Где искать пропавшего репатрианта из России, было неясно, поэтому полицейское начальство приняло соломоново решение: если дело не связано с криминалом, - а такого вроде не просматривается, - и человек где-то наверняка прячется, то и искать его нет причины. Бессмертный ментовский принцип "нет тела - нет дела", как ни странно, прекрасно прижился и в израильской полиции. Дело передали Винтерману, который слыл в управлении специалистом по правильному оформлению документов, чтобы к нему потом никакой комар носа не подточил, и Виктор аккуратно приплюсовал его к другим висякам - скучным и бесперспективным, лежащим стопкой на его рабочем столе и потихоньку перекочёвывающим в архив.
Но раз в году у Виктора случаются обострения бдительности, и он, лениво копаясь в бумагах, вдруг обнаружил ещё пять дел с исчезновением людей за последнее время.
- Стоп, - прерываю я многословные объяснения Штруделя, - я понимаю, что твой бравый лейтенант решил объединить все эти исчезновения в серию. Но причины-то исчезновений людей могут быть самые различные. Что заставило Вайса исчезнуть? Что заставило исчезнуть всех остальных пропавших?
- В том-то и дело, что никаких видимых причин не наблюдается! - охотно поясняет Лёха.
Я встаю и начинаю расхаживать между столами, но мыслей никаких, словно они уже давным-давно выпарились на жарком израильском солнышке:
- В общем, так. Сделай мне, пожалуйста, справку с именами пропавших людей, их происхождением, возрастом, работой, семейным положением и датой исчезновения. Короче, всё, что на них есть. А пока ты будешь делать, я наведаюсь к Вайсам. Надеюсь, у Винтермана спрашивать на это разрешения не надо?
- Вообще-то, надо. - Лёха чешет нос, а потом машет рукой. - Хотя ты человек вольный, думаю, можешь и без разрешения обойтись.
2
Чета Вайсов жила в стандартной пятиэтажке на столбах в старом районе, заселённом, в основном, репатриантами восьмидесятых-девяностых годов. Дом был в меру обшарпан, исписан по стенам всевозможными гадостями, комментирующими пририсованные тут же картинки эротического содержания, с подъездами, заваленными необходимым в хозяйстве, но уже вышедшим в тираж хламом, и небольшими островками свободного пространства у дверей в квартиры.
Зина, так звали супругу исчезнувшего Юрия, оказалась весьма неприветливой дамой с сиплым прокуренным голосом и тёмным неухоженным лицом.
- Тут уже ваши приходили и расспрашивали, - недовольно говорит она, - я три раза всем обо всём рассказала. Что тут неясного? Пришёл с работы, поел, свой сериал посмотрел и пошёл спать. А потом исчез. Если интересно как, то через дверь в квартиру. Никакой Карлсон за ним в окно не прилетал. Вот и всё…
- Вы ничего необычного в тот день не заметили? Может, он был взволнован, когда пришёл с работы, напуган или возбуждён? Он что-нибудь рассказывал?
- Ничего особенного. Юра человек не сильно общительный, а на работе так устаёт, что ему не до разговоров.
- А кем он работает?
- Автослесарем в гараже. Как курсы два года назад закончил и устроился на работу, так с тех пор ишачит на одном месте.
- А кем он был до приезда сюда?
- Учителем. Историю детям в школе преподавал. Но нисколько не жалеет, что поменял специальность. Не раз говорил, что ему нравится возиться с машинами, а в школе всегда головная боль. Так что он вполне доволен своей работой, если вас это интересует.
- А друзья у него были?
- Какие друзья? Тут времени свободного на свою семью не остаётся, не то что на друзей. Вся жизнь у него - из дома на работу и с работы домой. Раз в месяц мы, конечно, выбираемся куда-нибудь в лес или на море, и то не всегда. Последний раз ездили почти два месяца назад. Юрий говорит, что так устаёт на работе, что сил остаётся только до кровати доползти. Куда уж за руль садиться…
Прицепиться было совершенно не к чему, поэтому я прошу:
- Можно вашу спальню осмотреть? Ну, то место, где он находился перед исчезновением…
- Что там смотреть? - фыркает Зина. - У меня там не прибрано. Кровать не застелена.
- Ничего страшного, - успокаиваю её, - для меня это неважно. Хочется просто составить полную картину.
В спальне и в самом деле полный бардак. Чувствовалось, что шкаф, стоящий в углу набит тряпьём до отказа, а то, что не влезло, живописными мятыми кучами набросано на двух стульях и маленьком столике вперемешку с какими-то кремами и одеколонами. Рядом с одной из подушек на кровати лежит кверху обложкой распахнутая книга.
Что-то искать здесь и в самом деле полное безумие, поэтому я машинально беру книгу и верчу её в руках. Невольно отмечаю про себя, что это бунинские "Окаянные дни". Да уж, неплохую литературу почитывает израильский автослесарь после тяжёлого рабочего дня. Хотя… сам-то я сегодня кто? Даже, пожалуй, до слесаря не дотягиваю, весь день парюсь с совком и метлой на открытом солнце. И не до книжек мне…
Взгляд невольно притягивает выделенный красным фломастером фрагмент на раскрытой книжной странице:
"…2 мая 1919.
Еврейский погром на Большом Фонтане, учиненный одесскими красноармейцами.
Были Овсянико-Куликовский и писатель Кипен. Рассказывали подробности. На Б. Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев. Разгромлено много лавочек. Врывались ночью, стаскивали с кроватей и убивали кого попало. Люди бежали в степь, бросались в море, а за ними гонялись и стреляли, - шла настоящая охота. Кипен спасся случайно - ночевал, по счастью, не дома, а в санатории "Белый цветок". На рассвете туда нагрянул отряд красноармейцев.
- "Есть тут жиды?" - спрашивают у сторожа. - "Нет, нету". - "Побожись!"
Сторож побожился, и красноармейцы поехали дальше.
Убит Моисей Гутман, биндюжник, прошлой осенью перевозивший нас с дачи, очень милый человек…"
Зачем исчезнувший Вайс выделил именно этот абзац? Привычка отставного учителя истории помечать для себя какие-то ключевые фразы? А может, тут говорится о каких-то его дальних родственниках, сведения о которых он собирал?.. В любом случае, это к нашему делу об исчезновении вряд ли относится.
На всякий случай, оглядываюсь по сторонам и под кучей только что выстиранных, но ещё не глаженых маек замечаю ещё одну книгу. Других книг вроде больше нет.
- Я посмотрю? - спрашиваю Зину, и та молча кивает.
Второй книгой оказалась "Конармия" Бабеля. Да уж, специфический интерес у человека к Гражданской войне в России. Сегодня народ в большинстве своём читает высосанные из пальца детективы целой кучи авторов, не имеющих к детективным расследованиям никакого отношения, а так же наиглупейшую фантастику - плод больного воображения, опять же не имеющую к настоящей фантастике никакого отношения. А тут Бунин, Бабель… Честное слово, на душе потеплело, хоть это вовсе не входит в круг моих сегодняшних интересов.
Оглядев для порядка углы, заваленные хламом, и зачем-то заглянув под кровать, я вздыхаю и бормочу Зине:
- Спасибо. Пойду, пожалуй. Если что-то вспомните или появится что-то интересное для нас, то сообщите.
Уже у дверей Зина неожиданно интересуется:
- А скажите, у нас часто люди пропадают? У вас же в полиции есть какая-то статистика?
- Думаю, что не часто. - Может, я и сказал бы что-то иное, если бы знал точно.
- Думаете? Так вы, значит, не знаете?.. Вы, вообще, из полиции? Вон, формы на вас нет, и в одиночку вы пришли. Можно ваши документы посмотреть?
- Какое это отношение имеет к пропаже вашего мужа? - невесело усмехаюсь я. - Если бы я был самозванцем, какой мне был бы интерес копаться в вашем белье в спальне?
- И в самом деле. - Зина отворачивается и уже не смотрит на меня. - Идите, до свидания.
- Да, - на всякий случай интересуюсь я, - что думают в гараже, где Юрий работает, обо всём этом?
- Звонили и сказали, что если он в течение дня-двух не появится на рабочем месте, то может уже не приходить даже за расчётом.
- Знакомая ситуация…
По дороге в полицию звоню Штруделю:
- Ну как, справка готова?
- Давно тебя дожидается. А у тебя что нового? Ещё не отыскал Вайса? Тут тебя Виктор с нетерпением ждёт.
- Что ему от меня надо?
- Решил, что ты в одночасье горы перевернёшь и закроешь все наши нераскрытые дела.
- Твоя, что ли, работа? Ты про меня ему дифирамбов напел?
Штрудель самодовольно ухмыляется:
- Думаешь, иначе тобой кто-нибудь заинтересовался бы? Не без того. С тебя поляна.
- Придётся рыть землю под ногами, - невольно усмехаюсь я, - а то тебя ещё попрут с работы, если не оправдаю доверия.
- Уж, сделай милость, барин, не подведи! - ёрничает Лёха, но дальше его слушать неинтересно, и я выключаю телефон.
За время моего отсутствия в отделе ничего не изменилось. Винтермана на месте опять нет, и Лёха, пользуясь отсутствием начальства, смотрит по компьютеру какую-то футбольную трансляцию. В ответ на моё недовольное ворчанье он выдаёт домашнюю заготовку:
- Ты теперь не мой начальник! Виктор же против футбола ничего не имеет…
- …Когда все дела закончены! - договариваю за него. - Где моя справка?
- Вот, пожалуйста.
Я мрачно сажусь за свой стол и углубляюсь в аккуратно распечатанную на компьютере тонкую стопку листов.
- Кто-нибудь из этих людей, - через некоторое интересуюсь я - ещё говорит по-русски?
Не отрываясь от футбола, Лёха сообщает:
- Под номером пятым доктор Давид Лифшиц.
Переворачиваю пару листков и нахожу указанную фамилию:
- Пойду, к нему наведаюсь.
- Гиблое дело, - не отрываясь от футбола, сообщает Штрудель, - доктор живёт один, и никто тебе дверь в его квартиру не откроет. Нужен ордер, так что жди Винтермана.
- А кто сообщил о его исчезновении?
- С работы позвонили, из больничной кассы. Сказали, что он не появляется, хотя раньше такого за ним не наблюдалось, и телефон его не отвечает. Хоть и не выключен, но не отвечает. Вероятно, лежит дома за запертой дверью.
- Что же тогда делать будем? - Я встаю из-за стола и прикуриваю сигарету.
- Ты что делаешь?! - подскакивает, как ужаленный, Лёха. - У нас в отделе Винтерман категорически запретил курить! Унюхает запах - шуму будет!
- А ты-то сам давно бросил? - Делаю глубокую затяжку и с сожалением поглядываю на Лёху.
- Я не бросил, но, как юный пионер, бегаю тайком курить на улицу и в туалет.
Так и быть, не станем испытывать фортуну, покурим в распахнутое окно.
- Слушай, - доносится до меня Лёхин голос, - давай отправимся в ещё один адрес вместе. Ну, туда, где разговаривают только на иврите. За компанию с тобой развеюсь. А то уже надоело с шефом безвылазно сидеть и выслушивать его нравоучения.
- Вы каждый день так плодотворно работаете?
- Почему каждый день? Бывает, по нескольку дней здесь не появляемся. Тогда для меня кайф. Но когда нет ничего срочного, Винтерман требует, чтобы я никуда не отлучался. Оттого и футбол у нас в отделе допускается. Чтобы, так сказать, суровые будни подсластить…
- Счастливые вы, ребята! - печально замечаю я. - У вас времени и на сладости хватает… Короче, выбирай, к кому пойдём, и собирайся. Я тебя принимаю назад под своё крыло.
Пока я изучаю листок с данными нашего очередного клиента, Лёха звонит Винтерману и докладывает, что мы отбываем в неизвестном направлении и сегодня вряд ли вернёмся.
- Ещё же двенадцати нет! - удивляюсь я. - Мы до вечера можем спокойно успеть посетить пару человек. Это как минимум. А если поднатужиться…
- А зачем? Кто нас гонит? Трупов нет, общественность не негодует, начальство на пятки не наступает. Да и Винтерман ничего против иметь не будет. Он и сам посидит часов до четырёх-пяти и с чистой совестью домой отчалит…
Я только качаю головой, потому что мне нечего сказать о нравах в их полицейском управлении. Да и не моё это дело - разовому презервативу менять устоявшийся распорядок в их тихом болотце. С другой стороны, это же мечта любого государства, чтобы его полиция маялась от безделья. На прежней моей родине у ментов работы было навалом. К громадному сожалению…
Мы поехали на машине Штруделя, и я, чтобы не терять время, я изучаю листки дальше.
- Итак, второго нашего клиента зовут… - Сперва читаю про себя, а потом повторяю вслух. - Иехизкиель Хадад. Ну, и имечко! Это ж как родителям надо было не любить своего сына, чтобы так назвать!
- Это твоему российскому уху непривычно, - хохочет Лёха, не отрывая взгляда от дороги, - а у ребят из восточных общин, да ещё религиозных, такие имена в порядке вещей.
- Пока мы не приехали, выдай про них какую-нибудь информацию. Чтобы лицом в грязь не ударить.
Леха некоторое время помалкивает, вслушиваясь в разухабистую ивритскую песню по приёмнику, потом отвечает:
- Что сказать об этой публике? Сам на месте прикинешь, что и как. Первый год в стране, что ли?
- Твоё мнение хочу услышать.
- Скажу одно: живут ребята по Торе. Или им кажется, что живут…
- Понял. - Мне-то казалось, что у полицейских всегда больше информации о всяких закрытых группах населения, чем у нас, простых обывателей, изначально настроенных против любого, кто живёт иной жизнью, чем ты, но выходило, что это не всегда так. - Придётся ориентироваться по ходу дела…
- Узнаю своего бывшего ментовского начальника! - хихикает Штрудель. - А то я уж думал, что укатали Сивку израильские горки!
Назвать виллой жилище Хададов трудно, хоть это и отдельно стоящий дом, окружённый сетчатой оградой с натянутой поверх сетки пыльной синей плёнкой. Вокруг дома повсюду наставлены какие-то сарайчики и закутки, к которым ведут протоптанные неряшливые тропинки, выложенные битой уличной плиткой.
На приступке у калитки нас встречает пожилой дядька в белой мятой рубахе навыпуск и легкомысленных расписных пляжных шортах. Он издалека разглядывает нашу машину, но не делает ни шага навстречу, лишь следит за ней долгим безразличным взглядом.
- Здравствуйте, это мы вам звонили, - энергично приветствует его Штрудель.
- Заходите. - Мужчина неохотно распахивает скрипучую калитку и указывает жестом на полуоткрытую дверь в дом. - Хотите холодной воды или сока?
Мы проходим сразу в салон, потому что прихожей тут нет, и мужчина вежливо представляется:
- Меня зовут Авраамом, я - отец Иехизкиеля. Он был хорошим мальчиком…
- Почему был? - шепчу я Лёхе. - Они его уже похоронили, что ли?
- Почему "был"? - повторяет Штрудель и вопросительно сверлит Авраама взглядом.
Папаша Иехизкиеля печально разводит руками и неуверенно бормочет:
- Он никогда из дома не исчезал надолго. В иешиву, а потом сразу домой. Он был очень хорошим учеником, наш рав всегда его хвалил и постоянно повторял, что если он будет так учиться и дальше, то его ждёт большое будущее… Впрочем, сейчас я позову жену, пускай она поговорит с вами.
Кое-что я всё-таки понимаю, поэтому останавливаю Лёху, готового переводить всё дословно, и спрашиваю на своём кособоком иврите:
- Подождите, пожалуйста. Перед тем, как поговорить с вашей женой, нам хотелось бы, чтобы вы показали комнату, в которой живёт ваш сын.
- У него нет своей комнаты, - разводит руками Авраам, - он живёт вместе с остальными нашими сыновьями.
- А сколько их у вас?
- Трое сыновей и две дочери. Иехизкиель - старший…
В салоне ничего интересного для нас нет - низкий столик с подсвечником для свечей, продавленный диван у стены, пара стульев и от пола до потолка полки с рядами одинаковых, с богатым золотым тиснением книжных корешков.
Ничего интересного нет и в комнате сыновей Авраама - три кровати с одинаковыми солдатскими тумбочками около каждой и ещё одна полка с книгами на стене.
- А где ваши сыновья сейчас?
- Как где? - искренне удивляется Авраам. - На учёбе в иешиве. Они там весь день и вернутся только после вечерней молитвы.
- Они у нас мальчики хорошие, - раздаётся голос из-за спины, и мы оборачиваемся.
Это, по всей вероятности, мать многочисленного семейства - полная женщина в длинном безразмерном балахоне без пояса, а из-за её спины выглядывают две девчушки - лет восьми и пяти.
- Как вас зовут? - вежливо интересуется Лёха.
- Рахель, - женщина делает маленькую паузу и вдруг принимается тараторить, - а вот наш Иехизкиель, как оказывается, не совсем хороший…
- Почему? - сразу настораживаюсь я.
- Вот, посмотрите. - Она протягивает нам пухлый томик и указывает пальцем в раскрытую страницу. Часть текста обведена красным фломастером, и это сразу бросается в глаза.
- Ну, и что он такого нехорошего сделал?
- Разве можно в таких книгах что-то писать или хотя бы просто обводить?! - Рахель непонимающе таращит на нас глаза, полные ужаса. - Это же священная книга! К ней надо относиться с трепетом и благоговением!
- Ну, что ты заладила одно и то же?! - недовольно бурчит Авраам. - Ну, испачкал книгу мальчик случайно, с каждым может такое случиться… Зачем ты жалуешься посторонним людям?
- Мы не посторонние, - веско замечает Штрудель, - мы пришли к вам выяснять, как и куда исчез ваш сын!
- Вот и выясняйте! А я сказала всё, что думаю! - надувается Рахель. - Может, это вам поможет.
Я на всякий случай вытягиваю из кармана телефон и фотографирую обведённый фломастером текст.
Больше в комнате Иехизкиеля искать нечего, поэтому мы идём к выходу. На прощание у дверей Авраам, вцепившись в рукав Лёхи, говорит:
- Вы на мою жену не обращайте внимания. Что вы хотите от женщины?.. А мой сын - самый лучший мальчик на свете. Наш рав всё время повторяет, что из него вырастет большой знаток Торы… Впрочем, я об этом уже говорил… А то, что он испачкал страницу, так я и сам не понимаю, как это случилось. На него это совсем не похоже. Что-то нашло на мальчика, наверное… Но вы уж разыщите его, очень вас прошу. Не разбивайте моего отцовского сердца…
Некоторое время мы едем в машине молча, потом Штрудель меня спрашивает:
- Ну, и что ты обо всём этом думаешь? Куда этот хороший парнишка мог деться? С цепи сорвался и загулял на стороне? Допекли родители своей неусыпной заботой, а вокруг столько соблазнов…
- Не уверен. - Я кручу в руках телефон, потом сую его Лёхе. - Я щёлкнул выделенный фломастером фрагмент, так ты мне помоги его перевести. Может, в нём какой-то намёк на исчезновение. Мало ли…
- Нет проблем… шеф. - Лёха с уважением глядит на меня и всё равно невесело вздыхает. - Что-то мне подсказывает, что не там мы копаем. А где копать - не знаю…