– Его не нашли среди убитых, – также шепотом отозвался Тудислав. – Впрочем, тело кудесника Велегаста тоже не удалось обнаружить. Говорят, что небесные девы вознесли Велегаста на гору Меру, минуя погребальный костер. Возможно, такая же честь была оказана богами и внуку ярмана Гвидона.
Аэций симпатизировал младшему сыну франкского князя Кладовлада, хотя и полагал, что юноша недолго протянет на этом свете. Уж слишком могущественными были его враги, и слишком многого ждали от него сами франки. Чудесное зачатие Меровоя, в которое верили если не все, то многие, сразу же вознесло младшего сына Кладовлада над другими людьми. Но кто высоко вознесся, тому больнее падать. По мнению Аэция, которое он, впрочем, не собирался никому навязывать, Меровой был хоть и даровитым, но самым обычным юношей. А потому ноша, которую взвалили ему на плечи честолюбивый дед и легкомысленная мать, рано или поздно раздавит его. И уж тем более Меровою не следовало ввязываться в спор с каганом Аттилой. Слишком уж неравными были силы. Гунны в любой момент могли выставить двести тысяч испытанных бойцов. А франки – от силы пятьдесят тысяч. Да и то если очень постараются. Немудрено, что умный князь Кладовлад отказал в поддержке кудеснику Велегасту. И даже более того, прислал к кагану своего старшего сына Кладовоя с заверениями в вечной дружбе. Сейчас Кладовой, рослый светловолосый франк лет сорока, ехал по правую руку от кагана Аттилы и о чем-то мирно беседовал с ним. У Аэция не было никаких сомнений в том, что эти люди между собой договорятся. И этот их договор обернется для княжича Меровоя, лишившегося своей главной поддержки в лице кудесника Велегаста, смертным приговором. В свое время сиятельный Сар, отец Аэция, будучи префектом Галлии, сумел найти общий язык и с князем Кладовладом, и с княжичем Кладовоем. С последним он подружился, и княжич даже назвал своего младшего сына в честь римского патрикия. В последний раз Аэций видел малолетнего Сара год тому назад. И от души пожелал ему более легкой дороги, чем та, что выпала на долю его тезки.
Девин внушал уважение любому, кто хоть однажды подступал под его высокие стены, сложенные из огромных камней. Если верить древним преданиям, то этот город был построен много веков тому назад великанами-волотами по приказу самой богини. Аэций в предания не верил, но все же вынужден был признать, что громоздить друг на друга камни такой чудовищной величины нормальным людям не под силу. Девин уступал размерами не только римским, но и многим венедским городам. Но он был, пожалуй, единственным в мире городом, который населяли только женщины. Взрослый мужчина не имел права находиться за его стенами более суток. Если он нарушал этот древний закон, наказание следовало незамедлительно. Исключение делалось только для кудесников и волхвов самого высокого посвящения. Вооруженные мечами и копьями жрицы бдительно охраняли покой своей богини. Никто не знал точного числа стражниц Лады, но, по слухам, их было никак не меньше пяти тысяч.
Ворота Девина распахнулись перед каганом Аттилой и его свитой. Три тысячи дружинников кагана вынуждены были раскинуть свой стан у городского рва. Аэций, как и все прочие вожди, поднес перстень к лицу бдительной стражницы, стоящей на приступке у ворот, и получил от нее благосклонное:
– Ступай.
В город богини Лады и сам Аттила, и благородные мужи, его сопровождавшие, входили пешими. Так было заведено с давних времен, и никто, похоже, не собирался менять укоренившийся обычай даже ради всесильного повелителя гуннов. Впрочем, сам Аттила на подобную честь и не претендовал. Ему достаточно было и того, что он первым ступил на священные плиты храма Великой Матери всех богов и первым заглянул в глаза рослой женщины, облаченной в белый свадебный наряд. Это была кудесница Влада, как успел шепнуть на ухо Аэцию князь Родован. Из-за сгустившихся сумерек патрикий не сумел разглядеть лица женщины, но фигура у нее была безупречной, и этого не могла скрыть даже длинная, до пят туника.
– Ты слышал ее зов? – строго спросила кудесница у кагана.
– Да, – твердо произнес Аттила.
– Тебя не страшат препятствия и испытания?
– Нет.
– Ты готов принять волю богини, какой бы она ни была?
– Да.
– Входи, – торжественно произнесла кудесница и взмахнула рукой, словно птица-лебедь крылом.
Храм Лады, как и все здания в Девине, был выстроен из камня. И это было тем более удивительно, что венеды предпочитали сооружать обители для своих богов из дерева. Храм в Девине являл собой в этом ряду едва ли не единственное исключение. Но в пользу этого капища говорила его древность. Храм представлял собой огромную круглую башню без крыши. По прикидкам Аэция, здесь могло без труда поместиться более трех-четырех тысяч человек. Чем-то это строение напоминало Колизей. В первую очередь – ареной, которую здесь называли священным кругом. Освещался храм Лады только лунным светом. Но этого света было вполне достаточно, чтобы заинтересованный наблюдатель мог во всех подробностях рассмотреть изображение богини, вытесанное из большого белого камня. Лада была явлена миру в виде лебедя, вскинувшего крылья для полета. Голова лебедя была повернута назад, словно богиня прощалась с миром Яви, перед тем как устремиться в мир Прави. Но тело ее пока лежало на земле, готовое принять того, кто захочет разделить с ней божественный полет.
Претендентов оказалось двое. Один из них, в котором Аэций без труда опознал Аттилу, был облачен в волчью шкуру с хорошо выделанным звериным черепом на голове. Волк считался спутником Перуна, одним из его воплощений в этом мире. Второй претендент оказался посланцем Велеса в облике медведя. Если судить по лицу князя Родована, то ничего из ряда вон выходящего не происходило. Таинство началось в полном соответствии с рядом, установленном богами. У вождя, претендующего на благосклонность богини, должен быть соперник, и он появился. Теперь эти двое готовились сойтись в схватке, исход которой предопределен. Бер должен уступить место Волку у тела Лады, жаждущей любви. Живым воплощением богини стала кудесница Влада. Именно она прилегла обнаженной на камень, вокруг которого закружили Волк и Бер. Пока что они присматривались друг к другу, и их кружение больше напоминало танец, чем смертельную схватку. Оружия в их руках не было, соперники должны были одолеть друг друга голыми руками и либо задушить, либо вытеснить за пределы священного круга.
Рожки взвизгнули так неожиданно, что Аэций даже вздрогнул. А вслед за рожками ритмично заработали била, задавая ритм поединку. Бер был выше ростом Волка и, судя по всему, моложе. Во всяком случае, двигался он быстрее своего соперника. Волк был шире в плечах и крепче стоял на ногах. Для Аэция не было секретом, что Аттила искусный боец, не раз побеждавший в подобных поединках. Собственно, по-иному и быть не могло. Слабый человек не мог стать вождем варваров, и сила духа обязательно должна в нем сочетаться с силой мышц. Первая схватка не выявила победителя. Противники разорвали объятия и отшатнулись друг от друга. Лунный свет вдруг упал на лицо Аттилы, и Аэций уловил на нем раздражение и даже гнев. Что-то явно случилось. Таинство разворачивалось совсем не так, как задумывалось. А долгая возня на кругу могла лишить Аттилу тех сил, которые ему очень понадобятся на брачном ложе.
– Я его в бараний рог согну, – прошипел Аэцию в самое ухо князь Родован.
– Кого? – спросил патрикий.
– Драгана!
– А ты уверен, что это именно он?
Вопрос Аэция потряс гепида, застывшего с открытым ртом, и только когда Бер и Волк во второй раз сошлись друг другом, из этого рта вырвалось ругательство. Бер одолевал Волка, это понимали едва ли не все ближники Аттилы. Понять они не могли другого – почему?
– Сдается мне, – произнес Аэций негромко, но веско, – что это не Драган. Это Меровой.
Князь Родован сдавленно вскрикнул и схватился за рукоять меча. Впрочем, обнажить он его не посмел. Во-первых, это было бы сочтено святотатством, а во-вторых, повлекло бы за собой немедленную расплату. Стражницы Лады, стоявшие по всему периметру храма, вскинули луки. Было их едва ли не вчетверо больше, чем мужчин, а потому в исходе предстоящей схватки никто не усомнился. Ропот среди сторонников Аттилы мгновенно смолк. Никто из благородных мужей даже не шелохнулся, когда Бер оторвал Волка от земли и могучим рывком перебросил его через невысокое каменное ограждение. Аттила упал на каменные плиты и застыл в неподвижности. А его соперник подошел к священному ложу и насладился тем, что ему принадлежало по праву. Заслышав сладкие стоны богини, Аэций вздохнул и от души позавидовал счастливому Беру.
Кудесница Влада сама подвела княжича Меровоя к барьеру, отделяющему свиту кагана от священного круга, и произнесла голосом звонким, как серебряный колокольчик, нужные слова:
– Примите нового ярмана, смертные, и почитайте его отныне как богов своих.
Ответом ей было глухое молчание свиты и злобный рык обманутого кагана, поднимающегося с каменной плиты.
Часть 2 Нашествие
Глава 1 Посольство
Князь Родован сдержал слово, данное Литорию от имени кагана Аттилы. Сиятельная Плацидия вернула опальному патрикию не только земли, но и звание магистра пехоты, дарованное ему еще императором Гонорием. Литорий возликовал душою, но бросаться с головой в омут большой игры не торопился. Десять лет жизни в изгнании не прошли для него даром. Он растерял все свои связи. Из его прежних друзей и знакомых в вихре гражданских войн, бушевавших в империи, уцелел только сенатор Рутилий Намициан. К нему Литорий и направил свои стопы, дабы получить необходимые сведения о людях, окружавших императрицу и ее юного сына божественного Валентиниана.
Рутилий жил в своей загородной усадьбе, расположенной в двадцати милях от Рима. Усадьба была обнесена каменной стеной, причем совсем недавно, из чего Литорий заключил, что патрикии не чувствуют себя в безопасности даже в окрестностях Вечного Города. Рутилий, встретивший магистра как дорогого гостя, охотно подтвердил, что времена правления сиятельной Плацидии и божественного Валентиниана никак нельзя назвать благословенными.
– После гибели Бонифация дела в империи идут хуже некуда. В Америке бесчинствуют богоуды. Готы захватили земли в нижнем течении Роны и угрожают Орлеану. Да что там Галлия, если разбойники грабят торговые обозы в двух милях от Рима.
– Божественный Валентиниан произвел на меня очень благоприятное впечатление, – осторожно заметил Литорий.
Рутилий при этих словах едва не подавился куском мяса, побагровев до синевы, но сумел-таки с помощью расторопного раба с достоинством выйти из затруднительного положения.
– Прости, сиятельный Литорий, – прошипел сенатор, обретший наконец утерянное дыхание, – но ты, видимо, плохо осведомлен о наших делах.
– Затем я к тебе и приехал, дорогой Рутилий, чтобы выслушать правду, пусть и горькую, из уст одного из умнейший патрикиев Великого Рима.
– Горше не бывает, – покачал головой сенатор. – Конечно, божественный Валентиниан далеко не дурак, но распутника, подобного ему, Рим еще не видел. Что, впрочем, неудивительно – а кого еще могла воспитать старая ведьма Пульхерия?
– Для своих пятидесяти лет эта женщина выглядит более чем сносно, – заступился за новую знакомую Литорий. – Чего не скажешь о Галле Плацидии. Императрица сильно сдала.
– А с сыном Пульхерии, высокородным комитом Ратмиром, ты уже успел познакомиться, Литорий? – скривил в усмешке толстые губы сенатор.
– Кажется, да, – припомнил магистр. – Светловолосый, голубоглазый молодой человек лет восемнадцати, очень смазливый и, судя по всему, далеко не глупый.
– Дьявол во плоти, – огорошил гостя хозяин чудовищным приговором.
Рутилий всегда был склонен к преувеличениям, но в данном случае он явно хватил лишку. Конечно, ветераном многих битв обидно, что чин комита дан безусому мальчишке, но, учитывая услуги, которые на протяжении многих лет оказывала императрице его матушка Пульхерия, подобное возвышение можно понять.
– Сиятельная Плацидия от него без ума и позволяет мальчишке то, чего никогда никому не позволяла, даже собственному сыну.
– Это пройдет, Рутилий, – утешил сенатора Литорий. – Скорее всего Ратмир последняя страсть стареющей женщины.
– Она сделала его патрикием, наследником состояния Аттала. Ты мне скажи, магистр, какое отношение сын варвара имеет к представителю едва ли не самой знатной и древней римской фамилии? Юнца боится даже магистр двора Валериан, прожженный интриган и проходимец.
– По-твоему, в свите Плацидии нет достойных мужей? – развел руками Литорий.
– Один есть, – порадовал гостя хозяин. – Комит схолы тайных агентов Авит. Если тебе нужно будет на кого-то опереться, то более надежной опоры, чем высокородный Авит, не найти. Плацидия не слишком жалует комита агентов, но отдает должное его уму. Это Авит уговорил императрицу женить сына на дочери императора Феодосия. Брак, безусловно, выгодный Риму, тем более что у правителя Византии нет сыновей. К сожалению, сиятельной Евпраксии достался никудышный муж.
– А что ты скажешь о префекте Пасцентии?
– Дурак, – отрезал Рутилий. – Он уже почти потерял Галлию. Если так будет продолжаться и далее, то от Великого Рима останутся только слезы. Я уже поднимал вопрос в Сенате о прощении и возвращении патрикия Аэция, но эти старые глупцы меня не поддержали. Хорошо хоть ты вернулся, сиятельный Литорий, у божественного Валентиниана появился наконец человек, которому он может доверить остатки своих легионов.
– А какие вести идут из африканских провинций?
– Хуже некуда, – буркнул Рутилий. – Вандалы обосновались там надолго, если не навсегда. Комит Авит настоятельно советует Плацидии помириться с Гусирексом, признать его власть над Карфагеном и заключить с ним договор.
– По-твоему, это совет умного человека, Рутилий?! – возмутился магистр.
– А что нам еще остается, Литорий? – тяжело вздохнул сенатор. – Вандалы бесчинствуют во Внутреннем море, мешая торговле. Они уже разорили несколько городов в Италии, того и гляди приберут к рукам Сицилию и Сардинию, а нам нечего им противопоставить. Идут слухи, что князь Верен собирается направить в Медиолан своего посла, дабы разом разрешить все вопросы.
Разговор с Рутилием Литория и огорчил и разочаровал. Похоже, сенатор, чей возраст приближался к шестидесяти годам, давно растратил свой пыл, и его сил хватало только на пустое брюзжание. Однако и посещение Вечного Города не добавило магистру пехоты оптимизма. Рим переживал не самые лучшие времена. Утрата африканских провинций больно ударила по торговле. Город испытывал недостаток в продовольствии, и бунт черни, по словам префекта Рима Гортензия, был уже не за горами.
– Если тебе не удастся отбросить назад в Аквитанию готов рекса Тудора, магистр, то Рим будет голодать уже в эту зиму. Подвоз продовольствия из Галлии почти прекратился.
Того же мнения придерживался и епископ Лев, к которому набожный Литорий обратился за благословением. Кроме того, епископ был озабочен разгулом язычества, вновь захлестнувшего провинции империи.
– Трудно требовать благочестия от народа, – вздохнул Лев, – когда патрикии и матроны предаются блуду в самых непотребных и оскорбительных для христианской веры формах. Святая матерь Церковь ждет от тебя, магистр Литорий, если не спасения, то хотя бы поддержки. Нельзя допустить, чтобы жрицы языческих идолов продолжали бесчинствовать в империи.
– Ты имеешь в виду матрону Пульхерию? – насторожился Литорий.
– Ее связь с демонами не вызывает сомнений, – холодно бросил Лев.
Епископ Рима был еще молод, ему совсем недавно исполнилось сорок лет, но полноват изрядно. А потому, наверно, его призывы к воздержанию не вызывали доверия у паствы. Тем не менее Лев отличался острым умом и, судя по всему, твердым характером. А главное, готовностью идти до конца.
– Надо очистить Медиолан от скверны, – сказал он на прощание Литорию, – иначе торжествующая ересь захлестнет империю с головой.
А более Литорию и поговорить было не с кем. Великий Рим оскудел достойными мужами, немудрено, что империей правили безусые мальчишки и сластолюбивые матроны. Вернувшись в Медиолан, Литорий прямо заявил об этом комиту схолы императорских агентов. Высокородный Авит, которого магистр помнил еще тридцатилетним нотарием, выслушал его молча. Представительной внешностью комит не отличался, да и жил он скромнее скромного: его дом, стоявший едва ли не на окраине Медиолана, мог бы принадлежать торговцу средней руки. Судя по всему, Авит не был подвержен пороку сребролюбия, весьма распространенному среди высших сановников империи, тащивших все, что плохо лежит.
– Я получил письмо от бывшего комита Туррибия, – спокойно отозвался Авит. – Князь Верен прибрал к рукам все города Африки. А дабы никто из тамошней знати не осмеливался даже помышлять о сопротивлении, он приказал разрушить стены, окружающие Карфаген. Комит настоятельно советует нам заключить договор с вандалами и выдать дочь Галлы Плацидии, сиятельную Гонорию, за Янрекса, внука Верена.
– Туррибий – предатель! – вскипел Литорий.
– Не спорю, – пожал плечами Авит. – Но нам нечего противопоставить вандалам, магистр, думаю, ты уже сам успел в этом убедиться.
– Против договора я не возражаю, – кивнул Литорий. – Но нельзя выдавать Гонорию за внука Гусирекса, в противном случае этот Янрекс заявит о своих правах на Рим.
– Мы не можем ссориться с вандалами, имея за спиной гуннов Аттилы, – поморщился Авит.
– У кагана в ближайшие годы и без нас будет много хлопот, – криво усмехнулся Литорий. – Аттила имел неосторожность рассориться с венедами, и теперь ему придется сдерживать их напор на севере.
– Ты уверен в этом, магистр?
– Я сам приложил к этому руку, комит, а потому говорю тебе с полной уверенностью: у Рима есть в запасе лет пять, чтобы разрешить самые острые проблемы.
– Не скрою, – сказал Авит. – Ты меня очень порадовал, магистр. Теперь мы сможем с легким сердцем отказать внуку Гусирекса.
– Я бы выдал сиятельную Гонорию замуж, и как можно быстрее, – предложил Литорий. – По-моему, она уже созрела для брака.
– У тебя есть подходящий жених на примете? – спросил Авит.
– А у тебя, комит?
– У меня есть, но для начала я бы хотел услышать твое мнение, сиятельный Литорий.
– Я имел в виду своего сына Ореста.
– Бога ради, магистр, избавь меня от юнцов, – всплеснул руками обычно сдержанный Авит. – Я не знаю, что мне делать с Валентинианом и Ратмиром. Эта пара скоро сведет меня с ума. Мои люди сбились с ног, отслеживая их похождения.
– Хорошо, комит, – обиделся Литорий. – А кого ты имеешь в виду?