Одним духом он дописал балладу, переписал копию и, присев на корточки перед камином, ждал, пока комендант де Лонэ, так и не постигший искусства читать молча, громко прочитает стихи.
- Черт подери, и как вам это удается?
- Читать?
- Да нет, писать! Легче командовать трехтысячной армией, чем этими двадцатью буквами.
- Двадцатью пятью, господин комендант.
- Я и говорю, полуротой. Кстати, дорогой Вийон, одна дама - как вы понимаете, я не могу назвать ее имя - просила передать вам три экю.
- Я тронут до глубины сердца. Передайте благородной госпоже, что Франсуа Вийон никогда не забудет ее мужественного... простите, нежного сердца. Но увы, мне некуда положить эти чудесные монетки.
- Возьмите мой кошелек. - Сафьяновые ворсинки щекотали ладонь Франсуа, а золото приятно тяжелило. - Не сочтите вопрос неуместным: куда вы намерены держать путь?
- Я и сам не знаю.
- Но если вам случится быть в Марбуэ, мой старый друг Гюго де Кайерак синьор Марбуэ - вот отчаянная голова! - примет вас радушно. Я напишу на бумаге свое имя и привет - этого довольно, чтоб вы нашли там кров и пищу.
Франсуа поклонился.
- Прощайте, господин де Лонэ.
- О прошении не беспокойтесь, оно будет доставлено без промедления, но если к вечеру не будет разрешена отсрочка, завтра извольте покинуть город.
Глава 10
Франсуа обсох и согрелся, но вспотел, и спина теперь нестерпимо зудела. Два месяца он не мылся и, кто знает, когда еще, если не сегодня, сможет смыть грязь и пот.
Надвинув капюшон плаща ниже бровей, чтобы знакомые не досаждали расспросами, Франсуа поспешил на улицу Лагарп. Вот и дом с вывеской; из трубы идет дым - все как прежде. И почтенный хозяин Октав сидит за счетной доской, подсчитывая барыши.
- Папаша Октав, найдется у тебя лохань для школяра Вийона?
Хозяин проворно сгреб монеты в ящик.
- А, это вы. Я-то думал, что вас уже обмыли кладбищенские старухи, но, кажется, вы живы.
- Живой, папаша Октав, живее той девки, которая хохочет в мыльной.
- О, это настоящий бесенок, а ручки у нее нежные, как шелк.
- Тогда распорядись насчет вина и музыки и приготовь хороший кусок мяса, а то в Шатле не больно разжиреешь. И скажи новенькой, пусть польет мне воду.
- Ее зовут Виолетта.
Вийон сбросил на скамью лохмотья и вошел в низкую темную комнату, где стояли бадья и кувшин; запах мочи и пота щипал глаза, ноги разъезжались на скользком полу.
- Эй, Виолетта!
- Я здесь, господин.
- Ну-ка, полей мне на загривок. - Он застонал от блаженства, когда горячая вода обдала плечи и шею, скреб ногтями кожу, чесал в голове. - Подлей еще, красавица. Старый хрыч не соврал, ладошки у тебя нежнее шелка, дай-ка я тебя пощупаю, моя курочка. - В темноте он поймал смеющуюся Виолетту, стал нетерпеливо гладить живот, маленькие груди, укрытые мокрыми волосами, - твердые, как лесные орешки.
Выйдя из мыльной, он долго сидел в дубовой бадье, пока кожа его не стала розовой и скрипящей. Лежа на лавке, он с наслаждением почувствовал, как острый нож цирюльника коснулся щек; тот брил с таким умением, что на лице клиента не проступило ни капельки пота. Седые вьющиеся волосы падали с лезвия, ветерок нежно обдувал подбородок.
Потом пришла Виолетта; натерев тело Франсуа подогретым оливковым маслом, она долго разминала худые бока, узкую грудь, переворачивала его то на спину, то на живот, быстро касаясь острой грудью. Наконец прошли в зал, где на возвышении стояли три бочки, в каждой на низких скамеечках, по грудь в теплой воде, сидели мужчина и женщина, а на бочках лежала широкая доска, застеленная скатертью, с вином и кушаньями. Еще дальше виднелись три крошечные комнатки с кроватями.
Франсуа и Виолетта залезли в среднюю бочку; слева от них сидел старик с редкой рыжей бородой - как он уместился в бочке, казалось чудом, потому что вместе с ним сидела толстуха, при каждом движении которой вода выплескивалась через край в бочку Франсуа. Справа, прямо в сутане и шляпе, восседал старый приятель лиценциат Мерсье, его даму Вийон тоже узнал - она торговала вафлями на улице Веррери.
- Эге, Мерсье, что ж ты не взял с собой "Грамматику"? Спрягал бы глаголы, а девчушка стряпала бы вафли.
- Франсуа, ну кто тебя за язык тянет, я же не лезу носом в твою бочку.
- Ладно, не ворчи. Что нового на факультете?
- Какие у нас новости! Король учредил стипендию для покупки розг. Qui bene amat, bene castidat. [ Кто сильно любит, тот сильно наказывает (лат.).] А тебя разве не повесили сегодня утром?
- Конечно, повесили, поэтому я с тобой и говорю. И если ты думаешь, что сидишь сейчас в бане папаши Октава, то ущипни себя за нос, ибо материальная субстанция не может одновременно находиться в двух разных местах, тем более в таких прямо противоположных, как Париж и ад, где ты сейчас и находишься. И этот крючконосый паук, бесстыдно лапающий толстуху, смотри - у него из пасти уже валят клубы серы.
Старик, грызший куриное крылышко, поперхнулся. Вийону пришлось хорошенько стукнуть его по спине, потому что он уже посинел и пускал носом пузыри.
- Виолетта, подлей мне вина, увы, только оно не причиняет боль моим зубам. Мерсье, передай моей даме горчицу. Ба, а вот и музыка!
Вошел игрец на арфе в двухцветных панталонах - зеленое с лиловым; бархатный берет лихо заломлен, синяя шерстяная котта обтянула крепкую грудь, камзол туго, в мелкие сборки, подпоясан алым бархатным поясом. Длинные рукава свисают ниже колен. Кожаные туфли с острыми носами длиной в локоть. За арфистом вбежала кудрявая собачонка, встала на задние лапы и закружилась. Музыкант поклонился и тронул струны. Нежный дискант вплетался в музыку серебряной прядью. Вийон сидел спиной к арфисту и смотрел на миленькое личико Виолетты: белее снега на ветвях того каштана, который он видел сквозь решетку еще сегодня утром.
- Сколько тебе лет, дитя мое?
- Пятнадцать, мессир.
- А мне два раза по пятнадцать.
- А почему вы такой старый?
Лиценциат Мерсье поманил пальцами свою девку и что-то зашептал ей в розовое ушко.
- Что ж, Виолетта, может, я и пропустил кое-какие свои годы, Может, они выпали на дорогу сквозь прореху в кармане и до сих пор валяются между Пуату и Орлеаном, но зато я никогда не буду старее, чем сегодня. Скажи мне, чего тебе хочется больше всего на свете?
- Пусть меня полюбит рыцарь.
- Да это можно обделать, не выходя из бани. А вот мой приятель Мерсье - посмотри хорошенько на его рожу - мечтает стать доктором, видишь, он даже в бочке готовится к диспуту. А этот старикашка, которому еще двадцать лет назад надо было подавиться до смерти, не прочь выцарапать у казны подряд на поставку гнилого сукна или тухлой солонины.
- Сударь, я требую, чтоб вы вели себя достойно. Что же касается тухлятины, то здесь, - старец потянул носом, - смердит только от вас.
- Не спорю, малина слаще всего возле отхожих мест. Но если я вас обидел, готов извиниться. - Франсуа встал в бочке и, повернувшись спиной к Мерсье, отвесил поклон. - Примите мое уверение в глубочайшем почтении. Ну, а теперь, когда все довольны, я пускаю бутылку вкруговую. Пейте, господа. Всем сердцем, всем сердцем приветствую вас! Господин арфист, сыграйте публике что- нибудь из сочинений школяра Вийона, мы все вас очень просим.
Музыкант спел рондо про Жанэна л'Авеню, которому автор настоятельно советовал сходить в баню, что тот и сделал к изумлению своих родственников.
- Ну, Виолетта, пора и нам в кроватку. - Франсуа вылез из бочки, едва не опрокинув столешницу, и повел девушку. - А вы, господин музыкант, сыграйте данс-ройяль, собаке же приказываю никого не пускать за эту портьеру. Пароль "Свобода!".
Глава 11
Был уже полдень, а он не раздобыл ни денег, ни теплой одежды, ни даже листа бумаги. На мосту Менял ему вылили помои на голову, на улице Бурдонэ, где торговали воском, мастикой и свечами, Франсуа обошел все конторы писцов, но "вороньи перья", словно сговорившись, подняли такой крик, что он скрылся в ближайшем переулке и бежал до самой площади Сен-Бенуа. И вот теперь, прижав ладонь к стучащему сердцу, стоял в толпе зевак перед церковью Сен- Бенуа, глядя, как большая стрелка башенных часов догоняет малую; когда они слились в одну золотую линию, цимбалы звучно отбили время, перед фигуркой богоматери склонились волхвы, медный петух, кукарекая, загремел железными крыльями.
Улица Сен-Жак ему хорошо знакома, ведь это сюда они пришли из таверны "Синяя гора", горланя песни и задевая женщин, спешивших в церковь, - Гютен дю Мустье, Робэн Дожи, проклятый Пишар и он. Франсуа плохо помнил, из-за чего началась драка с писцами и кто всадил нож в брюхо мэтра Ферребу - Гютен, Робэн или Пишар. Услышал только крик, а когда обернулся - папский нотариус, зажав руками живот, корчился на мостовой. Хорошо, что было поздно, иначе он мог столкнуться носом к носу с дядей Гийомом, славная была бы встреча!
Вот дядин домик прилепился к церковной стене. Здесь Франсуа тоже пожил вдоволь, намял кости на земляном полу. Выпив утром кружку молока, спешил, еще сонный, в школу на улице Фуар: летом к шести утра, зимой к семи, и до вечера зубрил ненавистную науку. В классе было душно, воняло прелой соломой, сальными огарками, грязью. И гнусный голос Жана Гонфлана буравом ввинчивался в уши; как и Орбилий - учитель Горация, Жан Гонфлан тоже был "щедрым на удары", особенно когда замечал, как ученики играют в пальцы: школяр, повернувшись спиной к соседу, должен был угадать, сколько пальцев поднял другой.
Франсуа захохотал, вспомнив, как сын меховщика Мартин спросил Гонфлана, когда тот объяснял значение слов "vir" (муж): "Мессир, а почему, когда сходятся муж с женою, чтобы зачать ребенка, жена ложится навзничь, а муж ничком?" Вот была потеха! "О господи, если бы я учился в дни моей безрассудной юности и посвятил себя добрым чувствам - я получил бы дом и мягкую постель. Но что говорить! Я бежал от школы, как лукавый мальчишка: когда я вспоминаю ее - сердце мое обливается кровью!"
Вийон подмигнул прачке, несшей корзину с бельем, и заторопился к дяде Гийому. Постучав молотком в дверь, стал перед зарешеченным оконцем, чтобы подслеповатый дядя узнал гостя.
- Это я, откройте!
Старый капеллан долго возился с замком.
- Закрывай плотнее дверь, Франсуа, мне что-то нездоровится - заложило грудь.
- Пейте липовый цвет с горячим вином. А на ночь ешьте мед.
- Хорошо, хорошо. Осторожней, лестница совсем сгнила.
Спотыкаясь о сундуки, они поднялись в комнату. Все здесь было как прежде: камин, стол на козлах, сосуд для святой воды с веткой самшита, резной посудный поставец, толстые книги в переплетах свиной и телячьей кожи, кровать под пологом, в углу на ларе умывальная чашка.
Священник подбросил в камин соломы, чтоб стало теплее, и наконец обнял племянника. Он был выше Франсуа и шире в плечах, но годы, годы!.. Плечи и спина согнулись, руки дрожали.
- Ты, наверное, голоден? Есть вареная капуста, хлеб, кусок сыра.
- Вы небось и сами не ели?
- Нет, нет, ты не беспокойся, в моем возрасте пора думать о другом. Ты ведь знаешь: ангелы питаются единожды в день, люди дважды, а звери трижды. Если б на этом и кончилось различие между ними, я бы уже давно стал ангелом, которые, как тебе известно, делятся на девять чинов: серафимы, херувимы, престолы, господства...
- ...Силы, власти, начала, архангелы и ангелы. Знаю, дядя! Учитель Гонфлан, перечисляя каждый ангельский чин, колотил нас при этом палкой по головам, чтоб мы крепче запоминали. Скорее я забуду собственное имя, чем его дрянную науку.
Капеллан пожевал губами.
- Я после простуды стал плохо слышать, левое ухо так опухло.
- Нет, это я стал тихо говорить - в Шатле в меня влили столько воды, что до сих пор булькает в голове.
- Да, да, бедный Жан Гонфлан - он был хороший учитель, хотя и несколько суров.
- Чтоб он провалился в преисподнюю! Дядя, я завтра ухожу из города. - Франсуа старался говорить громко, но голос срывался на шепот или визг. - Не можете ли вы мне ссудить несколько экю?
- Ну что ты, Франсуа, ты ешь один. Садись-ка поудобней. Когда ты был маленький, я подкладывал на табурет "Житие святого Иеронима", тебе очень нравился этот переплет вишневого сукна, а теперь ты совсем большой. Вот хлеб, сыр.
- Да не хочу я есть. О господи, где мне взять иерихонскую трубу! - Он склонился к уху капеллана и, касаясь губами седых волосков, сказал: -Я завтра ухожу из Парижа, и вы меня не увидите десять лет. Десять, - вы слышите меня? Я пришел к вам попрощаться, поблагодарить за все, что вы для меня сделали. Простите меня - я часто вас огорчал.
Дядя замахал рукой:
- Ну что ты говоришь! Видит бог, я не сержусь и буду молиться за тебя, покуда хватит сил.
- Нет ли у вас несколько экю взаймы?
- Ах да, конечно...
Священник потер ладонью морщинистый лоб, соображая, есть ли в доме деньги. Правда, он даже не мог вспомнить, какие монеты сейчас в ходу - экю с агнцем божиим, короной или полумесяцем, лиры с орлами и крестами, турские денье или парижские? Он давно уже не покупал ни рыбы, ни мяса, довольствуясь тем, что принесут прихожане, а хворост и свечи ему давали по указанию настоятеля. Время почти остановилось для него. Зимой было холодно, летом - тепло, весной в церковном саду на горе святой Женевьевы белым цветом осыпало вишни, цвела душица - гроздья маленьких розовых цветов высыпали вокруг коричневых околоцветьев - капеллан их особенно любил, душица напоминала о чем-то, что случилось или хотело случиться очень давно, и каждую весну он собирался вспомнить это, но забывал. А осенью вишни обрывали мальчишки, каждого из которых, как и их родителей, он крестил и нарекал Жанами, Мартинами, Франсуа. Времена года делились на месяцы, месяцы на сутки, сутки на заутреню, первый, третий, шестой, девятый час и вечерню. Да, дни его были полны молитвой и, если бы не племянник, покоем, но одно имя Франсуа сотрясало маленький дом, и тогда священник опускал капюшон плаща, стыдясь смотреть в лицо честным людям. А теперь он пришел за деньгами, но где их взять?
Гийом Вийон обшарил полки поставца, заглянул в сундуки, даже приподнял крышку котла с остатками капусты. Правда, в ларе нашлись два серебряных ножа: один с черенком слоновой кости - им священник раньше вкушал пасхальную трапезу, второй - с черной эбеновой рукояткой - для пятничных постов.
- Возьми их, Франсуа, мне они не нужны, видишь, даже запылились. И распятие возьми, - старик трясущими руками снял со стены распятие, поцеловал серебряный крест и бережно положил на стол.
Франсуа завернул серебро в тряпку.
- Вы очень добры, дядя. Но мне еще нужна бумага.
- А? Бери, бери, мальчик. - Капеллан подвинул узел с серебром. Франсуа пальцем начертил на столе: "Бумага". - Ах, что ты их не своровал? Конечно, но надо позвать нотариуса. Я сейчас...
- Да сидите вы! Мне нужна бумага, чтобы писать. Писать, вы понимаете?
- О, что ж ты сразу не сказал? У меня есть прекрасная бумага, такой уже нынче не варят. Вот посмотри. - Встав на колени, капеллан достал из-под кровати сундучок, открыл горбатую крышку и достал действительно великолепную бумагу, нарезанную в восьмую долю листа. Вот, ты только потрогай, мягкая, как сафьян, и перо пасется на ней, как на лужайке. Верно, Франсуа? Правда, я тут успел кое-что написать, ты не обращай внимания.
Франсуа прочитал на первом листе: "О пределах добра. Спор Цицерона римского и блаженного Лактанция, известного как Цицерон христианский".
- Лучше бы они отыскали истоки добра, чем спотыкаться, блуждая в поисках его пределов. А вот сказано недурно: "Бессмертный человек - это прекрасный гимн богу".
- Да, это замечательно, сразу узнаешь Лактанция. Видишь, я даже между строк оставил место, а кроме того, ты можешь писать на полях, я же тебе говорил - это замечательная бумага, я покупал ее еще в войну. Только прошу тебя, мальчик, пиши на ней пристойные слова.
- Дядя, каждое слово, которое я выведу пером на этих листах, будет с нимбом. Я напишу такой гимн богу, что ваш блаженный Лактанций вместе с Цицероном отгрызут себе пальцы от зависти! Вот послушайте-ка!..
- Ты меня совсем сбил с толку, Франсуа, ведь Лактанций не мог писать на французском.
- О пресвятая дева! Да если бы и мог, не написал. Ну, мне пора. Благословите, дядя, мы теперь не скоро увидимся.
Старик прижал его к груди.
- Вручи свою судьбу господу богу, ведь ты еще так молод.
Франсуа поцеловал дрожащую ладонь капеллана, схватил узел и сбежал по лестнице. Уже прошел портал со статуей мадонны в нише, не забыв, как в детстве, преклонить колени, когда услышал слабый крик: "Франсуа!" Холодный ветер трепал узкую сутану дяди Гийома, взъерошил густые седые волосы.
- Обязательно пиши с наклоном!
Толпа школяров, выбежавшая из школы на обеденную перемену, захохотала.
- Франсуа, не забывай ставить точку над "i"!
- У буквы "t" перекладина наверху!
- А у "g" петля внизу!