Но все остальное – совсем не смешно. В меня стреляли трижды, в Ромейко-Гурко – четырежды. Правда, мне в карету еще дважды пытались подложить "адскую машину". Буквально на прошлой неделе ранили председателя съезда мировых судей Варшавской губернии, месяц тому назад убит полицмейстер Келецкой губернии, полтора месяца назад – мятеж в Ломжинской губернии. Совсем не смешной…
…Я видел людей, разорванных на куски артиллерийским снарядом. Я видел, что творят пулеметы с бегущими пехотинцами. Я видел, как казаки-оренбуржцы пластают врагов шашками "от плеча до седла"… Все это я видел. И думал, что больше никогда не убоюсь вида крови. Но когда я увидел семью полицмейстера из Стависки, вернее, то, что с ними сделали бунтовщики, – меня замутило, как сопливого кадета. Изуродованные тела детей, судя по обилию крови, разрубленных косами живьем, истерзанные тела жены и старшей дочери полицмейстера, сам несчастный, подвешенный над костром, на котором он "закоптился"… В тот день я снова поклялся, что никогда и никому ничего не прощу!..
…Доклад о расселении польских деревень в Опоченском уезде… Подписал… Рапорт о переселении семисот тридцати двух жителей Белограйского уезда… Есть… Донесение об уничтожении банды около Любстова в Кольском уезде… Ничего, ничего, господа поляки: сибирский климат вам полезен… Так… Приговор военно-полевого суда… двадцать девять человек… смертная казнь через повешение… Утверждаю…
– …Павел Карлович, – Саша Армфельт вошел в мой кабинет, – графиня Гаук просит вас принять ее.
– Проси…
Никанор и Иван стоят сзади меня. Если графине придет в голову несчастливая фантазия пострелять по русскому генералу – ее обезвредят еще до того, как она сумеет всерьез поднять оружие. Были уже подобные случаи…
В кабинет не входит, а вплывает расфранченная дама, лет эдак… ладно, не будем нескромными. В конце концов, ей не так уж и много лет, чтобы драгоценности и наряды совсем затмили ее собственный облик.
– Прошу, сударыня, – поднявшись, я указал ей на кресло. – Что вас привело ко мне?
Но вместо того, чтобы усесться на предложенное ей место, женщина внезапно упала передо мной на колени:
– Ваше превосходительство! Я прошу, умоляю вас о снисхождении. Она еще совсем молода, глупа. Низкие и дурные люди наговорили ей о ее дяде "bohaterze Powstania" – и вот девочка решилась…
– Сударыня, во-первых, встаньте. Во-вторых, постарайтесь внятно изложить: о ком идет речь и чего вы хотите от меня…
– Ваше превосходительство! Пощадите ее! Не отправляйте ее в Сибирь. Мы с мужем готовы поклясться, что этого больше не повторится…
– Сударыня, вы не ответили на вопрос: за кого вы просите?
– Ах, ваше превосходительство, я прошу за нашу племянницу – Агнешку. Ведь это она стреляла в вас…
Ага. Вот оно, значит, как… Тетушка пришла просить за свою племяшку-террористочку… Точно! Вспомнил! Это та стерва, которая еще Армфельта за руку укусила…
– Сударыня, поймите: ваша племянница совершила преступление против родины и народа…
Графиня Гаук залилась слезами. Жаль ее… Э-э, да гори оно все ясным пламенем! На свой страх и риск выпишу этой дуре десяток плетей и домой! К тетушке и дядюшке – лечить выпоротую жопу!
Когда я сообщил графине о своем решении, истерика перешла в другое состояние: Гаук пыталась целовать мне руки. Я всегда ненавидел подобные проявления…
– Одну минуту, сударыня. Я только свяжусь с Варшавским КГБ…
Через пять минут у меня на столе начал стучать телеграфный аппарат:
"Гаук зпт агнесса брониславовна зпт полька зпт 1869 года тчк обвиняется в шести терактах зпт в том числе четырех успешных тчк следствие ведется тчк следователь по особо важным делам надворный советник Никольский".
Никольский вообще-то человек дельный. И лишнего шить не будет. Здесь вам не Россия, где можно состряпать дело против казнокрада или проворовавшегося подрядчика. Здесь война…
– Сударыня, вынужден вам отказать. Агнесса Гаук замешана в шести терактах, и я не могу ее помиловать. Да и не хочу: пусть получит то, что заслужила…
Гаук снова бросилась на колени. Может быть, генерал не так понял? А может быть, его превосходительство хочет благодарности? Какой угодно! Она сама готова отблагодарить его превосходительство…
– Так, ну хватит! Армфельт, проводите госпожу графиню!
Поручик вежливо, но твердо подталкивал Гаук к дверям, когда она прошипела:
– Chien pouacre Russe! Tu vas payer!
– Allemand, s’il vous plait, – усмехнулся я.
Вот так. У Павла Карловича Ренненкампфа еще один враг…
Интерлюдия
Уже полгода, как в районе горы Магнитная не умолкает ни на секунду грохот огромного строительства. Унитарное предприятие "Магнитогорск-сталь" (пятьдесят процентов казенного капитала, пятьдесят – компании "Братья Рукавишниковы") ударными темпами строит металлургический гигант. Взметнулись ввысь многосаженные трубы, рядами встали кауперы, гордо выставили широкие бока доменные печи. Рядом на стройплощадках поднимались новые цеха. Мартены, конверторы, линии розлива. Огромный блюминг и несколько многозаходных прокатных станов. И целое море, целый океан людей. Под снегом и дождем, при солнечном сиянии и в неверном свете прожекторов они, точно неутомимые муравьи, трудятся не покладая рук на стройке…
– Ну что, господин ротмистр, как сегодня план? – Высокий человек в дорогом "автомобильном" костюме с модной застежкой-"молнией" и высоких ботинках на толстой каучуковой подошве посмотрел на офицера в выцветшем жандармском мундире.
– Думаю – на сто восемь процентов за эту неделю выйдем! – Жандарм потер переносицу. – Наш лагерь, во всяком случае…
– Смотрите, – удовлетворенно кивнул модник, – а то ведь не выполним!
С этими словами он показал на огромную растяжку, висящую над железнодорожными путями между двух кауперов. На закопченном, некогда трехцветном, а ныне буром полотнище красовались аршинные буквы: "Первой годовщине коронации – первая плавка!"
Ротмистр еще раз потер переносицу и, попрощавшись, заторопился куда-то, по своим делам. А модник широким шагом двинулся дальше вдоль строящегося цеха. Так быстро, что просто не мог заметить странных, оценивающих взглядов, которыми обменялись двое рабочих у него за спиной.
По виду обычные работяги, разве что наемные, а не мобилизованные – именно так на стройке Магнитогорска было принято называть заключенных, – эта пара не привлекала ничьего особого внимания. Один из них методично закручивал громадные болты сборных конструкций, второй что-то подправлял в паровике грузоподъемного механизма. Вокруг возились и суетились другие рабочие, занятые каждый своим делом, покрикивали десятники, надсаживались, перекрывая шум стройки, мастера. Тот, что крутил болты, неожиданно густо выматерился: сорвавшийся ключ чувствительно съездил рабочему по ноге…
Над строительством разнеслись размеренные удары колокола, и тут же завопили мастера и десятники:
– Шабаш! Шабаш! Обед! Обед!
Точно из-под земли, вынырнули откуда-то конвойные с карабинами наперевес, окружили мобилизованных, выстроили в колонну и погнали всю ораву туда, где вдалеке дымились и исходили паром огромные артельные котлы. Вольные разбредались группками или поодиночке, тащили припасенные узелки с нехитрой домашней снедью. Некоторые направились к низкому одноэтажному бараку, на крыше которого стояли огромные, сколоченные из досок буквы "Столовая".
Двое рабочих уселись рядышком, развернули узелки, доставая свои припасы. Один из них, крепкий мужик лет сорока с дочерна загоревшим обветренным лицом, протянул второму вареное яйцо:
– Спробуй-ка…
Тот, тоже крепыш, но помоложе, взял яйцо, быстро очистил, надкусил и чуть покривился.
– Аль не свежее?
– Нет, хорошее. Боже мой, чего бы я сейчас не отдал за нормальное яйцо, приготовленное… – Он замялся, словно подыскивая слово, и неожиданно закончил шепотом: – Soft-boiled.
Загорелый посмотрел на своего визави неодобрительно. Затем придвинулся и зашептал:
– Послушайте, лейтенант. Ведь вас, кажется, предупреждали: ни при каких обстоятельствах не говорить на родном языке!
– Прошу прощения, я просто забыл это проклятое слово… Больше этого не повторится.
– Очень надеюсь. А вы хорошо рассмотрели прошедшего мимо нас инженера? Запомните: это сам Горегляд, изобретатель "Единорога". Даю вам три дня на подготовку. После исполнения немедленно уходите.
– Слушаюсь…
Рассказывает Олег Таругин
(император Николай II)
Сразу после завтрака ко мне явился Димыч. Не как представитель крупного капитала, а как вполне себе гражданский чиновник, их сиятельство граф Рукавишников, член Госсовета, глава Департамента промышленности, наук и торговли. И с порога спустил на меня собак.
– Здорово, твое величество! Я больше не могу работать в таких условиях! Где, блин, обещанные моему департаменту полномочия? Почему я до сих пор не имею права нагибать министерских? В патентном бюро – бардак, сотрудники – идиоты. Воротилы отечественного бизнеса – поголовно ворье. Ну, или через одного. Я бы их вывел в поле, поставил лицом к щербатой кирпичной стенке и пустил бы пулю в лоб! Блин, если те товарно-денежные отношения, что сложились у нас в стране, вообще можно назвать бизнесом! Да я сейчас "лихие девяностые" со слезами умиления вспоминаю! Там хоть по понятиям разбирались, а тут – ни законов, ни понятий! Я в таких условиях ни за что не отвечаю! Понял? Пока ты мне в стране порядок не наведешь!
На этой ноте я прервал своего друга:
– Твою мать, Димыч! Иди ты на хер! Ты все равно отвечаешь за все! Хочешь – расстреливай сотрудников, хочешь – вешай! Мне пофиг! Но чтобы дело делалось! Причем хорошо и в срок! Гениев я тебе не рожу – работай с теми, кто есть! И полномочий я тебе отсыпал выше головы, запрет только на массовые казни. А вот если ты не знаешь, как ими распоряжаться, – это сугубо твои проблемы! Включи, блин, мозги, если они не отсохли! А будете меня доставать – пошлю всех и уеду. В отпуск. На море. Доступно изложил или требуется перевод?
Димыч ошарашенно смотрит на меня, а затем начинает тихо хихикать. Постепенно он смеется все громче и все заразительнее. Я не выдерживаю и подключаюсь к нему. Минуты две мы хохочем, как два идиота. Наконец отсмеявшись, он спрашивает:
– Величество, а какое сегодня число, ты не помнишь?
– Ну… – Я лихорадочно соображаю, какой сегодня день нагадал мне календарь…
– Понятно… – Димка сокрушенно качает головой. – Совсем заработался, да? Если че, то сегодня первое. Апреля, месяца…
Блин! Разыграл меня! Вот собака… Ну-ну… Я тебе тоже устрою похохотать…
Тем временем Димка быстро докладывает мне о ходе ревизии в патентном бюро и пробирной палате. Я подбрасываю ему пару советов, он обещает подумать. А вот я, кажется, уже подумал. И придумал…
– Слушай, Димыч. А ты когда последний раз в театре был?
Рукавишников озадаченно чешет в затылке и сообщает, что со времен достопамятного бритья он в театре и не был. Все как-то не успевал…
– А что?
– Да ничего. Понимаешь, что-то у нас с культурной жизнью затык получается. Надо бы больше внимания уделять культурной обработке населения…
Димка задумывается. Затаив дыхание, я слежу за ним…
– Слушай, Олегыч! Так все просто: нужно какой-нибудь надзирающий орган над всеми этими операми-балетами поставить!
Заглотил-таки приманку!..
– Не понял. – Я стараюсь говорить ворчливо, недоверчиво. – Цензура у нас уже есть…
– Да не, не цензура! – Все! Рыбка на крючке. – Знаешь, что-то типа Министерства культуры! Что худсоветы, чтобы репертуары утверждать…
Остапа понесло! Димка в красках расписывает мне все преимущества новой управляющей структуры, рисует яркими мазками перспективы возможной идеологической борьбы… Лишь через полчаса он, наконец, успокаивается и, вспомнив, что у него через четверть часа заседание департамента, исчезает. Ну, мил друг, сейчас…
– Егор!
Шелихов влетает в кабинет. Значит, первое апреля?
– Статс-секретаря ко мне.
Через десять минут у меня в кабинете стоит статс-секретарь, а рядышком сидит симпатичная барышня-стенографистка.
– Подготовьте указ о создании Министерства культуры. В его ведении правовое регулирование, а также разработка проектов нормативных актов по вопросам: культуры, искусства, кинематографии, историко-культурного наследия, средств массовой информации и массовых коммуникаций, информационного обмена, вещания дополнительной информации, печати, издательской, полиграфической деятельности, архивного дела, международного культурного и информационного сотрудничества, а также межнациональных отношений. Цензорский надзор переподчиняется данному министерству, организационно и структурно оставаясь в составе Комитета государственной безопасности. Министром культуры Российской империи назначаю графа Рукавишникова, Александра Михайловича. На исполнение – сорок пять минут. Мне на подпись уже в трех экземплярах, заверенных малой государственной печатью. Вопросы?
Статс-секретарь уносится исполнять. А я погружаюсь в текущие дела. Транссиб, Магнитка, ДнепроГЭС… Вчера был поганый день: обсуждал с Духовским среднеазиатские дела – ясности пока нет. У Менделеева произошел взрыв в лаборатории, и еще чудо, что никто не пострадал. Ребята Васильчикова носом землю роют, но никаким терактом тут и не пахнет: Дмитрий Иванович работает со взрывчатыми веществами, а там столько нестабильщины, что и без всяких террористов того и гляди на околоземную орбиту выйдешь. Кусками. Еще вчера Бунге в отставку просился – еле-еле старика уговорил. Финансовая реформа идет, хромая на все четыре ноги… Первое апреля, говоришь?..
Указ уже с печатями ложится мне на стол. Подписываю…
– Филя! – и когда Махаев "встает передо мной, как лист перед травой": – Скорохода во Дворец Госсовета. Вручить графу Рукавишникову под подпись.
Сейчас что-то будет…
…Когда Димыч врывается ко мне в кабинет, я бросаю взгляд на часы. Однако… Он появился здесь через пятнадцать минут. Десять минут шел скороход, значит… Да вам, батенька, можно на Олимпиаду! Почти километр плюс три лестницы за пять минут! Могем…
– Ты что, сдурел?!
– Не понял?
– Какое, на х… министерство?! У меня что – работы мало?!
– А у кого ее мало? Покажи мне, я его нагружу…
– Ты че, какая культура?! Мало мне завода, мало мне ваших верфей, мало мне этого гребаного департамента?! Я и так по четыре часа сплю…
– Бли-ин! Да ты вон как – еще и высыпаешься? Лично у меня больше трех часов не получается… А тебя, значит, еще чем-нибудь догрузить можно, до кучи…
Димка сбавляет обороты. Он знает, что все засланцы здесь работают на износ, и решает зайти с другого конца:
– Нет, ну почему я?! Я что – театрал? Я что – самый культурный? Назначь кого-нибудь, но я-то?..
– Кого-нибудь? Предлагай. Я что, по-твоему, могу такое дело какому-то Станиславскому или Михаилу Чехову поручить? Ну, ты предлагай, предлагай!..
Димыч смят, раздавлен и уничтожен. Понурив голову, он медленно бредет к выходу из кабинета. Когда он уже переступает порог, я окликаю его:
– Граф! Эй, граф! – Он медленно поворачивается с убитым видом. – Напомни-ка мне, с какого числа ты у нас министр?
– С первого апре… Гад ты, величество! Так ведь и до инфаркта доскакаться можно!
На его лице написана такая неподдельная обида, что мне приходится достать из стола коньяк и рюмки.
– Ну извини, братишка! – Я жестом приглашаю его за стол. – Мировую?
– Да ладно, ладно… – говорит Димыч, враз повеселев, – я тоже хорош. Действительно, нашел время когда шутки шутить…
После четвертой "мировой" рюмки он уходит на свое заседание. А у меня уже через минуту – новый посетитель. Николай Авксентьевич Манасеин пришел с проектом нового уголовно-процессуального кодекса…
…Через два часа, когда мы добрались до сто шестьдесят восьмой статьи, в кабинет, чуть не сбив с ног Махаева, влетел Димыч:
– Государь! Беда! На Магнитке – взрыв на домне. В Горегляда стреляли…
– Пошел ты, граф, знаешь куда?! Два раза хохма – уже не хохма…
Но Димыч уверяет меня, что День дурака тут ни при чем. Блин, только этого нам и не хватало! Теракт?..
Рассказывает председатель КГБ генерал свиты князь Васильчиков
Я еду в Кремль, на прием к императору. Увы, безвозвратно канули в Лету те славные и счастливые времена, когда я каждый день был рядом с государем в должности его адъютанта и близкого друга. Другом, впрочем, я остаюсь и по сей день, но общаться с ним лично – хорошо если раз в неделю случается. А так – по телефонной связи. Но сегодня – сегодня иное: дело столь срочное, столь безотлагательное и столь конфиденциальное, что даже телефону доверять не стоит – лично, с глазу на глаз.
Кремлевская охрана козыряет, пропуска не спрашивая. А к чему спрашивать, если меня, моего шофера, моего адъютанта каждый из внутренней стражи обязан в лицо знать? Правда, и до сих пор действует правило "внезапного вопроса". Вот и он:
– Ваше сиятельство! Какой по счету от входа была ваша каюта на "Адмирале Нахимове"?
– Пятая, Михалыч, пятая.
Спрашивающего я тоже давненько знаю. Еще в кругосветку с государем вместе ездили. Бородатый урядник чуть улыбается, делает шашкой "подвысь". Все, можно проходить.
– Сергей Илларионович, – к нам подходит лично начальник императорской охраны генерал-майор Гревс с тремя казаками. – Прошу вас.
Александра Петровича я тоже знаю давненько. Менее, чем государя, но давненько. Дружбы между нами особой нет, но доверительные приятельские отношения – как и у всех, кто был и есть в "ближнем круге". Государь еще иногда его в насмешку "кругом первым" именует, по дантовому "Аду".
– Государь велел сразу по прибытии вас, Сергей Илларионович, к нему проводить.
А вот это уже интересно. Откуда бы государю знать, что новости у меня, отлагательства не терпящие? Неужели не доверяет и кто-то из моих докладывает? Так, с этим потом разберемся, а пока папку поудобнее перехватить и скорым шагом за Гревсом…