Туррибий собрался уже обругать центенария последними словами, но тот вдруг предостерегающе поднял руку. Сомнений не было: ватажка Фавста приближалась к воротам. Действовали подонки столь стремительно, что удивили даже видавшего виды Туррибия. Чей-то дикий предсмертный крик резанул комита по ушам, а потом загомонили уже по всей усадьбе. Впрочем, крики продолжались недолго. Надо отдать должное головорезам Фавста: вопреки ожиданиям Климента, они очень быстро подавили сопротивление стражников и, судя по факелам, замелькавшим в окнах виллы, уже вовсю хозяйничали там. Телеги и коней грабители взяли у хозяев. Туррибий глазом моргнуть не успел, как обоз с награбленным добром покатил прочь от места трагедии в сопровождении сотни молчаливых всадников. Первой загорелась вилла, потом полыхнула конюшня, и через какое-то время огненный вихрь гулял уже по всей усадьбе. Вопреки обыкновению, Фавст не стал запирать рабов, и они сыпанули в разные стороны, спасаясь от набирающего силу огня.
– Пусть бегут, – остановил Туррибий заволновавшегося Климента. – Фавст свое дело сделал, а лишние трупы нам ни к чему.
– Мы что же, позволим головорезам уйти? – удивился центенарий.
– А деньги? – напомнил ему с усмешкой комит. – Или ты сам собираешься сбывать добро, награбленное у сестры императора? В четырех милях отсюда Фавста поджидает старый негодяй Марк с туго набитой мошной. Мы атакуем эту шайку, когда они получат денарии за свои неправедные труды.
Увы, расчет Туррибия оказался неверным. То ли Фавст почувствовал недоброе, то ли у него были свои осведомители в схоле агентов, но только на встречу с Марком он не явился. Старый выжига, а с ним вместе и Туррибий напрасно прождали обоз, утонувший во мраке. Впрочем, Туррибий и Климент, огорченные неудачей, все-таки вытрясли из Марка все наличные деньги, но убивать его не стали – уж очень ценный во всех отношениях был человек.
– Это же грабеж, высокородный Туррибий, – обиделся на комита агентов Марк. – Мы так с тобой не договаривались.
– Молчи, старик, – небрежно бросил ему Климент, – а то мы решим, что это ты предупредил Фавста.
– Будьте вы трижды прокляты! – напутствовал обидчиков старый негодяй, но его крик так и остался гласом вопиющего в пустыне.
Выезд императора на пепелище был обставлен с подобающей пышностью. И хотя со дня гибели Галлы Плацидии миновало уже девять дней, горе божественного Гонория воистину не знало границ. Рыдал он очень натурально, оплакивая сразу и сестру, и племянника с племянницей. Епископ Антонин здесь же на месте жуткой трагедии отслужил заупокойную службу по рабе Божьей Плацидии и двум чадам ее. Имя Пульхерии не было даже упомянуто. Антонин вдруг заупрямился, и его с трудом удалось уговорить отпеть хотя бы сестру императора. К сожалению, запах сгоревшей плоти давал о себе знать даже спустя девять дней, поэтому прощание божественного Гонория с горячо любимой Плацидией пришлось свернуть. Префект Иовий и магистр двора Олимпий подхватили под руки скорбящего императора и проводили его до кареты.
– Я хочу, чтобы над местом ее гибели был насыпан высокий холм, – всхлипнул Гонорий.
– Это будет сделано в ближайшие дни, – дуэтом отозвались Иовий и Олимпий.
– Надгробную плиту не забудьте. Из мрамора, – спохватился Гонорий. – Я сам напишу для нее эпитафию.
На этом император успокоился. Возвратился он с пепелища тихим и умиротворенным, хорошо покушал и отправился почивать. Сиятельный магистр вздохнул с облегчением – буря, которой он ждал, так и не разразилась. Божественный Гонорий смирился с потерей, и теперь пришла пора подумать о его преемнике.
– Неужели Иоанн? – вопросительно глянул на префекта Италии магистр двора.
– У Иоанна два достоинства: во-первых, он молод, а во-вторых, глуп, – усмехнулся Иовий.
– Но я полагал, что ты сам мог бы… – начал было магистр двора.
– А зачем, Олимпий? – пожал плечами префект. – Никто не поверит, что Гонорий добровольно назвал меня своим соправителем. Начнется смута. Вмешается Константинополь. Пусть пока будет Иоанн. А потом мы подыщем ему замену.
Пораскинув умом, Олимпий пришел к выводу, что префект, пожалуй, прав, властвовать из-за чужой спины порой куда удобнее, чем самому подставляться под ядовитые стрелы, летящие со всех сторон.
– Что случилось? – резко обернулся Иовий к вошедшему нотарию Авиту.
– Тебе письмо, префект, от ректора Илирика Велизария.
– И что он пишет?
– Он сообщает, что Галла Плацидия пересекла границу Илирика и Фракии в сопровождении комитов Аэция, Бонифация и пятисот клибонариев. Велизарий снабдил их всем необходимым и пожелал счастливого пути.
Если бы сейчас у ног сиятельного Иовия ударила молния, он вряд ли был бы так потрясен, как в это мгновение, после чтения незатейливого письма глупца Велизария. Иовий застыл столбом, и только горевшие бешенством глаза оповещали мир, что этот человек еще не умер, хотя не исключено, что его разбил паралич.
– Какая Плацидия? – просипел прыгающими губами Олимпий.
– Сестра императора, – с охотою пояснил магистру двора нотарий Авит.
– Туррибия ко мне! – прорезался наконец голос у Иовия.
К сожалению, комит агентов так и не смог внятно объяснить, каким образом Галла Плацидия выскользнула из расставленных сетей. Он только потрясение разводил руками и пучил на сиятельных начальников бесцветные глаза.
– Колдуньи они, – запричитал Олимпий. – Исчадья ада. Я же говорил! Им не страшен огонь не только земной, но и небесный.
Божественный Гонорий спокойно выслушал доклад префекта Италии, и по его губам промелькнула едва заметная улыбка:
– Я всегда подозревал, что ты дурак, Иовий, но не до такой же степени. Спасибо за радостное известие. Ты снял камень с моей души. Боже, на кого я оставляю несчастный Рим!
Глава 6 Константинополь
Божественный Феодосий, сын Аркадия, внук Феодосия Великого, гостей не ждал. Молодой император недавно женился, у него родилась дочь, и впечатлений от этих двух знаменательных событий для тихого мечтательного Феодосия хватило бы на десять лет вперед. К сожалению, жизнь распорядилась по-иному. Приезд тетки Плацидии вывел молодого императора из равновесия, и он сорвался, быть может, впервые в жизни. Дошло до того, что он повысил голос на свою старшую сестру Пелагею, в которой не чаял души и которой доверял больше, чем кому бы то ни было в этом мире. И, надо признать, сиятельная Пелагея, особа, отличающаяся редкостным благочестием, была достойна этого доверия. Собственно, именно Пелагея, унаследовавшая ум и характер великого деда, с пятнадцати лет управляла империей, опираясь на плечи мудрых византийских мужей, среди коих далеко не последнее место занимал дядя Феодосия и Пелагеи по матери, магистр пехоты, сиятельный Аспар. Именно он своим мудрым вмешательством предотвратил ссору между братом и сестрой.
– Мы не можем прогнать из Константинополя родную дочь Феодосия Великого, – мягко сказал Аспар, укоризненно глядя на Пелагею.
Пелагея красотой не отличалась даже в юные годы. Сейчас, когда ей исполнилось двадцать пять лет, она выглядела почти сорокалетней. Сказывались, видимо, посты, которыми она изнуряла свой организм, и девственность, совершенно неуместная, по мнению Аспара, для живущей в миру женщины. В последнее время дворец императора превратился едва ли не в женский монастырь, поскольку из него были изгнаны все мужчины, дабы не вводить в соблазн сестер Феодосия. Всевластие Пелагеи не нравилось юной супруге императора, которая вовсе не собиралась проводить свои дни в постах и молитвах. Однако сиятельная Евдокия вряд ли решилась бы на открытый бунт, если бы не приезд в Константинополь Галлы Плацидии. Аспару стоило только бросить взгляд на сорокалетнюю матрону, как он сразу же понял, что бури не миновать. И от души посочувствовал своему племяннику Феодосию. Жизнелюбивая Плацидия с помпой поселилась в апартаментах, выделенных ей племянником. Нельзя сказать, что Галла Плацидия повела разгульный образ жизни, оправдывая тем самым свою дурную репутацию, но и подчинятся монастырским правилам, установленным благочестивой Пелагеей, она тоже не собиралось. О чем и заявила со свойственной ей от рождения прямотой. Разумеется, и сестры императора, и его юная жена тут же порхнули под крылышко опытной тетки, которая не отказала себе в удовольствии поучить уму-разуму племянниц.
Что, естественно, вызвало гнев властной Пелагеи и возмущение ее первого подручного, магистра двора евнуха Евтапия. Сейчас эти двое лезли вон из кожи, чтобы вынудить несчастного Феодосия выслать тетку из Константинополя, ну хотя бы в Фессалоники, дабы спасти от дурного влияния невинные души.
– Всем известно, что она путалась с демонами, а одна из матрон ее свиты – колдунья!
Сиятельная Пелагея сразу невзлюбила римскую матрону Пульхерию, происходившую из знатной патрицианской семьи. Аспара это не удивило, уж слишком по-разному смотрели на жизнь эти женщины. Сам магистр, успевший пообщаться с гостьей, ничего бесовского в ней не нашел. Зато с готовностью признал, что матрона Пульхерия умеет настоять на своем. Недаром же молодые комиты Аэций и Бонифаций, сопровождавшие императрицу и даже, по слухам, спасшие ей жизнь, подчинялись, как успел отметить наблюдательный Аспар, скорее Пульхерии, чем Плацидии.
– Плацидия спит с высокородным Бонифацием, и этому есть свидетели! – привела свой последний и, как ей видимо казалось, убийственный аргумент Пелагея.
– Комит Бонифаций – не демон, – мягко возразил племяннице Аспар. – Он христианин, пусть и не всегда соблюдающий правила, предписанные религией. Но, в конце концов, все мы грешники. И чрезмерная святость порой оборачивается гордыней, одним из самых осуждаемых Церковью грехов.
Сиятельная Пелагея приняла выпад Аспара на свой счет и в своей подозрительности была права. Магистр пехоты, сын франка Бастого, сумевшего выдать за божественного Аркадия свою красавицу дочь, всегда настороженно относился к властной племяннице. А что касается евнуха Евтапия, то он его терпеть не мог и с удовольствием вздернул бы этого проходимца на ближайшем суку.
– Из Медиолана пришла скорбная весть, – сказал Аспар, с приличествующим случаю выражением лица, – скончался божественный Гонорий, император Великого Рима, мир его праху.
Божественный Феодосий никогда своего родного дядю не видел, зато очень хорошо знал, что тот потратил немало средств и усилий, дабы отпихнуть племянника от власти. Тем не менее правитель Византии перекрестился и даже прочитал молитву, смешно шевеля тонкими бледными губами.
– Императором Рима объявлен некий Иоанн, – продолжал Аспар удивлять племянника новостями.
– А кто он такой, этот Иоанн? – спросил божественный Феодосий.
– По моим сведениям, полное ничтожество, – развел руками Аспар. – В последние годы он разделял ложе с Гонорием, и тот якобы называл его своим сыном.
– А разве мужчины спят с мужчинами? – поразился Феодосий.
– Так ведь и женщины спят с женщинами, – попробовал отшутиться Аспар, смущенный наивностью племянника, и вызвал тем самым искренний гнев Пелагеи:
– Стыдись, сиятельный магистр!
Положим, Аспару, имевшему пятерых сыновей, стыдиться было абсолютно нечего. К мужчинам он относился равнодушно, предпочитая им слабый пол. А вот про евнуха Евтапия он мог бы многое рассказать Феодосию и Пелагеи, но счел это неуместным в данной ситуации.
– Я упомянул об этом прискорбном обстоятельстве только потому, что наглость самозванца, претендующего на родство с божественными Флавиями, переходит все границы. Но, быть может, ты, сиятельная Пелагея, готова признать срамника своим двоюродным братом?
На безбородом лице евнуха Евтапия досада была написана столь яркими красками, что Аспар невольно усмехнулся. По его сведениям, магистр двора уже успел снестись с префектом Иовием, не без пользы для своей мошны. Евтропий перетянул на свою сторону Пелагею и теперь собирался заручиться поддержкой не склонного к воинственным жестам императора.
– Война Константинополя с Римом погубит империю, – строго глянула на краснеющего брата Пелагея. – Возможно, Иоанн грешный человек, но кого мы можем предложить Вечному Городу взамен? Наш двоюродный брат Валентиниан, сын Константина и Плацидии, слишком мал, чтобы вершить дела империи, а его мать не способна справится даже со своими страстями. Тебе, мой божественный брат, придется иметь дело не с ничтожным Иоанном, а с лучшими полководцами Запада, Иовием и Литорием, а также с Римским Сенатом, уже одобрившим этот выбор.
Аспар был вынужден признать, что Пелагея рассуждает вполне здраво. Ссора с Римом могла дорого обойтись и самому Феодосию, и Византии. Гунны кагана Ругилы не замедлят воспользоваться этой, по сути, междоусобной борьбой, а у Константинополя слишком мало сил, чтобы сражаться с двумя врагами сразу.
– Я бы выждал, – подсказал племяннику Аспар выход из сложной ситуации. – Не стал бы говорить ни "да" ни "нет". С признанием Иоанна мы всегда успеем. А под это признание, если оно, конечно, последует, неплохо было бы выцарапать у Рима Илирик, которым Запад владеет не по праву.
Феодосию совет сиятельного Аспара понравился, ну хотя бы тем, что избавлял его от необходимости принятия немедленного решения. Император Востока обладал очень многими ценными качествами – он прекрасно рисовал, его почерку завидовали все каллиграфы империи, но решительность не была определяющей чертой его характера. И в данном конкретном случае, по мнению Аспара, это пошло скорее на пользу делу, чем во вред.
Сиятельная Плацидия была недовольна приемом, оказанным ей в Константинополе. Племянник Феодосий был, по ее мнению, полным ничтожеством, племянница Пелагея – набитой дурой. К сожалению, эта дура претендовала на то, чтобы вершить дела не только на востоке империи, но и на западе. И вершить их отнюдь не в пользу своей даровитой тетки. Галла Плацидия, чудом выскользнувшая из смертельной ловушки, устроенной ей изменниками-магистрами, приехала в Константинополь практически без средств, с двумя молодыми комитами и матроной Пульхерией вместо пышной свиты. Иначе как приживалой при племяннике ее и назвать-то было нельзя. Именно так ее и восприняли константинопольские патрикии, а потому и не спешили выказывать дочери Феодосия Великого свое почтение. За два месяца, проведенных Плацидией под сводами роскошного дворца, построенного некогда Константином Великим, ее навестили только магистр Аспар с сыном Родоарием. Магистр Аспар был настолько любезен, что ссудил бедствующей императрице приличную сумму денег, но этим пока и ограничился. Скучающей Плацидии ничего другого не оставалось, как дразнить племянницу Пелагею вызывающим поведениям и ублажать свою плоть с помощью сразу двух комитов – Аэция и Бонифация. Такая игра могла дорого обойтись Плацидии, учитывая то влияние на брата, которая имела умная и благочестивая Пелагея. Божественный Феодосий вполне мог отправить свою беспокойную тетку в изгнание.
– Я не хочу в один далеко не прекрасный момент проснуться где-нибудь в Иерусалиме, – в раздражении сказала Плацидия единственной поверенной всех своих тайн.
Сестру божественного Гонория и вдову патрикия Аттала связывала не столько дружба, сколько общность судьбы. Обе мнили себя спасительницами Рима и имели, к слову, на это полное право, обе чудом избежали смерти, обе рвались наверх, и у обеих не было под рукой опоры, чтобы с достоинством держаться на плаву. В сущности, они могли рассчитывать только друг на друга и, уж конечно, отлично это понимали.
– Божественный Феодосий пока что не признал Иоанна императором, хотя на этом настаивали Пелагея и магистр двора Евтапий. Магистру пехоты Аспару удалось уговорить Феодосия отложить решение этого вопроса на неопределенный срок. В Константинополе боятся гуннов кагана Ругилы, а потому и не хотят ссориться с Римом.
– Откуда у тебя эти сведения? – удивилась осведомленности подруги Плацидия.
– Я соблазнила Родоария, сына сиятельного Аспара, – спокойно отозвалась Пульхерия. – Теперь юноша будет есть из моих рук.
– Не понимаю, как тебе это удается.
– У меня большой опыт, сиятельная Плацидия, – усмехнулась матрона.
– Хотела бы я знать, где ты его приобрела.
– Под походной телегой, – жестко сказала Пульхерия. – Меня насиловали каждую ночь в течение полугода.
Плацидия приподнялась на локте, отставила в сторону опустевший кубок и пристально глянула в глаза подруге:
– Ты не лжешь.
– Я хочу, чтобы ты, Плацидия, знала, из какой грязи может подняться римская матрона, и не теряла присутствия духа там, где для этого нет никаких оснований.
Плацидия протянула руку и крепко сжала плечо лежащей рядом Пульхерии:
– Спасибо за откровенность. Я этого никогда не забуду.
– Твой сын Валентиниан должен стать императором Рима, – торжественно произнесла Пульхерия. – Такова воля неба, а мы с тобой призваны, чтобы выполнить его волю.
Возможно, благочестивому евнуху Евтапию, привыкшему входить в баню без стука, показалось странным, что две обнаженные женщины возлежат на одном ложе, тем не менее заподозрил он их не в плотском грехе, а в заговоре и был абсолютно прав в своих подозрениях.
– Чего тебе, магистр? – небрежно спросила Плацидия, не поворачивая головы.
– Служанок обеспокоило ваше долгое отсутствие, матроны, они вообразили, что вы задохнулись в клубах горячего пара.
– Почему же ни одна из них не вошла сюда, чтобы убедиться в обратном?
– На это есть строгий запрет сиятельной Пелагеи: она всегда моется одна, дабы не смущать презренной плотью чужие души.
– Странная девушка, – засмеялась Плацидия. – Видимо, ей есть что скрывать.
– Благочестие не повод для насмешек, – обиделся Евтапий.
– Я смеюсь не над благочестием, а над глупостью, магистр, – отрезала Плацидия. – В Риме женщины до сих пор посещают бани вместе с мужчинами, и мир от этого не рухнул. Скажи девушкам, чтобы принесли нам одежду.
Скромность сестры божественного Феодосия позабавила Галлу Плацидию, а ее подругу-матрону навела на интересную мысль.
– А ведь она действительно страдает.
– Кто она? – не поняла Плацидия.
– Пелагея. Она страдает от нашего соседства. И надо сделать все, чтобы это соседство стало для нее нестерпимым.
– Зачем?
– В этом случае она сделает все, чтобы спровадить нас из Константинополя.
– В изгнание? – ужаснулась Плацидия.
– Божественный Феодосий никогда не решится столь жестоко обидеть свою несчастную тетку, – улыбнулась Пульхерия.
– Ты уверена в этом? – с сомнением покачала головой Плацидия.
– Если его будет просить об этом прекрасная Евдокия, то – да. Феодосий слишком любит свою жену, чтобы отказать ей в столь невинной просьбе.
– А с какой стати эта вертлявая пустышка будет за нас просить?
– Мы дадим ей то, чего она лишена сейчас, – мужскую страсть.
– Ты собираешься шантажировать Евдокию! – догадалась Плацидия.
– В нашем положении сгодится любое средство, лишь бы только оно вело к цели. Нам следует отправить Аэция и Бонифация к Ругиле. Если каган гуннов согласится тебе помочь, то у константинопольцев будут развязаны руки.
– А зачем Ругиле нам помогать?
– Гуннам выгоднее иметь дело со слабой женщиной и ребенком, чем с опытными мужчинами.
– Так ты считаешь меня слабой, Пульхерия?
– Нет. Но сила женщин недоступна пониманию мужчин.
– Оставь мне хотя бы Бонифация, – возмутилась Плацидия.