. - И цензором тоже! Мало того, дадут титул отца отечества! И кресла из слоновой кости ему мало! Золотое подавай! А пристраивать к своему особняку фронтон и колонны? Юпитер всемогущий! Да сколько ни переделывай дом под храм - богом не станешь! Хоть коллегию жрецов к себе припиши!
- А разве до него такие почести не воздавали? Марию, Сулле, Помпею? - спросила Фабиола, испытывая гнев любовника на прочность.
- Нет! - Брута чуть не трясло от презрения. - Да они по сравнению с Цезарем - образец простоты! А все эти льстецы Цезаря в сенате, им же и назначенные? Скажет им прыгнуть - только и спросят: "Высоко ли прыгать?" Никого не уважает, почестей собрал столько, что никакому полководцу не снилось, и даже не подумал встать, когда мы пришли о них объявить! Видано ли?
Фабиола наслаждалась его негодованием. Не одного Брута разгневало то, что Цезарь не встал перед делегацией. Консулы фактически подчиняются ему, диктатору, и формально он имеет право принять их сидя, но не встать в присутствии остальных - оскорбление всему сенату. О происшествии Брут упомянул уже не в первый раз, и Фабиола, хоть и внутренне трепетала от страха, решила действовать: если промедлить, случай будет упущен. В последнее время Цезарь все чаще заговаривал о походе в Парфию, и хотя собрать шестнадцать легионов и десять тысяч всадников - дело не одного дня, приготовления были в самом разгаре.
- Помнишь, я тебе сказала однажды… После Фарсальской битвы…
Брут непонимающе взглянул на девушку.
- Рим должен остерегаться Цезаря, - добавила она мягко.
Брут вспомнил, и глаза его расширились.
- Почему ты так сказала?
- Потому что он победил в битве, которую не выиграл бы никто другой, - засмеялась Фабиола. - Кто бы мог подумать, что он пойдет и дальше! Египет, Малая Азия, Африка, Испания! Все эти новые полномочия! Он где-нибудь остановится? Где? На берегах Тигра и Евфрата?
- Ты тогда сказала, что Цезарь будет царем, - пробормотал Брут.
- Он и так царь, пусть и без титула. А мы - его смиренные подданные.
Кровь бросилась в лицо Бруту, и Фабиола поняла, что удар попал в цель.
- Ты умная женщина.
"Знал бы ты, зачем мне это надо, - пронеслось в голове Фабиолы. - Хвала Митре за откровение".
- И что бы ты сделала?
Она спокойно взглянула на любовника.
- Выход один. Избавить Рим от тирана прежде, чем он двинется на Парфию.
Повисла долгая тишина. Фабиола уже стала опасаться, не преступила ли она черту. Однако мосты сожжены, остается только ждать.
- Тиран? - наконец заговорил Брут. - Я никогда его так не называл. Однако ты права. Он стал тираном. И от власти не отречется. Цезарь не Сулла, он создан для битв.
Фабиола потихоньку перевела дух. После долгого молчания Брут вновь заговорил:
- Не вижу другого выбора. Кроме того, нужно действовать, пока он в Риме. В армии до него не доберешься, а парфянский поход продлится года три, если не больше.
"Благодарю тебя, Митра! - Фабиолу переполнял восторг. - Я его убедила!"
- Мне потребуется помощь. И не потому, что я боюсь действовать в одиночку, - добавил он.
- Твоя храбрость и так всем известна, - уверила его девушка и получила в ответ благодарную улыбку.
- Как ни печально, я уже знаю, с кем говорить. Сервий Гальба и Луций Басил недовольны диктатором больше других. Они считают, что их обошли при раздаче наград за верность Цезарю. Гай Требоний тоже жаловался.
Фабиола встрепенулась: Гальба и Требоний были легатами Цезаря во время галльской кампании. Уж если они обратились против своего полководца, то за остальными дело не станет. Это подтвердили и дальнейшие слова любовника.
- Мой двоюродный брат Марк Юний Брут тоже захочет присоединиться. Не говоря уже о Кассии Лонгине. - Брут помолчал. - С Ромулом ты об этом говорила?
Фабиола смешалась.
- Да… То есть… нет…
- Да или нет? - нахмурился Брут.
- Упомянула однажды… мельком… - пробормотала девушка, отворачиваясь.
- И что он ответил? - Брут подался вперед и тронул ее за плечо. - Говори!
Фабиола подняла глаза и смутилась под пристальным взглядом любовника.
- Сказал, что не хочет об этом слышать.
- Твой собственный брат отказался участвовать, - невесело подытожил Брут. - Значит, и я не должен. Особенно после всего, что Цезарь для меня сделал…
- Я его уговорю! - с фальшивой уверенностью выпалила Фабиола. - Цезаря надо остановить! Он чудовище, ты же сам знаешь!
Брут словно не слышал.
- Надо поискать другой способ. Я зайду к Цезарю, попробую его переубедить.
- Ты с ума сошел? - в панике воскликнула Фабиола, чувствуя, как все рушится на глазах и Брут вот-вот сорвется с крючка. - Цезарь чуть ли не открыто угрожает Понтию Аквиле, и не в первый раз! Если к нему сунуться с возражениями - неизвестно, что он с тобой сделает!
- Тоже верно. - Брут в задумчивости провел рукой по коротким каштановым волосам. - Надо обдумать. Принести жертву Марсу, помолиться о помощи…
- Времени слишком мало, - напомнила девушка, в отчаянии от нерешительности любовника. - Он собирается отбыть из Рима сразу после мартовских ид.
Брут от ее уговоров только помрачнел.
- Мы замышляем убийство. А это дело непростое.
- Я знаю, моя любовь, - успокаивающе пробормотала Фабиола. - Конечно, ты прав.
Любовник расслабился, и девушка вздохнула свободнее.
Поразмыслив, она решила, что названных имен ей хватит. Пока Брут колеблется, надо действовать. Пригласить нобилей одного за другим в Лупанарий, любыми средствами привлечь на свою сторону.
И со временем Брут увидит, что убийство Цезаря - единственный выход.
Даже если любовник откажется, его сведений хватит, чтобы действовать одной. Этим-то она и займется: такую возможность нельзя терять. Если промедлить, дело отложится на несколько лет.
Ждать Фабиола не собиралась.
Чего бы ей это ни стоило.
Глава XXVI
ЗАГОВОР
Три месяца спустя
Капитолийский холм, Рим, весна 44 г. до н. э.
Ромул искоса взглянул на Тарквиния, поднимающегося рядом с ним по склону Капитолия. Все попытки гаданий в митреуме закончились ничем: гаруспик раз за разом твердил, что близится крупное событие, но больше ничего разглядеть не мог. И сегодня друзья, за которыми хвостом вился Маттий, направились в гигантский храм Юпитера. Уж здесь-то они постараются ничего не упустить. Все еще помня свое видение в Маргиане, Ромул наотрез отказывался гадать сам, однако вопросов накопилось много, а дни утекали слишком стремительно. В последнее время его подозрения лишь усилились: Маттий, которому он велел наблюдать за Лупанарием, сообщил, что там регулярно собираются нобили, в том числе крупные политики вроде Марка Брута и Кассия Лонгина. Показательно, что Децима Брута, любовника Фабиолы, Маттий там не видел, значит, не один Ромул мучился сомнениями. И это злило его еще больше.
От того, чтобы поговорить начистоту с Фабиолой, юношу удерживали две причины. Во-первых, она вряд ли сознается в заговоре, а во-вторых - Ромул уже не мог ей доверять. Если она и вправду задумала мстить, то такая малая помеха, как Ромул, ее не остановит. Прежних охранников сестры сменили дюжие громилы, которые при случае, не задумываясь, убьют его. По косым взглядам стражников было ясно, что в Лупанарии брат хозяйки - нежеланный гость. При этом он не желал предавать сестру и остальных заговорщиков, а вдруг его опасения напрасны?
Даже если она и замешана в заговоре, Ромул не хотел терять единственного родного человека, а ведь таков будет исход, если Фабиолу уличат. Однако если заговор не остановить - погибнет Цезарь, и смириться с этим не легче. Слухи о готовящемся убийстве диктатора, наводнившие Рим, только сбивали с толку: главным зачинщиком называли то Долабеллу, давнего союзника Цезаря, то Марка Брута, то самого Антония - верного приверженца диктатора. Раздираемый сомнениями, Ромул хотел знать: вправду ли Цезарю грозит смерть и если да - то как действовать.
Кроме того, отношения с Фабиолой тоже запутались в неразрешимый узел. Как бы ни хотел Ромул с ней примириться, он знал, что, пока она жаждет убийства Цезаря, безмятежной дружбы между ними не будет. И этим еще больше ослаблялась его привязанность к Риму. Однако он не мог избавиться от вины: неужели их прежнее доверие друг к другу утрачено навсегда?
Ответ знали одни только боги - оставалось лишь упросить их откликнуться.
Ромулу не давала покоя еще и мысль о Бренне: а вдруг он выжил? Юноша боялся в это поверить, ведь если даже галл-великан отбился от раненого слона, его могли убить позже в той же битве. Забытый легион дрался тогда против несметных полчищ противника, и судьба остальных легионеров тоже неизвестна, как и судьба Бренна. И все же со времен Тапса галл не шел у Ромула из головы.
Слухи, полнящие Рим, лишь усиливали желание юноши влиться в армию Цезаря, готовую вот-вот двинуться на парфян. Тысячи конников, набранных в Галлии, Испании и Германии, уже прибыли в Брундизий - главный порт для отправки войск на восток. Легионы Цезаря шли маршем к югу Италии и грузились там на корабли. Ромул знал, что его с легкостью примут в Двадцать восьмой, туда же можно устроить и Тарквиния: он хоть и в летах, но сражается лучше многих, а уж медицинскими познаниями сравнится с любым военным лекарем. И хотя о парфянском походе Тарквиний пока молчал, Ромул чувствовал в нем растущее ожидание, которое подстегивало и его самого.
Потому-то молчание Митры, к которому они обращались за ответом, так удручало их обоих.
- Может, Тиния будет благосклоннее, - заметил Тарквиний.
Вздрогнув от неожиданности, Ромул улыбнулся.
- Юпитер, Благой и Величайший, - ответил он, называя привычный титул главного римского бога, которого гаруспик именовал на этрусский лад. - Будем надеяться, что сегодня он милостив.
Вскоре друзья подошли к огромному храму на вершине холма. Построенный некогда этрусками, он стал главным святилищем Рима: странники из всех земель стекались сюда, чтобы принести жертву и обратиться к богу с молениями. Гигантская статуя Юпитера у входа в крытый золотом храм глядела на раскинувшийся внизу город, осененный божественной защитой.
Ромул пробормотал молитву, как в детстве. Тогда он мечтал об одном: убить Гемелла. И хотя желание не исполнилось, юноша чувствовал, что именно Юпитер - с помощью Орка - свел его напоследок со злобным купцом. Сегодняшние вопросы значили для Ромула не меньше: что делать с Фабиолой и Цезарем? Ехать ли в Парфию? Пытаться ли перед этим поговорить с сестрой? Краем глаза юноша заметил, что Тарквиний тоже бормочет просьбы.
Ответы нужны обоим.
Проталкиваясь сквозь толпу посетителей, торговцев и фокусников, друзья подошли к ступеням, ведущим к входу в три целлы - главные святилища храма, устроенные каждое в честь своего божества: Юпитера, Минервы и Юноны. Ромул с Тарквинием и неотстающий от них Маттий встали в конец очереди, тянущейся к центральной из трех целл, посвященной Юпитеру как верховному богу, и в молчании двинулись к входу. Внутри помещения сновали бритоголовые прислужники, которые то и дело раскачивали висящие на длинных цепях бронзовые кадильницы, наполняющие целлу благовонными курениями.
Длинное узкое помещение плотно заполняли толпы просителей, и друзьям хватило времени лишь на то, чтобы преклонить колени, положить приношения - стопку денариев, миниатюрную этрусскую чашу и два бронзовых асса от Маттия - и наскоро пробормотать молитву перед грозным каменным ликом над алтарем.
Снаружи, после темной и тихой целлы, их ослепило яркое солнце и оглушил шум толпы, заполнившей площадь между храмом и статуей Юпитера. Оклики разносчиков еды мешались с криками акробатов, уличных актеров и игральщиков в кости. Матери бранили непослушных детей, раскрашенные уличные девки завлекали клиентов, калеки и прокаженные галдели на углах, протягивая руки за подаянием.
- Чего ты попросил? - спросил Ромул Маттия.
- Ничего.
- Ты ведь так хотел с нами пойти!