"…Кто думает, что в Сталинграде…" (В. Некрасов)
…Кто думает, что в Сталинграде был только ужас, ад и стиснутые зубы, тот ошибается. Было и то, и другое, и третье, и не у всех выдерживали нервы, но было еще одно - солдат всегда найдет, как использовать тишину на переднем крае, как скоротать долгие часы ожидания перед началом задания, как приукрасить, хоть малость, жизнь, которая неизвестно сколько еще продлится. В подвале мясокомбината за час до атаки на злосчастные баки комбат-1 Беньяш устраивал концерты самодеятельности, и, скажу, совсем неплохие: тенор, бас, частушки под баян, двое чечеточников и даже фокусник не хуже Кио, разве что без лилипутов. К комбату-2 Котову все ходили слушать пластинки Утесова, Руслановой и даже Собинова и Неждановой. Любители прекрасного пытались в меру своих сил украсить свой земляночный быт - приклеивали к стенкам фотографии, вырезанные из журнала картинки. В одной землянке, помню, висели даже репинские "Запорожцы" в самой настоящей раме. А командиру полка майору Метелеву - мы его все любили - саперы обшили весь блиндаж толстыми глянцевитыми кусками картона. Солдаты притащили его откуда-то из-за тридевять земель, чуть ли не с "Баррикад", и майор зажил во дворце - картон был расписан под мрамор. Когда же кончилась в Сталинграде стрельба, именно в его землянке было прорублено первое на весь фронт окно, и с соседских полков приходили смотреть на это чудо XX века…
(Из воспоминаний В. Некрасова)
Жасмин
Укрывшийся шинелью длинной,
На девятнадцатом году,
Я задыхался от жасмина
В глухом разросшемся саду.Навис над нами пышной тучей
И небо звездное затмил
Ошеломляюще-пахучий,
Забытый армией жасмин.Несовместимыми казались
Фигуры темные солдат
И эта лопнувшая завязь,
Собой заполнившая сад.И на заросшем белом склоне,
В обозе, где-то не вдали,
Тонули средь жасмина кони,
Чихая, гривами трясли.Земли разбуженная сила
В который раз цвела опять,
Но только некому нам было
В ту ночь жасмину наломать.Над полусонным нашим строем
Потом кружились лепестки,
Они ложились ровным слоем
В стволы орудий, в котелки.Плыл надо мной жасмина ворох,
И я жасмином весь пропах.
Он был сильней, чем дымный порох,
Чем пот солдатский и табак…
1958
"Под взглядом многих скорбных глаз…"
Под взглядом многих скорбных глаз,
Усталый, ветром опаленный,
Я шел как будто напоказ
По деревушке отдаленной.Я на плечах своих волок
Противогаз, винтовку, скатку.
При каждом шаге котелок
Надсадно бился о лопатку.Я шел у мира на виду -
Мир ждал в молчанье напряженном:
Куда сверну? К кому зайду?
Что сообщу солдатским женам?Пусть на рассвете я продрог,
Ночуя где-нибудь в кювете,
Что из того! Я был пророк,
Который может все на свете.Я знал доподлинно почти,
Кто цел еще, а с кем иное.
И незнакомые в пути
Уже здоровались со мною.А возле крайнего плетня,
Где полевых дорог начало,
Там тоже, глядя на меня,
В тревоге женщина стояла.К ней обратился на ходу
По-деловому, торопливо:
- Так на Егоркино пройду?
- Пройдете, - вздрогнула. -
Счастливо. -
Поспешно поблагодарил,
Пустился - сроки торопили…
- Ну что? Ну что он говорил? -
Ее сейчас же обступили.
1956
"Едва вернулся я домой…"
Едва вернулся я домой,
Как мне сейчас же рассказали
О том, что друг любимый мой
Убит на горном перевале.Я вспомнил длинный ряд могил
(Удел солдат неодинаков!),
Сказал: - Хороший парень был! -
При этом даже не заплакав.И, видно, кто-то посчитал,
Что у меня на сердце холод
И что я слишком взрослым стал…
Нет, просто был я слишком молод.
1955
"…25 декабря 1941 г. Этот день…" (Л. Галько)
…25 декабря 1941 г. Этот день войдет в историю как переломный в известной степени для сотен тысяч ленинградцев.
С сегодняшнего дня прибавили нормы выдачи хлеба. Служащим и иждивенцам вместо 125 г. стали выдавать по 200 г., рабочим и приравненным к ним - 350 г.
Очевидно, эта радость как-то будет отражена в истории Отечественной войны. Победы на фронтах и вот эта победа - сразу же целое ликование. Утром, придя на работу, друг друга поздравляли, все в эти дни только и говорят об этом…
(Из дневника инструктора парткома Кировского завода Л. Галько)
Хлебные карточки
Отдельно - для малых детей,
Для служащих и для рабочих,
Суровый, без всяких затей,
По дням разграфленный листочек.Движения ножниц слышны -
Талон отрезают вначале, -
В рабочих поселках страны
Хлеб на день вперед получали.Далекий, нам снившийся тыл,
Он жил, ничего не жалея.
Я б карточки те поместил
В безмолвные залы музея.Средь снимков гвардейских колонн
И рядом с партийным билетом,
Что кровью святой окроплен
Над Волгою памятным летом.Я их положил бы на свет…
Но только тут случай особый:
Их нет, этих карточек, нет, -
Найди в своем доме, попробуй!…Иное легко сохранить,
Чтоб знали о прошлом потомки:
Рассказа старинного нить,
Прапрадедов нищих котомки.Оружие наших отцов,
И наше оружие тоже,
И деньги любых образцов,
И мысли, что денег дороже.Но здесь - эшелоны в пыли,
Блокадные бледные дети…
Ну как сохраниться б могли
Военные карточки эти?
1956
Минское шоссе
Дорога ветру свежему открыта.
И перед нами в утренней росе
Солдатские фигуры из гранита, -
Как много их по Минскому шоссе.Солдатские фигуры на опушке,
Над речкой возле белого мостка,
У каждой мало-мальской деревушки,
На площади любого городка.Нас ждут дела. Мы проезжаем мимо.
И вот они теряются из глаз.
Но в нас, живых, живут они незримо,
Как в них, гранитных, есть частица нас.
1961
"…Капитан Беложилов смущенно улыбается…" (Б. Полевой)
…Капитан Беложилов смущенно улыбается и растерянно разводит руками. Он не слышит…
В самом начале штурма Великих Лук, когда он повел в атаку свой учебный батальон, его взрывом тяжелого снаряда, вернее, воздушной волной отбросило метров на пять. Ран не было. Он был оглушен, контужен. Придя в себя, догнал батальон. Снова принял управление. Командовал жестами. Его понимали, ибо за грохотом стрельбы ведь все равно ничего не слыхать…
Дальнейший разговор между командиром дивизии и командиром учебного батальона происходит уже на листке бумаги, который они по очереди передают друг другу. Я не знаю, о чем они переписываются. Но вот полковник встал.
- Ну ладно, упрямый вы человек. Коли так, ступайте.
И он обеими руками крепко пожимает капитану руку. Тот молодцевато козыряет, делает налево кругом и скрывается в щели ходка.
Все деликатно делают вид, что ничего особенного не заметили. Я поднимаю с полу брошенную бумажку, на которой шла переписка. Вот этот беззвучный разговор полковника с командиром учебного батальона:
"Приказываю, сдайте батальон начштаба и отправляйтесь в санбат".
"Разрешите остаться до конца штурма. Чувствую себя хорошо".
"Идите в санбат".
"Разрешите остаться".
"Где вы сейчас сидите? Далеко от реки? Что мешает движению?"
"В крайнем доме квартала сорок. Река рядом. Мешает сильный огонь из желтого дома, что наискось. Прикажите артиллеристам накрыть его".
"Люди кормлены?"
"Ели горячее, настроение боевое".
"Немедленно ступайте в санбат. У вас хороший заместитель. Раненые не воюют".
"Я не раненый. Оглох только. Разрешите остаться".
Я прячу эту бумажку, одну из маленьких реликвий Великой Отечественной войны…
(Из военных дневников Б. Полевого)
Память
А эти утверждения лживы,
Что вы исчезли в мире тьмы.
Вас с нами нет. Но в нас вы живы,
Пока на свете живы мы.Девчонки - те, что вас любили
И вас оплакали любя, -
Они с годами вас забыли.
Но мы вас помним, как себя.Дрожа печальными огнями,
В краю, где рощи и холмы,
Совсем умрете только с нами…
Но ведь тогда умрем и мы.
1965
Спит женщина
Спит женщина, и ты ей снишься ночью, -
Когда кругом безмолвие и мгла, -
Тем юношей, которого воочью
Она, конечно, видеть не могла.Там, вдалеке, в холодном блеске полдня
Десантный взвод взмывает к небесам.
Спит женщина, твои невзгоды помня
Вольнее, чем ты помнишь это сам.Она проходит длинною тропою,
Как будто по твоей идет судьбе.
И даже знает о тебе такое,
Чего ты сам не знаешь о себе.
1965
Тема
Опять возвращаюсь я к этой же теме.
Привал за кюветом. Чернеющий пень.
Разрозненных сосен отдельные тени
И леса зубчатая общая тень.Отмеченный четкостью ориентиров,
Опять предо мной убегающий день, -
Отдельные тени моих командиров
И взвода зубчатая слитная тень.
1968
Всеволод Багрицкий
Всеволод Эдуардович Багрицкий, сын известного советского поэта, родился в 1922 году в Одессе. В 1926 году семья Багрицких переехала в Кунцево, под Москву. После школы Всеволод учился в Государственной театральной студии. Писать стихи начал в раннем детстве. В 1938–1939 годах работал литературным консультантом в "Комсомольской правде". Лишь после настойчивых просьб и хлопот Багрицкий в январе 1942 года попадает в действующую армию: по состоянию здоровья он был освобожден от воинской службы. Он получает назначение в армейскую газету "Отвага" на Волховском, фронте. Сослуживец Багрицкого по этой газете - Н. Родионов вспоминает: "В редакцию… явился подслеповатый человек, в очках, одетый почти по-летнему, хотя стояла суровая военная зима… "Всеволод Багрицкий", - отрекомендовался он… Начались непрерывные бои. Надо было во что бы то ни стало прорвать кольцо блокады Ленинграда, который переживал трагические дни. Стояли сорокаградусные морозы, и наступающие бойцы шли по колено в снегу, иногда наскоро вырывая снежные окопчики, чтобы согреться или укрыться от вражеского огня. Багрицкий был почти все время с наступающими ударными частями, он редко появлялся в редакции, и то для того, чтобы сдать очередную корреспонденцию или очерк".
Всеволод Багрицкий погиб 26 февраля 1942 года при выполнении задания редакции в деревушке Дубовик, около Чудова.
В 1964 году вышла книга В. Багрицкого "Дневники. Письма. Стихи".
Ожидание
Мы двое суток лежали в снегу.
Никто не сказал: "Замерз, не могу".
Видели мы - и вскипала кровь, -
Немцы сидели у жарких костров.Но, побеждая, надо уметь
Ждать негодуя, ждать и терпеть.
По черным деревьям всходил рассвет,
По черным деревьям спускалась мгла…
Но тихо лежи, раз приказа нет.
Минута боя еще не пришла.Слушали (таял снег в кулаке)
Чужие слова на чужом языке.Я знаю, что каждый в эти часы
Вспомнил все песни, которые знал,
Вспомнил о сыне, коль дома сын,
Звезды февральские пересчитал.Ракета всплывает и сумрак рвет.
Теперь не жди, товарищ! Вперед!Мы окружили их блиндажи,
Мы половину взяли живьем…
А ты, ефрейтор, куда бежишь?!
Пуля догонит сердце твое.Кончился бой. Теперь отдохнуть,
Ответить на письма… И снова в путь!
1942
Заявление И. Константиновой в Кашинский райвоенкомат
Заявление
в Кашинский райвоенкомат
Февраль 1942 года.
Дорогой товарищ!
Я обращаюсь к Вам с большой просьбой, которую, надеюсь, Вы сможете выполнить.
Я очень прошу Вас взять меня в ряды действующей Красной Армии. Дайте мне любую работу, любое задание, я приложу все силы, чтобы оправдать доверие.
Мне скоро будет 18 лет, я кончила курсы сандружинниц, работала всю осень в госпитале, неплохо стреляю.
Неужели я не смогу быть полезной на фронте? Хотя бы в полевом госпитале. Или дайте мне направление в партизанский отряд, куда угодно, только бы получить возможность бить немцев.
Ина Константинова.
8 апреля 1942 года
* * *
…Какое счастье! Как я рада, как рада, рада, рада! Никогда не было так хорошо.
Сегодня меня взяли на работу в тыл к немцам. Ой как я счастлива! Все, все после напишу. Ну рада же я!!!..
(Из дневника Ины Константиновой, разведчицы 2-й Калининской партизанской бригады)
Письмо с фронта В. Багрицкого
Здравствуй, дорогая мамочка!
Не знаю, получила ли ты мои предыдущие письма и открытки, и поэтому решил писать тебе в любое свободное время, не дожидаясь ответа.
По длинным лесистым дорогам хожу я со своей полевой сумкой и собираю материал для газеты. Очень трудна и опасна моя работа, но и очень интересна. Я пошел работать в армейскую печать добровольно и не жалею. Я увижу и увидел уже то, что никогда больше не придется пережить. Наша победа надолго освободит мир от самого страшного злодеяния - войны…
Пишу стихи и очерки, сплю в землянках, толстею и закаляюсь.
Будь тверда и неколебима. Как бы тебе ни было трудно, знай, что мы встретимся!
Целую тебя крепко.
Сева
"Нам не жить, как рабам…"
Нам не жить, как рабам,
Мы родились в России,
В этом наша судьба,
Непокорность и сила.
1941
Николай Майоров
Николай Петрович Майоров родился в 1919 году в Иванове в семье рабочего. Окончив школу, поступил на исторический факультет Московского университета, а с 1939 года стал еще посещать поэтический семинар в Литературном институте имени Горького. Писать начал рано, первые стихи напечатал в университетской многотиражке. Летом 1941 года вместе с другими студентами роет противотанковые окопы под Ельней. "Человек очень скромный, даже застенчивый, лишенный малейшей рисовки и показного, скорее гражданский, чем военный, - пишет И. Пташникова, его товарищ студенческих лет, - Коля Майоров в то же время был наделен большой внутренней силой, мужественной убежденностью…" В октябре 1941 года он добивается зачисления в действующую армию. О последней встрече с Майоровым вспоминает Борис Слуцкий: "Был октябрь 1941 года, один из самых тяжелых для Москвы дней октября - 16 или 17 число. Немцы наступали где-то у Можайска. Их еще не удавалось остановить… Каждый час тысячи людей уходили на запад, на юго-запад, на северо-запад - на фронт. Другие тысячи уходили и уезжали на восток, в эвакуацию. Вот в такой день на улице Герцена я и встретил в последний раз в жизни Колю Майорова. Какой он был тогда - помню: хмурый, лобастый, неторопливый, с медленной доброй усмешкой на губах. "А я вот иду в военкомат, записываться в армию"".
Николай Майоров был убит 8 февраля 1942 года на Смоленщине.
В 1962 году вышла его книга "Мы", а в 1969 году сборник "Мы были высоки, русоволосы…"
Памятник
Им не воздвигли мраморной плиты.
На бугорке, где гроб землей накрыли,
как ощущенье вечной высоты
пропеллер неисправный положили.И надписи отгранивать им рано -
Ведь каждый, небо видевший, читал,
Когда слова высокого чекана
Пропеллер их на небе высекал.И хоть рекорд достигнут ими не был,
Хотя мотор и сдал на полпути -
Остановись, взгляни прямее в небо
И надпись ту, как мужество, прочти.О, если б все с такого жаждой жили!
Чтоб на могилу им взамен плиты
Как память ими взятой высоты
Их инструмент разбитый положили
И лишь потом поставили цветы.
1938
"Тогда была весна. И рядом…"
Тогда была весна. И рядом
С помойной ямой на дворе,
В простом строю равняясь на дом,
Мальчишки строились в каре
И бились честно. Полагалось
Бить в спину, в грудь, еще - в бока.
Но на лицо не подымалась
Сухая детская рука.
А за рекою было поле.
Там, сбившись в кучу у траншей,
Солдаты били и кололи
Таких же, как они, людей.
И мы росли, не понимая,
Зачем туда сошлись полки:
Неужли взрослые играют,
Как мы, сходясь на кулаки?
Война прошла. Но нам осталась
Простая истина в удел,
Что у детей имелась жалость,
Которой взрослый не имел.
А ныне вновь война и порох
Вошли в большие города,
И стала нужной кровь, которой
Мы так боялись в те года.
1940
"Когда к ногам подходит стужа пыткой…"
Когда к ногам подходит стужа
пыткой -
В глазах блеснет
морозное стекло,
Как будто
вместе с посланной открыткой
Ты отослал последнее тепло.А между тем все жизненно
и просто,
И в память входят славой на века
Тяжелых танков
каменная поступь
И острый блеск холодного штыка.
1941
Отцам
Я жил в углу. Я видел только впалость
Отцовских щек. Должно быть, мало знал.
Но с детства мне уже казалось,
Что этот мир неизмеримо мал.
В нем не было ни Монте-Кристо,
Ни писем тайных с желтым сургучом.
Топили печь, и рядом с нею пристав
Перину вспарывал штыком.
Был стол в далекий угол отодвинут.
Жандарм из печки выгребал золу.
Солдат худые, сгорбленные спины
Свет заслонили разом. На полу -
Ничком отец. На выцветшей иконе
Какой-то бог нахмурил важно бровь.
Отец привстал, держась за подоконник,
И выплюнул багровый зуб в ладони,
И в тех ладонях застеклялась кровь.
Так начиналось детство…
Падая, рыдая,
Как птица, билась мать. И, наконец,
Запомнилось, как тают, пропадают
В дверях жандарм, солдаты и отец…
А дальше - путь сплошным туманом застлан.
Запомнил только: плыли облака
И пахло деревянным маслом
От желтого, как лето, косяка.
Ужасно жгло. Пробило все навылет
Жарой и ливнем. Щедро падал свет.
Потом войну кому-то объявили,
А вот кому - запамятовал дед.
Мне стал понятен смысл отцовских вех.
Отцы мои! Я следовал за вами
С раскрытым сердцем, с лучшими словами,
Глаза мои не обожгло слезами,
Глаза мои обращены на всех.
1938