Трактир жизни - Иннокентий Анненский 9 стр.


Майская гроза

Среди полуденной истомы
Покрылась ватой бирюза…
Люблю сквозь первые симптомы
Тебя угадывать, гроза…

На пыльный путь ракиты гнутся,
Стал ярче спешный звон подков,
Нет-нет – и печи распахнутся
Средь потемневших облаков.

А вот и вихрь, и помутненье,
И духота, и сизый пар…
Минута – с неба наводненье,
Еще минута – там пожар.

И из угла моей кибитки
В туманной сетке дождевой
Я вижу только лоск накидки
Да черный шлык над головой.

Но вот уж тучи будто выше,
Пробились жаркие лучи,
И мягко прыгают по крыше
Златые капли, как мячи.

И тех уж нет… В огне лазури
Закинут за спину один,
Воспоминаньем майской бури
Дымится черный виксатин.

Когда бы бури пролетали
И все так быстро и светло…
Но не умчит к лазурной дали
Грозой разбитое крыло.

Что счастье?

Что счастье? Чад безумной речи?
Одна минута на пути,
Где с поцелуем жадной встречи
Слилось неслышное прости?

Или оно в дожде осеннем?
В возврате дня? В смыканьи вежд?
В благах, которых мы не ценим
За неприглядность их одежд?

Ты говоришь… Вот счастья бьется
К цветку прильнувшее крыло,
Но миг – и ввысь оно взовьется,
Невозвратимо и светло.

А сердцу, может быть, милей
Высокомерие сознанья,
Милее мука, если в ней
Есть тонкий яд воспоминанья.

"Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали…"

Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали,
Чтоб он завял в моем сверкающем бокале.

Сыпучей черноты меж розовых червей,
Откуда вырван он, – что может быть мертвей?

И нежных глаз моих миражною мечтою,
Неужто я пятна багрового не стою,

Пятна, горящего в пустыне голубой,
Чтоб каждый чувствовал себя одним собой?

Увы, и та мечта, которая соткала
Томление цветка с сверканием бокала,

Погибнет вместе с ним, припав к его стеблю,
Уж я забыл ее – другую я люблю…

Кому-то новое готовлю я страданье,
Когда не все мечты лишь скука выжиданья.

Петербург

Желтый пар петербургской зимы,
Желтый снег, облипающий плиты…
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты.

Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Вместо сказки в прошедшем у нас
Только камни да страшные были.

Только камни нам дал чародей,
Да Неву буро-желтого цвета,
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.

А что было у нас на земле,
Чем вознесся орел наш двуглавый,
В темных лаврах гигант на скале, –
Завтра станет ребячьей забавой.

Уж на что был он грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал,
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол.

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слез, ни улыбки…
Только камни из мерзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки.

Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.

Dесrеsсеndo

Из тучи с тучей в безумном споре
Родится шквал, –
Под ним зыбучий в пустынном море
Вскипает вал.

Он полон страсти, он мчится гневный,
Грозя брегам.
А вслед из пастей за ним стозевный
И рев и гам…

То, как железный, он канет в бездны
И роет муть,
То, бык могучий, нацелит тучи
Xвостом хлестнуть…

Но ближе… ближе, и вал уж ниже,
Не стало сил,
К ладье воздушной хребет послушный
Он наклонил.

И вот чуть плещет, кружа осадок,
А гнев иссяк…
Песок так мягок, припек так гладок:
Плесни – и ляг!

За оградой

Глубоко ограда врыта,
Тяжкой медью блещет дверь…
Месяц! месяц! так открыто
Черной тени ты не мерь!
Пусть зарыто – не забыто…
Никогда или теперь.
Так луною блещет дверь.

Мало ль сыпано отравы?
Только зори ль здесь кровавы,
Или был неистов зной,
Но под лунной пеленой
От росы сомлели травы…
Иль за белою стеной
Страшно травам в час ночной?..

Прыгнет тень и в травы ляжет,
Новый будет ужас нажит…
С ней и месяц, заодно ж –
Месяц в травах точит нож.
Месяц видит, месяц скажет:
"Убежишь… да не уйдешь…"
И по травам ходит дрожь.

"Если больше не плачешь, то слезы сотри…"

Если больше не плачешь, то слезы сотри:
Зажигаясь, бегут по столбам фонари,
Стали дымы в огнях веселее
И следы золотыми в аллее…
Только веток еще безнадежнее сеть,
Только небу, чернея, над ними висеть…

Если можешь не плакать, то слезы сотри:
Забелелись далеко во мгле фонари.
На лице твоем, ласково-зыбкий,
Белый луч притворился улыбкой…
Лишь теней все темнее за ним череда,
Только сердцу от дум не уйти никуда.

"В небе ли меркнет звезда…"

В небе ли меркнет звезда,
Пытка ль земная все длится –
Я не молюсь никогда,
Я не умею молиться.

Время погасит звезду,
Пытку ж и так одолеем…
Если я в церковь иду,
Там становлюсь с фарисеем.

С ним упадаю я нем,
С ним и воспряну, ликуя…
Только во мне-то зачем
Мытарь мятется, тоскуя?..

Мелодия для арфы

Мечту моей тоскующей любви
Твои глаза с моими делят немо…
О белая, о нежная, живи!
Тебя сорвать мне страшно, хризантема.

Но я хочу, чтоб ты была одна,
Чтоб тень твоя с другою не сливалась
И чтоб одна тобою любовалась
В немую ночь холеная луна…

"Когда б не смерть, а забытье…"

Когда б не смерть, а забытье,
Чтоб ни движения, ни звука…
Ведь если вслушаться в нее,
Вся жизнь моя – не жизнь, а мука.

Иль я не с вами таю, дни?
Не вяну с листьями на кленах?
Иль не мои умрут огни
В слезах кристаллов растопленных?

Иль я не весь в безлюдье скал
И черном нищенстве березы?
Не весь в том белом пухе розы,
Что холод утра оковал?

В дождинках этих, что нависли,
Чтоб жемчугами ниспадать?..
А мне, скажите, в муках мысли
Найдется ль сердце сострадать?

Песни с декорацией

1
Гармонные вздохи

Фруктовник. Догорающий костер среди туманной ночи под осень. Усохшая яблоня. Оборванец на деревяшке перебирает лады старой гармоники. В шалаше на соломе разложены яблоки.

Под яблонькой, под вишнею
Всю ночь горят огни, –
Бывало, выпьешь лишнее,
А только ни-ни-ни.
. . . . . . . . . . . . .

Под яблонькой кудрявою
Прощались мы с тобой, –
С японскою державою
Предполагался бой.

С тех пор семь лет я плаваю,
На шапке "Громобой", –
А вы остались павою,
И хвост у вас трубой…
. . . . . . . . . . . . .
Как получу, мол, пенцию,
В Артуре стану бой,
Не то, так в резиденцию
Закатимся с тобой…
. . . . . . . . . . . . .
Зачем скосили с травушкой
Цветочек голубой?
А ты с худою славушкой
Ушедши за гульбой?
. . . . . . . . . . . . .
Ой, яблонька, ой, грушенька,
Ой, сахарный миндаль, –
Пропала наша душенька,
Да вышла нам медаль!
. . . . . . . . . . . . .
На яблоне, на вишенке
Нет гусени числа…
Ты стала хуже нищенки
И вскоре померла.

Поела вместе с листвием
Та гусень белый цвет…
. . . . . . . . . . . . .
Хоть нам и всё единственно,
Конца японцу нет.
. . . . . . . . . . . . .

Ой, реченька желты-пески,
Куплись в тебе другой…
А мы уж, значит, к выписке…
С простреленной ногой…
. . . . . . . . . . . . .

Под яблонькой, под вишнею
Сиди да волком вой…
И рад бы выпить лишнее,
Да лих карман с дырой.

2
Без конца и без начала

Колыбельная.

Изба. Тараканы. Ночь. Керосинка чадит. Баба над зыбкой борется со сном.

Баю-баюшки-баю,
Баю деточку мою!

Полюбился нам буркот,
Что буркотик, серый кот…

Как вечор на речку шла,
Напевать его звала.

"Ходи, Васька, ночевать,
Колыбель со мной качать!"
. . . . . . . . . . . . .

Выйду, стану в ворота,
Встрену серого кота…

Ба-ай, ба-ай, бай-баю,
Баю милую мою…
. . . . . . . . . . . . .
Я для того для дружка
Нацедила молока…

Кот латушку облизал,
Облизавши, отказал.
. . . . . . . . . . . . .

Отказался напрямик:
(Будешь спать ты, баловник?)

"Вашей службы не берусь:
У меня над губой ус.

Не иначе, как в избе
Тараканов перебей.

Тараканы ваши злы.
Съели в избе вам углы.

Как бы после тех углов
Да не съели мне усов".
. . . . . . . . . . . . .

Баю-баю, баю-бай,
Поскорее засыпай.
. . . . . . . . . . . . .

Я кота за те слова
Коромыслом оплела…

Коромыслом по губы:
"Не порочь моей избы.

Молока было не пить,
Чем так подло поступить?"
. . . . . . . . . . . . .

(Сердито.)

Долго ж эта маета?
Кликну черного кота…

Черный кот-то с печки шасть, –
Он ужо тебе задасть…

Вынимает ребенка из зыбки и закачивает.

(Тише.)

А ты, котик, не блуди,
Приходи к белой груди.

(Еще тише.)

Не один ты приходи,
Сон-дрему с собой веди.

(Сладко зевая.)

А я дитю перевью,
А кота за верею.

Пробует положить ребенка. Тот начинает кричать.

(Гневно.)

Расстрели тебя пострел,
Ай ты нынче очумел?
. . . . . . . . . . . . .

Тщетно борется с одолевающим сном.

Баю-баюшки-баю…
Баю-баюшки-баю…
. . . . . . . . . . . . .

3
Колокольчики

Глухая дорога. Колокольчик в зимнюю ночь рассказывает путнику свадебную историю.

Динь-динь-динь,
Дини-дини…
Дидо Ладо, Дидо Ладо,
Лиду диду ладили,
Дида Лиде ладили,
Ладили, не сладили,
Диду надосадили.
День делали,
Да день не делали,
Дела не доделали,
Головы-то целы ли?
Ляду дида надо ли –
Диду баню задали.
Динь-динь-динь, дини-динь…
Колоколы-балаболы,
Колоколы-балаболы,
Накололи, намололи,
Дале боле, дале боле…
Накололи, намололи,
Колоколы-балаболы.
Лопотуньи налетали,
Болмоталы навязали,
Лопотали – хлопотали,
Лопотали, болмотали,
Лопоталы поломали.
Динь!
Ты бы, дид, не зеньками,
Ты бы, диду, деньгами…
Деньгами, деньгами…
Долго ли, не долго ли,
Лиде шубу завели…
Холили – не холили,
Волили – неволили,
Мало ль пили, боле лили,
Дида Ладу золотили.
Дяди ли, не дяди ли,
Ладили – наладили…
Ой, пила, пила, пила,
Диду пива не дала:
Диду Лиду надобе,
Ляду дида надобе.
Ой, динь, динь, динь – дини, динь,
дини, динь,
Деньги дида милые,
А усы-то сивые…
Динь!
День.
Дан вам день…
Долго ли вы там?
Мало было вам?
Вам?
Дам
По губам.
По головам
Дам.
Буби-буби-бубенцы-ли,
Мы ли ныли, вы ли ныли,
Бубенцы ли, бубенцы ли…
День, дома бы день,
День один…
Колоколы-балаболы,
Мало лили, боле пили,
Балаболы потупили…
Бубенцы-бубенчики,
Малые младенчики,
Болмоталы вынимали,
Лопоталы выдавали,
Лопотали, лопотали…
Динь…
Колоколы-балаболы…
Колоколы-балаболы…
30 марта 1906
Вологодский поезд

Побудь со мной грустна, побудь со мной одна

"…"

Любите ли Вы стальной колорит, но не холодный, сухой, заветренно-пыльный – а стальной, – только по совпаденью – влажный, почти парный, когда зелень темней от сочности, когда солнце еще не вышло, но уже тучи не могут, не смеют плакать, а дымятся, бегут, становятся тонкими, просветленными, почти нежными? Сейчас я из сада. Как хороши эти большие гофрированные листья среди бритой лужайки, и еще эти пятна вдали, то оранжевые, то ярко-красные, то белые… Я шел по песку, песок хрустел, я шел и думал… Зачем не дано мне дара доказать другим и себе, до какой степени слита моя душа с тем, что не она, но что вечно творится и ею как одним из атомов мирового духа, непрестанно создающего очаровательно-пестрый сон бытия? Слово?.. Нет, слова мало для этого… Слово слишком грубый символ… слово опошлили, затрепали, слово на виду, на отчете. Поэзия, да: но она выше слова. И как это ни странно, но, может быть, до сих пор слово – как евангельская Марфа – менее всего могло служить целям именно поэзии… Мне кажется, что настоящая поэзия не в словах – слова разве дополняют, объясняют ее; они, как горный гид, ничего не прибавляют к красоте заката или глетчера, но без них вы не можете любоваться ни тем, ни другим. По-моему, поэзия эта – только непередаваемый золотой сон нашей души, которая вошла в сочетание с красотой в природе – считая природой равно: и игру лучей в дождевой пыли, и мраморный блеск голубых глаз, и все, что не я…

Объективизируя сказанное, я нахожу, что в музыке, скульптуре и мимике – поэзия, как золотой сон, высказывается гораздо скромнее, но часто интимнее и глубже, чем в словах. В "поэзии" слов слишком много литературы. Если бы Вы знали, как иногда мне тяжел этот наплыв мыслей, настроений, желаний – эти минуты полного отождествления души с внешним миром, – минуты, которым нет выхода и которые безрадостно падают в небытие, как сегодня утром упали на черную клумбу побледневшие лепестки еще вчера алой, еще вчера надменной розы…

Иннокентий Анненский

(Из письма к А. Бородиной)

Три слова

Явиться ль гостем на пиру,
Иль чтобы ждать, когда умру
С крестом купельным, на спине ли,
И во дворце иль на панели…

Сгорать ли мне в ночи немой,
Свечой послушной и прямой,
Иль спешно, бурно, оплывая…
Или как капля дождевая, –

Но чтоб уйти, как в лоно вод
В тумане камень упадет,
Себе лишь тягостным паденьем
Туда, на дно, к другим каменьям.

Зимний романс

Застыла тревожная ртуть,
И ветер ночами несносен…
Но, если ты слышал, забудь
Скрипенье надломанных сосен!

На черное глядя стекло,
Один, за свечою угрюмой,
Не думай о том, что прошло;
Совсем, если можешь, не думай!

Зима ведь не сдастся: тверда!
Смириться бы, что ли… Пора же!
Иль лира часов и тогда
Над нами качалась не та же?..

Бессонные ночи

Какой кошмар! Все та же повесть…
И кто, злодей, ее снизал?
Опять там не пускали совесть
На зеркала вощеных зал…

Опять там улыбались язве
И гоготали, славя злость…
Христа не распинали разве,
И то затем, что не пришлось…

Опять там каверзный вопросик
Спускали с плеч, не вороша.
И все там было – злобность мосек
И пустодушье чинуша.

Но лжи и лести отдал дань я.
Бьет пять часов – пора домой;
И наг, и тесен угол мой…
Но до свиданья, до свиданья!

Так хорошо побыть без слов,
Когда до капли оцет допит…
Цикада жадная часов,
Зачем твой бег меня торопит?

Всё знаю – ты права опять,
Права, без устали токуя…
Но прав и я, – и дай мне спать,
Пока во сне еще не лгу я.

Тоска миража

Погасла последняя краска,
Как шепот в полночной мольбе…
Что надо, безумная сказка,
От этого сердца тебе?

Мои ли без счета и меры
По снегу не тяжки концы?
Мне ль дали пустые не серы?
Не тускло звенят бубенцы?

Но ты-то зачем так глубоко
Двоишься, о сердце мое?
Я знаю – она далеко,
И чувствую близость ее.

Уж вот они, снежные дымы,
С них глаз я свести не могу:
Сейчас разминуться должны мы
На белом, но мертвом снегу.

Сейчас кто-то сани нам сцепит
И снова расцепит без слов.
На миг, но томительный лепет
Сольется для нас бубенцов…
. . . . . . . . . . . . . . .

Он слился… Но больше друг друга
Мы в тусклую ночь не найдем…
В тоске безысходного круга
Влачусь я постылым путем…
. . . . . . . . . . . . .

Погасла последняя краска,
Как шепот в полночной мольбе…
Что надо, безумная сказка,
От этого сердца тебе?

Л. И. Микулич

Там на портретах строги лица,
И тонок там туман седой,
Великолепье небылицы
Там нежно веет резедой.
Там нимфа с таицкой водой,
Водой, которой не разлиться,
Там стала лебедем Фелица
И бронзой Пушкин молодой.

Там воды зыблются светло
И гордо царствуют березы,
Там были розы, были розы,
Пускай в поток их унесло.
Там всё, что навсегда ушло,
Чтоб навевать сиреням грезы.
. . . . . . . . . . . . .
Скажите: "Царское Село" –
И улыбнемся мы сквозь слезы.

"Я думал, что сердце из камня…"

Я думал, что сердце из камня,
Что пусто оно и мертво:
Пусть в сердце огонь языками
Походит – ему ничего.

И точно: мне было не больно,
А больно, так разве чуть-чуть.
И все-таки лучше довольно,
Задуй, пока можно задуть…

На сердце темно, как в могиле,
Я знал, что пожар я уйму…
Ну вот… и огонь потушили,
А я умираю в дыму.

На закате
Посв. Н. П. Бегичевой

Покуда душный день томится, догорая,
Не отрывая глаз от розового края…
Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:
Я не допил еще тоски твоей до дна…
Мне надо струн твоих: они дрожат печальней
И слаще, чем листы на той березе дальней…
Чего боишься ты? Я призрак, я ничей…
О, не вноси ко мне пылающих свечей…
Я знаю: бабочки дрожащими крылами
Не в силах потушить мучительное пламя,
И знаю, кем огонь тот траурный раздут,
С которого они сожженные падут…
Мне страшно, что с огнем не спят воспоминанья,
И мертвых бабочек мне страшно трепетанье.

Минута

Узорные тени так зыбки,
Горячая пыль так бела, –
Не надо ни слов, ни улыбки:
Останься такой, как была;

Останься неясной, тоскливой,
Осеннего утра бледней
Под этой поникшею ивой,
На сетчатом фоне теней…

Минута – и ветер, метнувшись,
В узорах развеет листы,
Минута – и сердце, проснувшись,
Увидит, что это – не ты…

Побудь же без слов, без улыбки,
Побудь точно призрак, пока
Узорные тени так зыбки
И белая пыль так чутка…

Аметисты

Глаза забыли синеву,
Им солнца пыль не золотиста,
Но весь одним я сном живу,
Что между граней аметиста.

Затем, что там пьяней весны
И беспокойней, чем идея,
Огни лиловые должны
Переливаться, холодея.

И сердцу, где лишь стыд да страх,
Нет грезы ласково-обманней,
Чем стать кристаллом при свечах
В лиловом холоде мерцаний.

"Только мыслей и слов…"

Только мыслей и слов
Постигая красу, –
Жить в сосновом лесу
Между красных стволов.

Назад Дальше