– Я исполню свой долг, – Ибрагим-бек ощупывал эмира дерзким взглядом. – Предписания высокого мусульманского комитета для меня – закон! Мне храбрости не занимать. На моей родине, в Локайской долине, немало верных мне людей. Я соберу по всей Восточной Бухаре преданных мне и поведу их на красных, отправлюсь туда хоть сейчас. Я омою их кровью землю своих предков! Но я не уверен, что после того, как я сделаю всю грязную работу, там не явится на готовенькое с фирманом его величества и со своей новенькой печатью верховный главнокомандующий воинства ислама…
– Боже мой, о чем вы вспомнили, друг мой?! – перебил Кейли. – Вы, насколько я понял, завели речь о покойном Энвер-паше… Мы действительно благоволили к нему, послали его в Туркестан к вам на помошь. Но, видит Бог, мы до сих пор не ведаем, почему вы, ваше величество, – Кейли бросил укоризненный взгляд в сторону эмира, – отстранили тогда Ибрагим-бека, такого талантливого полководца, и доверили армию Энверу…
– Но вы же сами его послали! – Эмир возмутился вероломству англичанина.
– Да, послали… Боже мой! Боже мой! – Кейли имел привычку к месту и не к месту повторять эти слова. – Как преданного делу ислама человека! Но ничего вам не советовали. А Энвер-паша не смог тогда овладеть Душанбе, потерпел поражение под Байсуном и Кабадианом…
Эмир только пожал покатыми женскими плечами: душа его, возмущенная цинизмом англичанина, клокотала гневом. Его, самого эмира Бухары, так унизить, отшлепать как мальчишку! В старое доброе время болтаться бы этому пучеглазому на виселице. А ведь он укрыл, спас его в Бухаре, когда за ним по пятам гнались чекисты. В Мешхед переправил… Неужели он, Кейли, не помнит, что сам распорядился сместить Ибрагим-бека, назначить Энвер-пашу, зятя турецкого султана…
– Ибрагим-бек тоже хорош! Оставил Энвера под Душанбе, – Джунаид-хан укоризненно покачал головой. – Ушли вы, от Энвера откололись Ишан-Султан, Фузайла Максум…
– Вы-то, хан, сами тоже пятки смазали, – огрызнулся Ибрагим-бек. – Блестели, прямо как головы ваших плешивых нукеров…
– Я ждал вас в Хиве, но сигнала вашего так и не дождался. Я собрал под свое знамя тысячи храбрых джигитов. А вы, оказывается, перегрызлись, дело загубили, а теперь тут вот жалим друг друга…
– Будешь жалить, если всем цена равна, – Ибрагим-бек кинул злой взгляд на эмира. – И тем, кто воду носил, и тем, кто лишь кувшины бил…
– О Аллах! – Эмир раскосо закатил глаза к небу, сморщился, будто придавил зубами незрелую алычу. – Вразуми этого ревнивца! – И, уже обращаясь к Ибрагим-беку, плаксиво произнес: – Нельзя меня, мой друг, всю жизнь укорять старым. На то была воля Всевышнего… Девять лет прошло, бренное тело покойного уже с землей смешалось, а вы все не угомонитесь. Забудьте старое, мой друг. Вы – единственный и неповторимый полководец армии ислама…
Опасаясь, как бы страсти не разгорелись, эмиссар решительно поднялся с места. Эмир застыл в ожидании: что скажет этот наглец? Ведь от смещения Ибрагим-бека Кейли внакладе не остался: зять турецкого султана оказался гораздо догадливее басмаческого предводителя, преподнес в дар англичанину золотую корону византийского императора. Древняя корона перебывала до этого во многих руках, так что не сохранила первоначально оправленных в нее драгоценных камней, но зато много весила. Чистым, червонным золотом…
– Угомонитесь, друзья мои! – Кейли оглядел всех, будто видел впервые. – Ничьей в том вины нет. Лучше послушайте…
И английский эмиссар, взяв бразды разговора в свои руки, изложил детально разработанный план вторжения басмаческих сил в Среднюю Азию.
– Мои верные люди сообщают, – продолжал Кейли, – что дайхане недовольны советской властью. У них стали объединять даже кур, отбирать единственную козу… Нашим людям удалось кое-где внедриться в местные Советы, и они теперь помогают властям перегибать палку, подливают масла в огонь. Все это нам на руку. Словом, плод наливается соком, к весне он созреет окончательно. Истина известная – зрелый плод надобно срывать! Надеюсь, никто из вас не сомневается в успехе нашего предприятия? У большевиков есть крылатая фраза: "Из искры возгорится пламя". Умно сказано – слов нет. Вот мы и разведем из маленьких костров большой пожар. – Эмиссар мечтательно прикрыл веки. Ему чудились звон – не клинков, а золотых монет царской чеканки, высыпаемых из ковровых хорджунов, – переливы золотых ложек, посуды. Все это обещал эмир, если Ибрагим-бек сумеет зажечь басмаческий пожар в Локайской долине и вывезти оттуда некогда спрятанные золотые изделия. Англичанин без обиняков дал знать Ибрагим-беку, что покойный Энвер-паша был щедрым человеком… Да не оскудеет рука дающего! А он, Кейли, к тому же и коллекционер, собирает золотые безделушки, монеты, древние фолианты, старые-престарые статуэтки, медные и бронзовые фигурки, которые можно разыскать в старинных крепостях, в курганах. Азиатам же зачем они?
Ибрагим-бек многозначительно ощерился, оскалил крупные кариесные зубы. Посулил привезти такое, чего даже в сказочной Индии не сыщут. Кейли довольно улыбнулся, прикрыл короткими пухлыми пальцами глаза – снова услышал голос отца: "Мой дорогой мальчик! Ты сам не ведаешь, какое ты прислал чудо, ему цены нет! Твоя шапка (так старик называл византийскую корону) свела с ума всю Польшу. Покупателей пруд пруди, да никто подступиться к ней не может – духу ни у кого не хватает. А точнее – денег… Подожду… Я человек терпеливый. Говорят, собирается ко мне один американский миллионер – жду вот его…"
На эмиссара недовольно уставился Джунаид-хан. Кейли мотнул курчавой головой на короткой, как у боксера, шее, словно отгоняя наваждение. Что за ахинею несет этот старый дуралей?
– Оружием вы нам поможете, боеприпасами тоже. – Джунаид-хан поглаживал клинышек рыжей бородки. – За это вам спасибо… Людей вот, аскеров с пушками, дадите? Или так же дадите, – последнее слово хан произнес с ударением, вкладывая в него понятный всем смысл, – как дали мне тогда, в год Зайца?
– Но вы-то, Джунаид-хан, ничего тогда не потеряли! – саркастически улыбнулся Кейли. – Боже мой! Думаете, я не знаю, что вы из Ирана тронулись с караваном в девяносто верблюдов? А сколько до этого переправили добра в Герат? Вы, поди, на свое имя счет открыли в заграничном банке, а для нашего комитета, для нашего общего дела не дали пока ни шиша…
– Да, вы правы, слава Аллаху, я пока ничего и никого не потерял. Но я посылаю в пасть красного дьявола своего старшего сына.
– Как?! Разве не вы сами поведете свои отряды?
– Нет! – Джунаид-хан решительно мотнул головой. – Я уже стар, какой из меня вояка! Эшши не хуже меня справится с делом.
"Трусишь, старая лиса… – думал Кейли. – Сыном откупиться хочешь…"
– Нам ничего не остается делать, как воевать с советской властью, – продолжал Джунаид-хан. – Она делит туркмен на трудящихся и баев… Баям сулит гибель, а остальным – жизнь. Поэтому мы будем биться с большевиками насмерть, иного выхода у нас нет. Если будет надо, то и сам я сяду на коня.
– А вы как думали, дорогой хан-ага? Рыбку съесть и в воду не залезть? – Эмиссару хотелось сбить спесь с этого экс-владыки, возомнившего себя чуть ли не ханом всей Туркмении. – Никто вас неволить не собирается. Дело Англии – помогать друзьям. Вы же еще дров не наносили, костров не развели. Кто за вас пожар разожжет?.. А за аскерами и пушками дело не станет. Великая Британия умеет ценить своих друзей…
Словоблудничал Кейли. Да ему больше ничего и не оставалось. Разве мог он признаться, что владычица морей не могла, как в былые времена, диктовать миру свои условия? Вчерашние союзники по Антанте напоминали скорпионов в банке, пытавшихся ужалить друг друга. Дядюшка Сэм наступал на хвост дряхлеющему британскому льву.
"Не поджигай – сам сгоришь, не копай другому яму – сам в нее угодишь", – бытует мудрость на Востоке. Англия не выдерживала конкуренции среди империалистических держав. Зашатались основы Британской империи – в ее колониях и доминионах уже повеяло ветром свободы… В самой Англии обострялась классовая борьба: бастовали горняки, железнодорожники, моряки. Никак не могли поделить министерские портфели лейбористы и консерваторы… Английский империализм, видя в существовании Советского Союза угрозу своей колониальной системе, старался в то же время проводить свою парадоксальную политику: с одной стороны, он поставлял оружие басмаческим бандам, желая подогреть антисоветское движение, с другой – заключил торговый договор с СССР.
Разве мог Кейли сказать собравшимся, что Англия всегда норовила проскочить в рай на чужом горбу? Мастер провокаций и интриг, она имела колоссальный опыт по стравливанию народов – русских с персами, афганцев с туркменами, индусов с пакистанцами. Джентльмены, важно заседавшие в палате лордов, знали тончайшие рецепты, как "заварить кашу", посеять семена раздора среди целых племен и народов… А когда наступала пора дележа власти, то английские генералы приводили за собой батальоны наймитов, вооруженных британским оружием.
После полудня гости стали позевывать – пора расходиться. Вскоре королевская резиденция опустела, лишь кое-где мелькали тени торопливо пробегавших слуг.
…Поздней ночью в калитку особняка, где остановился Кейли, раздался стук. Шофер-пенджабец, осторожно посмотрев через окно, увидел на улице конников. Он впустил во двор одного – коренастого, в лохматой барашковой папахе, провел его в дом.
Кейли еще не спал. Выйдя в гостиную, он узнал в ночном госте Эшши-бая. Тот, крепко держа под мышкой тяжелый, туго набитый хорджун, угодливо улыбался.
Наметанный глаз эмиссара определил, что в хорджуне, зашнурованном волосяной тесьмой, – золото. Англичанин чуть не задохнулся от радости, выпуклые глаза заблестели, словно маслины. Он подхватил Эшши-бая под руку и, прохаживаясь с ним по просторному залу, не знал, куда усадить ханского сына. Что ж, ликовал Кейли, урок, преподанный Джунаид-хану на совещании, пошел впрок… Не такой уж хан скряга, каким показался еще там, в Каракумах. Расщедрился, как халиф багдадский…
Не успела за Эшши-баем закрыться дверь, как Кейли трясущимися руками развязал хорджун. Глаза не обманывали Кейли: золотые монеты царской чеканки, высшей пробы. Не удержался и, как делал отец, попробовал одну монету на зуб. Червонное!.. У этих неотесанных каракумцев губа не дура…
Кейли не спеша открыл массивный сейф, замаскированный за шкафом из мореного дуба, и, священнодействуя, ласково перебирая каждую монету, мерцавшую тусклым сиянием, переложил туда все золото. Третью часть поместил на видное место, на верхнюю полку – на нужды "комитета", остальное – вниз и подальше – это для себя. Подальше спрячешь – поближе возьмешь.
В ту ночь Кейли засыпал радостный и счастливый, ему даже не приснились сны.
Утром следующего дня "комитет" собрался снова. Та же стеклянная галерея, те же пальмы, но без молитвенного коврика и Корана с маузером. Разговор на этот раз был коротким: единодушно решили выступать, советскую границу переходить крупными отрядами, в заранее разведанных местах. Начать сразу же после Навруза – новогоднего праздника мусульман, дня весеннего равноденствия, а пока копить силы, сколачивать группы, отряды.
– Теперь следует договориться об оружии и боеприпасах, – изрек афганский король. – С голыми руками на большевиков не пойдешь.
Все согласно закивали головами. Джунаид-хан о чем-то зашептался с Ибрагим-беком, но, когда Надир-шах посмотрел в их сторону, Джунаид-хан торопливо произнес:
– Мне понадобится двадцать пять – тридцать вьюков. Остальное отыщем в Каракумах.
– Я хочу получить в три раза больше. – Ибрагим-бек, мельком взглянув на эмира, уставился на Кейли. – Люди мои безоружны…
– Нам тоже столько, – произнес король. – Но в наше время ничего даром не дается… Дела комитета – это богоугодные дела, а за оружие сэру Кейли надо платить звонкой монетой… И не забыть отблагодарить его за праведные труды во имя святого дела.
– Я весьма признателен вам, ваше величество! – Кейли галантно поклонился Надир-шаху, довольный, что король хорошо усвоил проведенный накануне инструктаж. – Оружие сначала надо заказать, потом уж доставить. Наши фабриканты и пальцем не шевельнут, пока не внесешь задатка…
Джунаид-хан досадливо поморщился. "Осел старый, – ругал он себя, – поторопился, отдал этому пучеглазому почти все золото, что привез с собой. Теперь еще раскошеливайся…"
– Туркмены не так богаты, – Джунаид-хан, сам того не замечая, щипал себя за бороду, – как вы думаете… В Афганистане не разживешься, а до Туркмении далеко…
– А вы думаете, мне легко? – перебил Кейли. – Оружие сюда доставляют на пароходах, по морям, разгружают в Бенгалии, а оттуда на мулах везут через весь Индостан по адскому пеклу, по ледяным горам. Боже мой! Пока доберешься до Лахора, проклянешь день, когда родился, а от Лахора до Кабула – еще сколько!
Эмиссар был прав – путь с оружием трудный. Зато дело прибыльное. А Кейли без выгоды тоже не пошевелится, даже если придется поступиться интересами Британии. Что ему до скупого английского казначейства? Скупердяи! Немцы вон на вербовку одного вшивого агента отваливают кучу денег. Не ассигнациями – золотом! А хозяева знаменитого Интеллидженс сервис гроши считают, и то трясутся. Джентльмены паршивые! Но разве скажешь об этом хану с козлиной бородой? Он хочет получить оружие сейчас, авансом. Дудки! Да Кейли завалит оружием с ног до головы всех хоть сейчас. В городах и селах Афганистана у эмиссара тайные склады ломятся от винчестеров, маузеров, пулеметов, патронов. Они были припасены еще для мятежных отрядов Бачаи Сакао, но бедолаге не повезло. А ведь Кейли предупреждал своих шефов: не на того конька ставите! Не послушались…
На Лоуренса положились, думали, что он – ясновидец. А он сел в лужу со своим Бачаи Сакао, бывшим унтер-офицером афганской армии, который недолго правил под именем Хабибуллы. Уму непостижимо, и чем только обворожил Лоуренса этот Бачаи Сакао – "Сын водоноса"? Благородным происхождением? Но по общественному положению на селе ниже водоноса стоял лишь мурдашуй – мойщик трупов. Может, военным талантом? Так ведь унтер-офицер феодальной армии читать едва умел. Богатством? Единственное, что унаследовал этот Хабибулла у отца, – необычайную физическую силу. Сын водоноса, не тужась, гнул руками лошадиные подковы, раздвинул толстенные тюремные решетки, когда ему однажды угрожала смертная казнь за ограбление правительственного каравана. Это, видно, и подкупило Лоуренса, которого друзья еще в Аравии прозвали "фигляром в бурнусе" за его слабость выряжаться в одежду арабов. Но Кейли сердцем чуял, что сына водоноса ждет крах, и поэтому эмиссар распорядился оружием по-своему – утаил. Даже Лоуренс о том не знал. Кто теперь, после разгрома мятежников, будет доискиваться, попало ли в их руки оружие, присланное военным министерством Англии? Теперь оно, поднявшись к тому же в цене, принадлежит ему, Кейли, и он распорядится им как ему заблагорассудится. Говорят же – кривой кол кривой же колотушкой вколачивают. Это уж его бизнес. Кейли непременно запросит Лондон: пришлите оружие, да поскорее! Не опустели же оружейные склады, что в Индии…
– Да будет вам известно, хан-ага, – продолжал Кейли, – что мне приходится нести двойные расходы, по комитетским делам и по военным… Но у вас есть выход… Если не можете рассчитаться золотом, то кто вам запрещает оплатить коврами, каракулем, паласами, скакунами… Боже мой! Да мало ли богатств в Туркмении?! У вас прекрасные ковры! В Англии они в цене. У вас чудные национальные женские украшения – гульяка, серьги, гупба, и все они из чистейшего золота или серебра, филигранной работы… Боже мой, боже мой! Или теперь туркменки не ходят в таких нарядах? Или, хан-ага, у вас не найдется отважной десятки? Две-три вылазки в пограничные районы Туркмении – и вот вам караваны добра! Ведь это же ваше, байское, отобранное большевиками! И вы смеете, хан-ага, говорить, что туркмены не так богаты. Боже мой, боже мой!..
Джунаид-хан молча снес попреки англичанина, хотя и раньше знал, что тот даром ничего не даст. Нечего было унижаться и выставлять себя перед людьми бедными, сирыми. "Что, хан, захотел, чтобы тебя пожалели? – досадливо укорял себя Джунаид-хан. – Кто пожалеет? Эти шакалы? Сиди уж, помалкивай, да пораскинь мозгами, куда снарядить нукеров за добычей. Оплошал, старая коряга!.."
Как-то вечером у особняка Кейли остановился всадник, чье лицо шоферу-пенджабцу показалось знакомым. Не снимая мохнатой папахи, натянутой почти на брови, в грязных сапогах, он сидел в вестибюле, дожидаясь, пока выйдет Кейли. Лицо его, перехваченное черной лентой поверх того места, где раньше находился нос, было усталым и запыленным.
Портьера раздвинулась – вошел Кейли. Он сразу узнал Аннамета.
– Вам привет от моего господина Джунаид-хана, – Аннамет низко поклонился. – Он прислал Эшши-бая с караваном. В Кабул мы не въехали… Ждем вас в селе Дашти-Кала.
Кейли тут же собрался, отдал распоряжения шоферу, а сам поскакал вместе с Аннаметом, предусмотрительно приведшим запасного коня.
Вскоре в Дашти-Кала появился и шофер, привезший каких-то расторопных афганцев, которые, как воронье, проворно растаскивающее поживу, тут же увели тяжело груженных верблюдов в ночь по известным лишь им тропам.
Скоро и из Индии придет караван с оружием и боеприпасами. Его также разведут по верным людям, а басмаческие отряды англичанин пока вооружил из старых запасов. Транспорт, прибывший из Индии, тоже не уйдет пустым: вернется с тюками, набитыми шелком и каракулем, коврами и паласами. Их доставят морем в Лондон, в фирменный магазин "Тысяча и одна ночь", принадлежащий самому Кейли. Не забудет он и о своих родичах, друзьях, опекунах и шефах. Отцу отправит золото, шефу – терракотовых божков, королеве – десять горячих, как дыхание пустыни, ахалтекинских скакунов, к которым царствующая особа питала пламенную страсть. Кому что…
Перед самым отъездом Эшши-бая в Герат английский эмиссар снова встретился с ханским сыном, высказал свое удовлетворение добротными товарами, присланными Джунаид-ханом, поблагодарил за скакунов, за украшения.
– Ваш отец на словах скуп, – льстил Кейли, – а прислал царские подарки. Боже мой, боже мой! Теперь я обрадую вас, – не сморгнув, соврал Кейли. – Вчера прибыл караван с оружием. Не успеете вы приехать в Герат, как вам доставят мои тюки. – Он качнул головой, давая знать Эшши-баю, чтобы тот попросил Аннамета оставить их вдвоем.
– Извините, ага, – Эшши-бай посмотрел на посапывавшего Аннамета, – у меня от него секретов нет. Он отныне глава контрразведки моего отряда, с которым я пойду на большевиков.
– Что с Непесом Джелатом? Он тоже идет с вами?
– С отцом остается… Хан так захотел, тяжеловат Непес для такого похода.
– Слушайте тогда… Иные панически боятся большевиков. Напрасно. Если даже вас схватят, повинитесь на словах, поверят… Больше морочьте им голову – они доверчивы. Большевики часто объявляют амнистию, прощают даже своим ярым врагам. Законы у них не такие, как у нас. Головы они не рубят, рук не отсекают, на кол не сажают…
Кейли в ту минуту был искренен, и слова о гуманности советских законов вырвались у него невольно. Он и не подозревал, какую роль они сыграют в судьбе безносого Аннамета, который внимал каждой фразе эмиссара.