отбросим – вот и новая душа,
даст бог, ее так скоро не износим.
И пусть земля, куда свой взор ни кинь,
нага и вроде стариковских десен
обуглена, – смотри, как хороша
чернь этих веток, меж которых просинь
едва сквозит и желтая полынь.
Сиротства флаг да будет трехполосен!
Туман ползет, рекой в лицо дыша.
Во имя утра, и дождя, и сосен
уйди, моя любимая. Аминь!
Сонет № 7
Как это объяснишь? Ведь стар как мир пейзаж:
Антониев форпост, храм, Конские ворота…
Ну разве что галдит чуть больше нищих сирот,
у торжища сойдясь, да царственнейший Ирод
на стенку лезет. Все, похоже, ждут чего-то.
Раздачи карточек? Спецпропусков на пляж?
О чем там ссорятся под смоквой два зелота?
Жара спадает. Ночь, контрастная, как Вийральт,
de facto отдает прохладу, что in toto
ей удалось скопить – но, впрочем, баш на баш, -
сама забрав тепло у этих тел, от пота
тускнеющих… Талант зарытый будет вырыт:
вон движется звезда – волхвы дойдут в два счета.
А что ж История? Ей выходить в тираж.
"Ну вот мы и вместе, спасибо судьбе…"
Ну вот мы и вместе, спасибо судьбе.
(Я сам по себе, ты сама по себе.)
Постель и расходы одни на двоих.
(Тебе ли до бед моих, столько своих.)
Кругом восторгаются: что за чета!
(Не тот стал, вздыхаешь? Ты тоже не та.)
Мы даже похожи с тобой, говорят.
(Что может быть горше, чем этот разлад?)
Какая любовь! Словно два голубка.
(Дай боже нам выбраться из тупика.)
Aurora borealis
Философия бабочки-однодневки,
о хрупкая стройность ее антиномий,
о эта выверенность баланса
жизни и смерти.
Стоит только выйти на Невский,
сразу становишься невесомей,
словно впервые тяжелый панцирь
скинул. Умерьте
восторг облегченья – вам жить осталось
полчаса, отведенные ночи
одной зарей до прихода новой
(цитирую вольно).
Пусть вас не тревожит страны отсталость,
долг невозвращенный и кто был зодчий
Исаакия – бабочкой в то окно вам
влететь довольно,
чтобы вдруг ощутить свою легкокрылость
и притягательность стосвечовой
лампочки, спрятанной абажуром,
как лепестками
яркий пестик, – и все открылось:
рискни, пожалуй, пыльцой парчовой,
один удар – и крылом ажурным
загасишь пламя.
Воспоминание о холодной зиме
После исключения из Союза писателей Ахматовой было выдано удостоверение, где в графе "профессия" значилось "жилец".
Облезлая железная кровать.
Протертое худое одеяло.
За дверью молча тишина стояла,
других гостей не время зазывать.
Свободна у окна сидеть впотьмах.
Спуститься вниз. Сварить картошку в миске.
Свободна превозмочь животный страх
и отстоять, как все, в очередях,
чтоб услыхать: "Без права переписки".
Жаль, из свободы шубу не сошьешь.
Но можно и в пальто. Пока втерпеж.
Вы только не звоните, и не надо
при людях заговаривать со мной,
и апельсинов или шоколада
вы мне не приносите, как больной.
Я умерла. Воспользовалась правом
определить свой собственный конец.
Поэт на этом свете не жилец.
А впрочем, трудно спорить с домуправом.
Книга Песни Песней Соломона Главы-сонеты
И изумлялись все и недоумевая говорили друг
другу: что это значит? А иные насмехаясь
говорили: они напились сладкого вина.
Деяния: 2, 12-13
Глава 1
Тогда уста наши были полны веселия, и язык наш – пения.
Псалтирь: 125, 2
Взгляните, дщери Иерусалима!
Пусть я черна, пусть зноем я палима -
исполнена величия Сиона,
красива, как завесы Соломона.
– О, ты прекрасен, милый, ты прекрасен!
Уста твои любезны, взор твой ясен,
а поступью с бегущей серной схож ты.
Скажи, где будешь в полдень? где пасешь ты?
– О, ты прекрасна, милая, прекрасна!
Я пас в горах, тропа туда опасна.
Горят твои ланиты, смугло лице,
подобна ты летящей кобылице.
Тиха, прохладна роща возле мыса.
там крыша – кедры, стены – кипарисы.
Глава 2
Поднимись ветер с севера и принесись с юга,
повей на сад мой, и польются ароматы его!
Песнъ песней: 4,16
Зима минула. Кончились дожди.
Прошла вдруг у смоковницы сонливость.
На небе солнце медлит – погляди,
в движениях сквозит неторопливость.
Что яблоня в кругу лесных сестер,
то милая моя среди подружек.
Цветы сбегают вниз по склонам гор.
Встань, голубица, и спускайся, ну же!
– Его все нет… Дай силы мне, вино…
О, как я от любви изнемогаю…
Вот милого шаги… он ждет давно…
Остаться дома, выйти ли – не знаю.
Там яства ждут, вино горит, как кровь,
и знамя надо мной – его любовь!
Глава 3
Песнь моя о Царе…
Псалтирь: 44, 2
Искала ночью темной я на ложе
того, который мне всего дороже;
по городу, по улицам прошла,
на площадях искала – не нашла.
Куда же он ушел, не знали даже
начальники из предрассветной стражи.
Ах, где он, где, скажите не тая,
которого так ждет душа моя?
Вот одр его: блестят златые грани,
седалище из пурпуровой ткани,
стоит полсотни сильных вкруг одра,
разящий меч привешен у бедра.
Молю, ни звука, не тревожьте сон -
возлюбленный мой спит, царь Соломон!
Глава 4
И проходил Я мимо тебя и увидел тебя,
и вот, это было время твое, время любви.
Иезекииль: 16,8
На дивный лоб не положить ладонь,
волос не распустить, густых и длинных,
очей твоих не видеть голубиных,
губ не коснуться, жарких как огонь,
груди твоей, где серны – два сосца,
точеной шеи, что как столп Давидов, -
и часа не смогу, тоски не выдав,
тоски, давящей с тяжестью свинца.
Мед с молоком под языком твоим,
осанкою поспорить можешь с ланью,
струящихся одежд благоуханье
дурманит как курений сладкий дым.
Все время хмелем голова полна -
любовь твоя пьянит сильней вина.
Глава 5
Чем возлюбленный твой лучше других,
что ты так заклинаешь нас?
Песнь песней: 5, 9
Заснула я, а сердце сна лишилось.
Оно ли так стучит иль в двери стук?
Возлюбленный зовет… Ах нет, приснилось!
Мучителен неведенья недуг.
Сейчас бы спать в объятиях твоих,
приди, я от любви изнемогаю,
я скинула хитон и жду нагая,
и мирра с пальцев капает моих.
…Так это он был! Ждал и не дождался.
О, где теперь мне милого искать?
Здесь не был он? А вам он не встречался?
Не медли, Суламифь; бежать, бежать…
Скажи ему, коль встретишь, заклинаю,
что я в любовном пламени сгораю.
Глава 6
И дам им одно сердце и один путь.
Иеремия: 32, 39
Перед рассветом теплая гроза
в большом корыте выкупала землю.
Сад безмятежно спал, грозе не внемля,
на лепестках испариной – роса.
Пошла я виноградники стеречь,
как вдруг нежданно с милым повстречались.
Весь день мы с ним любились, миловались,
стремясь друг дружку ласками развлечь.
Небес крахмальных нам голубизна
не раз сквозь сень деревьев улыбнулась,
а только мне немножечко взгрустнулось:
ушел мой милый, я опять одна.
Легко ли виноградники стеречь!
Но свой еще труднее уберечь.
Глава 7
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя,
и пятна нет на тебе.
Песнь песней: 4, 7
Повремени, прекрасная девица,
и дай нам на тебя полюбоваться
сейчас, когда ты сбросила одежды
и к милому торопишься, нагая!
Округлость бедр твоих как ожерелье,
живот – источник, лечащий от жажды,
сокрыто чрево ворохом пшеницы,
сосцы твои раскрылись, как бутоны,
залились нежно-розовым румянцем,
глаза, как Евсевонские озерки,
и гибок стан, как молодая пальма,
а груди, словно кисти винограда.
Подумал я: взобрался бы на пальму
и пил там виноград кровоточащий!
Глава 8
Сие заповедаю вам, да любите друг друга.
Иоанн: 15,17
Расплавь меня на сердце, как печать,
надень, как перстень, на руку твою.
Любви и перед смертью устоять,
а ревность с адским пламенем сравню.
Водой не потушить огонь любви
и не залить его и сотне рек,
богатства за любовь давать свои
способен лишь презренный человек.
…Нам ложе – зелень. Ненаглядный мой,
отдав все силы в сладостной войне,
уснул. Одна рука – под головой,
другой меня ласкает в полусне.
Здесь спит сама любовь… шуметь не будем…
она ведь спит так чутко – вдруг разбудим.
Поэт
Б. Пастернаку
Над городом в рассветном дыме
стоит, заметное едва,
твое магическое имя,
как Валтасаровы слова.
И, огорошенная сходу,
читает, заворожена,
подвластная тебе природа
таинственные письмена.
Уже она близка к разгадке,
уже понятней будет впредь,
чего ей ждать, в каком порядке
сиротствовать и зеленеть,
и почему для человека,
в час этот спящего пока,
она была и будет Меккой
на все грядущие века.
А ты, душа, живи, шаманствуй
в кругу заговоренных звезд,
покуда время и пространство,
как вдовы, ходят на погост.
Нет у стихов имен и отчеств,
и чтоб их как-то различать,
на лучших воском одиночеств
оплавилась судьбы печать.
Песенка об Иосифе
Холод колючий бороду щипет.
Взгляд обреченный на родину бросив,
с грустью увозит в далекий Египет
Деву Марию с младенцем Иосиф.
Ослик щипет верблюжью колючку,
теплые ясли с тоской вспоминая.
Яхве ковчегом выберет тучку.
Да, на земле обстановка иная.
Перепись начал наместник Квириний,
требует стадо Господне учета.
Горе, коль кто-то нынче в пустыне,
ах, упасет ли пастырь его-то?
Старый Иосиф смотрит с тревогой:
как уберечь это пухлое чудо?
Сын примирил его с жизнью немного,
вот бы понять еще – взялся откуда…
Спит безмятежно младенец безгрешный.
Ослик библейский трусит колыбельно.
Все обойдется, и ждут их, конечно,
реки молочны и бреги кисельны.
Нос воротя от безрадостных видов,
на миражи глаза закрывая,
видит он мысленно город Давидов:
дом, палисадник, осина кривая.
И улыбается глупый Иосиф,
и забывает, что яд уже выпит,
И, на жену одеяло набросив,
шаг ускоряет в далекий Египет.
Безмолвие
Памяти Тамары Глытневой
Холсты становятся старше,
становятся жизни короче.
Чего тебе надобно, старче?
Ты все мудро устроил, Отче.
Купит твой сад вишневый
размером тридцать на тридцать
меценат из Айовы
или римский патриций.
Хватит на хлеб с маслом,
а если не ешь хлеба,
искусство неси в массы,
по праву слывя "левым".
Если ж немеют пальцы
и вкус пропадает к цвету,
то можно не просыпаться -
свободу дают по рецепту.
Всем прочим нужна поблажка
в виде рамки на прежнем месте.
Подоконник. Прозрачная чашка.
И вечность в подтексте.
"Нам приказали долго жить…"
Нам приказали долго жить,
и мы живем.
Люблю над пропастью во лжи
ловить сачком
свет истины. И луг, что был
в зеленый цвет
солдатом выкрашен, мне мил
как блажь, как бред
ума российского, как сон,
в котором вдруг
поймешь, что был жидомасон
царь Петр. На крюк
повесим душу. Налегке,
забыв грехи,
однажды спустимся к реке,
а у реки
встречает тот, кто за обол
(см. в рублях)
готов доставить на любой
архипелаг.
Вот только справку дай ему
о смерти. Но
и умирать нам ни к чему -
мертвы давно.
Осень в Вермонте
Девяносто один – это значит все время на север,
убывая в глазах небоскребов,
уменьшаясь до точки, до света, который рассеян,
так что некому в оба
за дорогой следить. Девяносто один – это кленов
и берез быстротечная схватка,
из которой не выйти ни тем, ни другим без урона,
это стражи порядка
в неприметной "тойоте", стоящей в засаде, сливаясь
ярко-красным крылом с бересклетом,
это двадцать в тени, это солнце в крови, это Баэз
с чуть подсевшим, пропетым
на концертах протеста приятным контральто. Ни цента
не берут за стоянку в Эдеме.
Что Господь говорит по-английски с бостонским акцентом,
здесь давно уже всеми
признается. Не только что ног под собою – дороги
под собою не чуешь, и в негре
на заправочной вдруг узнаешь темнокожего Бога.
Сделай осени беглый
подмалевок, и пусть подождет он, другому оставлен,
кто напишет деревья нагими,
а себя не обманывай, будто здесь воздух отравлен
горьким привкусом ностальгии.
Элегия
Пушкина читает дочь Дантеса.
Сам Дантес, томясь с женой на водах,
развлечен французскою пиесой
о наполеоновских походах.
Справив революции, Европа
возвратилась к танцам и наукам.
В Полотняном заросли укропа,
в Сульце грядки заросли латуком.
Впрочем, это буйствовало лето,
а сейчас зима поземку гонит,
и форейтор, заложив карету,
поглядит на небо да и тронет.
Разбегутся веером березы,
застучат копыта по аллеям,
и не в такт копытам, в такт морозу
чьи-то зубы застучат хореем.
Дочь Дантеса Пушкина читает.
За окном снежок московский тает.
"Осенние свадьбы – весенние дети…"
Осенние свадьбы – весенние дети.
На юг потянулись машин караваны.
Народ разгулявшийся пишет мыслете,
одетый от шубы до сарафана.
В репертуар духового оркестра
нагло пролезла рок-фуга Сильвестра,
несмотря на протесты маэстро.
Спор разрешается строгой кантатой.
Ветер в кустах прошмыгнул, как опоссум.
На озере весла захлюпали носом.
Зябнут пальцы у гипсовых статуй.
С воскресенья на понедельник
от забот отдыхает ельник,
от работ увильнул осинник.
…Автомат проглотил полтинник!
Это все массовик-затейник,
до чего же охоч до денег.
Нити судьбы в Шереметевском парке
сучат не Парки – дворовые девки;
на этакой сходке, на этакой спевке
всякое может случиться в запарке.
Смотришь, ветром одной надуло,
у другой зародилась идея…
Первую сватают за Федула.
Вторую сватают за Фаддея.
И вот подъезжают к дворцу машины
с куклами, слабыми на передок,
и уплывают, шурша, крепдешины,
и охает вслед целибатный гудок.
Осенние свадьбы – весенние дети.
Ах, как это напоминает о лете!
Антитеза
Пролог к "Руслану и Людмиле" Черновой вариант
Гниет как дуб литература,
Ржавеет цепь на дубе том,
И днем и ночью ходят хмуры
Писаки по цепи кругом.
Идут направо – всех изводят,
Налево – лгут самим себе,
Там чудеса, там жизнь проходит
В острейшей классовой борьбе;
Там по неведомой указке
Невиданно тупых людей
Штампуют сотни, словно в сказке,
Поэм, рассказов, эпопей;
Там головы полны видений,
Там что ни Михалков, то гений,
А что ни гений – депутат;
Там витязи, друг друга краше,
Чредой выходят из параши,
А выйдя, несколько смердят;
Там далеко не мимоходом
Пленяют грозного царя;
Там перед всем честным народом,
Креста и то не сотворя,
Пороли раз богатыря;
В темнице те, кто плохо служит,
Периодически там тужат,
Проступок с бабою нагой
Карается статьей другой;
Там Русь, забыта всеми, чахнет,
Там странный дух, там деньги пахнут!
И там я в ЦДЛ пил-ел,
У входа видел дуб трухлявый,
В сортире, провонявшем "Явой",
Стенную роспись осмотрел,
И, ею вдохновившись, эту
Поведал сказку белу свету.
"Пройтись по полям…"
Пройтись по полям -
как после разора:
с ботвой пополам
в них всякого сора.
Лес как расписной
и весь разномастный:
где сине-стальной,
где изжелта-красный.
И всюду изъян.
Подите отчистьте
и ржавый туман,
и ржавые листья.
Макушку печет,
но дует с исподу.
Теряется счет
капризам погоды.
И плюнув в сердцах
на зонды и сводки,
синоптик-казах
мочалит бородку.
Монолог светской дамы
Чистое искусство,
дымчатая Русь.
Наревусь от чувства
или надерусь!