Луи знал, что каждая башня имела свое название. В одних размещали знатных узников, пользовавшихся относительным комфортом и даже имевших в своем распоряжении слуг. В других - в том числе и в Колодезной, единственной неотапливаемой башне, - держали узников, не представлявших интереса ни для правительства, ни для тюремщиков. Такие заключенные не могли жаловаться на неудобства, а потому конюхи и слуги, работавшие на кухне, превратили участок двора перед Колодезной башней в свалку пищевых отходов, навоза и экскрементов. Понятно, запах там стоял ужасный.
Стараясь не дышать, дабы ненароком не вдохнуть удушающую вонь, Луи подошел к подножию Колодезной башни и толкнул низенькую дверь. Дверь отворилась, и под ноги Луи метнулось несколько крыс.
Фронсак очутился в мрачной комнатушке со сводчатым потолком. Когда глаза его привыкли к полумраку, в глубине он различил офицера и судебного исполнителя, а в углу - Гастона и гражданского судью Лафема, которого он уже не раз видел в Шатле. Увлеченные разговором, ни Гастон, ни Лафема не заметили прихода Луи.
Хотя присутствие гражданского судьи его нисколько не радовало, Луи подошел поближе. Несмотря на занимаемое положение, Исаак де Лафема, маленького роста, с суровым лицом, украшенным строгой остроконечной бородкой, всегда ходил в простом черном платье из дешевого, но прочного холста и башмаках с железными пряжками. Чрезвычайно честный, он никогда не использовал свою должность в корыстных целях.
Отец Лафема, мелкий дворянин, служил камердинером у Генриха IV. В юности Лафема смертельно огорчил родителей, объявив им о своем решении стать комедиантом. Но увлечение театром быстро прошло, он возобновил учебу, стал адвокатом, потом королевским прокурором и, наконец, докладчиком в суде. Когда его назначили главным судебным исполнителем в Пикардию, его работоспособность, а главное, твердость привлекли внимание Ришелье, и в 1639 году он назначил Лафема гражданским судьей, поставив перед ним задачу: обеспечить безопасность парижских улиц.
Креатура кардинала, Лафема стал палачом Великого Сатрапа. Ему нравилось, что одно только имя его наводило ужас. Однажды в теплый солнечный день он заявил, отправляясь на казнь: "Прекрасный денек для повешенья!" На смертном одре кардинал посоветовал Людовику XIII сохранить при себе такого ценного человека, и палач Ришелье остался на своем посту.
Поглощенный спором, Гастон не сразу заметил друга, а заметив, поспешил сообщить, что господин Гэларбе, главный уголовный судья, еще не прибыл, и пригласил Луи принять участие в разговоре.
Узнав Фронсака, Лафема кивнул ему почти дружески, но Луи ответил сдержанно: он еще помнил, как Лафема несколько месяцев назад без колебаний отправил его в тюрьму и готов был пытать его, а может, даже и повесить.
К счастью, гнетущая тишина не успела воцариться: трусцой прибыл писец, за которым вышагивал магистрат в черном платье и квадратной шапочке, какие носили судьи по уголовным делам. Лицо высокого, желчного судьи Гэларбе было не более жизнерадостным, чем у усыхающей мумии. Гастон подошел к нему, и они вместе направились к караульному офицеру, который, внимательно оглядев гражданского судью и Луи, попросил их проследовать за сержантом.
Пройдя по коридору, они спустились по лестнице на первый подвальный этаж. Сержант с жезлом, исполнявший обязанности пристава, шел впереди. Воздух пропитывал тошнотворный и удушающий запах плесени.
Сержант со скрежетом отпер ржавую решетку. Очередная лестница с разнокалиберными ступенями, покрытыми липким зеленым лишайником, вела вниз, к камерам. Магистраты продвигались медленно, держась за стены, чтобы не упасть. Время от времени из темноты доносились слабые, но внушающие ужас стоны.
Пол в нижней галерее покрывал толстый слой песка. На стенах вспучивались отложения каменной соли, по песку семенила огромная черная крыса. В специально проложенных желобах журчала вода. Гастон заметил, как Луи вздрогнул.
- Здесь находятся залы для допросов. По этому коридору можно пройти из одной башни в другую.
Под невысокими сводами голос комиссара звучал глухо, и Луи не ответил. Впрочем, здесь ни у кого не было охоты разговаривать.
Чадили факелы, и казалось, что двери по обе стороны коридора открывались сразу в ад. За поворотом, в проходе стоял стол, а возле него на изъеденной червями скамье сидело несколько тюремных служителей. Когда коридор начал расширяться, магистраты наконец остановились, и перед ними словно из-под земли появились двое тюремщиков с отвратительными, мертвенно-бледными лицами, тупыми и злобными. По любопытному совпадению оба они были лысые.
Писец что-то сказал одному из них, и тот расхлябанной походкой молча подвел их к двери, самой дальней в этом коридоре, и отпер ее ключом из огромной связки, висевшей у него на поясе.
Луи увидел стол и стоявшего возле него бледного тощего узника, обнаженного по пояс и стучащего зубами от холода.
Вокруг него хлопотали два стражника и элегантный, одетый в черное человек с щегольскими усами, в котором Фронсак узнал судебного дознавателя Ноэля Гийома, брата палача верховного суда парижского превотства. В камере было ужасно холодно, по телу Луи забегали мурашки.
Убеждая себя, что он не имеет к происходящему никакого отношения, Луи отошел в сторону. Тюремщики привязали несчастного к столу, притянули безжизненно свисавшие руки к кольцу, вделанному в стену на высоте в полтуаза от пола, а ноги - к кольцу, торчавшему непосредственно из пола. Узник не выказывал никакого сопротивления: похоже, он смирился с ожидавшей его участью. Когда все было готово, судья по уголовным делам подошел к нему и усталым голосом произнес:
- Жиль Робер, по прозвищу Хорек, сейчас вас будут допрашивать в присутствии гражданского судьи господина Лафема и полицейского комиссара господина де Тийи. Господин Фронсак станет свидетелем, а я, судья по уголовным делам, буду вести допрос. Вот Евангелие, и я прошу вас присягнуть и дать клятву говорить только правду.
Он протянул ему книгу, а писец застрочил пером по бумаге. Дрожащим голосом обвиняемый произнес слова клятвы, и магистрат продолжил на прежней ноте:
- Сейчас вас подвергнут обычному допросу и пытке четырьмя пинтами воды, дабы вы ответили на вопросы, касающиеся вашего бесчестного ремесла фальшивомонетчика. Если ваши ответы нас удовлетворят, допрос прекратится. В противном случае вас подвергнут пытке восемью пинтами воды. Но прежде, согласно утвержденной процедуре, вас обольют холодной водой.
Палач подошел к жертве, в ужасе вращавшей вылезшими из орбит глазами, и вылил на несчастного ведро воды. В промозглом помещении узник моментально посинел и покрылся гусиной кожей. Такой варварский, но весьма распространенный способ призван был лишить узника воли.
Затем палач вставил в рот Хорька кожаную воронку, а помощник, у ног которого стояли восемь котелков с водой, плотно зажал ему ноздри. Схватив один из котелков, он стал опорожнять его в воронку.
Луи с ужасом наблюдал, как живот узника раздувается до невероятных размеров, издавая при этом совершенно невероятные звуки. Возможно, узник дал бы показания и без этой жестокой процедуры, но по правилам его следовало сначала подвергнуть пытке, а потом допросить. То есть пытка предваряла допрос. Так решил Лафема, полагавший, что после пытки узник станет значительно разговорчивее. Тем более что несколько дней назад на предварительном допросе Хорек уже выдержал пытку холодной водой и ничего не сказал.
Опорожнив два сосуда, тюремщики отвязали узника и помогли ему сесть, дабы он смог перевести дух. Пленник все сильнее стучал зубами, а кожа его совершенно посинела.
Судья продолжил:
- Вас арестовали, когда в трактире вы расплачивались поддельными экю. У вас дома также обнаружили фальшивые монеты. Откуда они у вас?
- Я… я… уже говорил… - задыхаясь, произнес узник, - я нашел… мешок с экю… вечером… в переулке… не знаю, откуда они взялись.
Судья вопросительно посмотрел на Гастона и Лафема. С видимым удовлетворением Лафема приказал палачу:
- Продолжайте, господин Гийом, еще два котелка…
Луи не выдержал.
- Нельзя ли мне допросить узника? - обратился он к гражданскому судье.
Мгновение поколебавшись, тот с недовольной миной кивнул в знак согласия. Разумеется, мы только потеряем время, думал он, но, говорят, Луи Фронсак - в милости у Мазарини, а потому лучше с ним не связываться.
Шевалье де Мерси обратился к узнику:
- После ареста вас допрашивал комиссар дю Фонтене?
- Да… сударь.
- Вы знаете, что потом случилось?
По-прежнему дрожа всем телом, узник покачал головой.
- Комиссара убили, - продолжил Луи равнодушным тоном, - и полагаю, те самые люди, что вручили вам фальшивые экю. Если бы монеты валялись на улице, никто не стал бы убивать комиссара. Бабен кое-что обнаружил, а что - мы вскоре узнаем. Вы же стали соучастником преступления, и комиссар убит отчасти по вашей вине. Так что не надейтесь отделаться несколькими годами галер. В лучшем случае вас колесуют или четвертуют на Гревской площади, а в худшем сварят живьем в кипящем масле, как варят фальшивомонетчиков. А раз вы стали виновником гибели королевского офицера, вас не только приговорят к наиболее мучительной казни, но и подвергнут специальному допросу с применением испанского сапога.
- Но… я ни в чем не виноват. - Услышав о грозящих ему мучениях, узник устремил на палача безумный взгляд.
Луи невозмутимо пожал плечами:
- Тем хуже для вас! Кто-то должен ответить за все, и этим человеком, видимо, будете вы… Но если вы нам все расскажете, полагаю, господин Лафема согласится освободить вас после нескольких месяцев заключения…
На лице Лафема промелькнуло изумление, но он сразу понял, куда клонит Луи. Уголовный судья и палач нахмурились, выражая свое неодобрение. Особенно палач, которому платили за каждый допрос, и освобождение узника от пытки означало для него потерю законного гонорара.
Но колебался Хорек недолго: приняв притворно смиренный вид, он начал торг:
- Значит, коли я признаюсь, меня больше не будут пытать, а потом освободят? Вы мне обещаете?
- Я вам обещаю, - скрипучим голосом сурово подтвердил Лафема.
Он торопился покончить с этим делом: сегодня его ожидало еще несколько допросов.
- Дда… я вв… вам верю…
Стуча зубами от холода, подыскивая слова и запинаясь, узник продолжил:
- Я и вправду не нашел этот мешок… Мне его дали… Но я толком не знаю… Раз в месяц меня вызывали… чтобы привезти в Париж телегу, груженную… бочками с вином… и каждый раз мне давали десять экю фальшивых и два настоящих…
- Куда вы доставляли бочки? - спросил Лафема.
- В дом, где находится склад. Могу вам показать.
- А где вы брали груз?
- На Монмартре. Возле трактира… Обычно меня предупреждали накануне. Это вино с местных виноградников, так мне говорили, - извиняющимся тоном произнес он. - Вот и все, больше я ничего не знаю, готов поклясться на Евангелии.
Знаком подозвав Гастона, судью и Луи, Лафема отвел их в сторону.
- Что будем делать? Склад и трактир, без сомнения, всего лишь перевалочные пункты. Так что мы не слишком продвинулись в наших поисках. А вы что по этому поводу думаете?
- У меня есть идея, - объявил Гастон, довольный допросом, ибо наконец-то у него появилась собственная версия. - Но сначала позвольте мне задать ему еще несколько вопросов.
Магистраты вернулись к узнику.
- Когда была последняя поставка? - спросил комиссар.
Узник задумался.
- За три дня до моего ареста… да, именно за три дня.
- Значит, максимум три недели назад?
- Выходит, что так…
- И к вам обращались каждый месяц… следовательно, ближайшая поставка будет через неделю?
- Ну… похоже, да.
Гастон был явно удовлетворен. Поколебавшись мгновение, он продолжил:
- Послушайте, Хорек… я готов освободить тебя… вчистую… но при одном условии. Ты возвращаешься к себе, живешь, как прежде, а если к тебе станут приставать с расспросами, скажешь, что тебя отпустили из-за недостатка улик. А я приставлю к тебе своих людей. Как только тебе сообщат об очередной поставке вина, ты нас предупредишь. А дальше не твоя забота, дальше действуем мы. Только прежде ты нам покажешь трактир и склад. Идет?
- А то нет… А меня точно отпустят?
Конечно же он им не верил.
- Немедленно отпустят. Но если ты попытаешься нас предать, тебя ждет колесо. Не забывай, мы будем за тобой следить.
По-прежнему дрожащий узник усиленно закивал, давая понять, что он согласен. Гастон посмотрел на Лафема, и тот движением руки приказал палачу отвязать мошенника. Все вышли из камеры; узника повели в канцелярию. После соблюдения необходимых формальностей узника обсушат, оденут, посадят в закрытую карету и повезут, куда он укажет, то есть в подозрительный трактир и на склад. Принимая во внимание важность дела, с ним поедут Гастон, Лафема, уголовный судья и секретарь суда. Луи решил, что ему не обязательно сопровождать друга: будничная полицейская работа нисколько не интересовала кавалера ордена Святого Людовика. Гастон заверил его, что как только появятся какие-либо результаты, он непременно сообщит ему о них, и Луи отправился домой.
Через два дня, сырым и холодным полднем, когда, завершив обсуждать с Гофреди положение в Мерси, Луи собирался вместе с бывшим наемником пойти пообедать в ближайший трактир "Толстуха-монахиня", явился Гастон. Он охотно согласился присоединиться к трапезе.
После свирепствовавшего на улице мороза жарко натопленный трактир казался поистине преддверием ада, настолько жарко он был натоплен.
"Толстуха-монахиня" имела превосходную репутацию, и среди ее посетителей числились в основном состоятельные мещане и дворяне, проживавшие в этом квартале. Здесь не было ни нищих, ни бродяг, ни воришек, ни шлюх. Пол в большом чистом зале покрывала свежая солома, которую меняли каждые два дня. В двух больших очагах пылали мелко наколотые поленья.
Перед одним из них железные подставки с крюками поддерживали огромные вертела с нанизанными на них рябчиками, голубями и фазанами. Во втором очаге на крюках висели кастрюльки из красной меди и котелки, а из-под крышек доносились упоительные ароматы.
Когда наши друзья вошли, Луи, несмотря на то, что в зале было полно свободных мест, сразу направился в глубину помещения. Там находилась небольшая комната со столами на четверых. Здесь обычно прислуживала молоденькая и расторопная служанка.
Приятели уселись так, чтобы удобно было наблюдать за посетителями большого зала. Став полицейским, Гастон привык быть начеку.
Они заказали жареных фазанов, вино из Бона и блюдо вареных бобов. По мере того как исчезала еда, под столом вырастала кучка костей и огрызков - в соответствии с обычаями тех времен. Таким образом, несколько забредших в зал собак также сумели пообедать. Когда тарелки почти опустели, а руки были вытерты о камзолы, Гастон, сытый и разомлевший от прекрасного вина и жаркого очага, спросил:
- Наверное, тебе не терпится узнать, куда завело меня расследование?
Допивая вино, Луи кивнул.
- Приехав на склад, мы обнаружили, что он закрыт, и последние два дня я только тем и занимался, что аккуратно расспрашивал о нем жителей квартала. В том сарае действительно хранят вино. Но догадайся, для кого его заготавливают…
Луи в недоумении пожал плечами, а Гастон довольно улыбнулся. Он обожал подобного рода загадки.
- Для посольства Испании! Следовательно, за этой интригой стоит Фонтрай. Прежде испанцы платили золотой монетой, а теперь, когда у них больше нет денег, серебром, да еще и фальшивым! Однако, - скорбно произнес он, вызвав улыбку на устах Луи, - как низко они пали…
Испания! Тогда, конечно, многое становится понятным! Фонтрай всегда имел тесные связи с Австрийским домом. Скорее всего, именно в его интересах он и организовал эту доставку, а когда комиссар напал на его след, убил несчастного Фонтене. И, как напомнил другу Луи, осталось только узнать, что на самом деле возили в бочках.
- Пока мы выжидаем, - с набитым ртом сообщил Гастон, - Хорек тоже не подает признаков жизни, а трактир, где грузили телеги, похоже, не является постоянным пристанищем таинственных заказчиков Хорька.
И, словно оправдываясь, добавил:
- Хотя, как ты понимаешь, мы не могли задавать слишком много вопросов…
И в самом деле, оставалось только ждать. Но Гастон занимался и другими делами, и Луи решил расспросить его о них.
- А что ты можешь сказать о Живодере?
- Есть новости. Вчера он напал на женщину и изуродовал ее. Лекарь говорит, она не выживет. Лафема требует результатов, и я каждый вечер выпускаю на улицу восемнадцать агентов, переодетых женщинами. В конце концов чудовище попадет в мою западню!
Сдержав улыбку, Луи задал еще один вопрос:
- А смерть Дакена? Не поговорить ли мне еще раз с его вдовой?
Собирая соус с тарелки, Гастон отрицательно покачал головой:
- Выброси из головы, не теряй времени. Испанский след вернее.
Вскоре друзья распрощались. Гастон отправился на службу, Луи - домой, а Гофреди - к себе на чердак. Луи ужасно хотелось узнать, что перевозили в бочках, но расследование вел не он, а Гастон…
Морозы крепчали. Луи попытался добиться свидания с маршалом де Бассомпьером, по-прежнему находившимся в Бастилии, но безуспешно, и хотя все его существо противилось этому, он уже подумывал, не обратиться ли за помощью к Лафема, ибо тот наверняка мог бы дать ему разрешение.
Холода стояли такие, что к утру в квартире застывало даже вино в бутылках.
Луи встретил Рождество вместе с родителями и Жюли; за столом все старательно подсчитывали, во что обойдется восстановление Мерси, стараясь привести свои планы в соответствие с финансовыми возможностями.
На следующий день после Рождества, когда Луи готовился к празднику, куда пригласила его госпожа де Рамбуйе, он услышал на лестнице звуки, напоминавшие конский топот: с таким грохотом по лестнице обычно взбегал Гастон. Он ворвался в комнату, сияя от радости.
- Мы их поймали, Луи! Сегодня пришла телега, и мы задержали ее возле самого склада! Мы перерыли все! В одних бочках действительно было вино, зато в других мы нашли оружие, форму гвардейцев и множество свертков с фальшивыми монетами. Лафема потирает руки. Испания станет все отрицать, но все равно мы нанесем ей хороший удар. Одному Господу известно, что они хотели с этим делать!
- А те, кого вы взяли?
Презрительно скривив губы, Гастон небрежно махнул рукой:
- Они ничего не знают. Конечно, на всякий случай их подвергнут пытке… но нам уже удалось узнать, что груз доставлен из Бельгии и везли его сюда на перекладных.
Итак, загадка убийства Бабена дю Фонтене, кажется, раскрыта. Можно выбросить лишние мысли из головы и спокойно заняться подготовкой к празднику во дворце Рамбуйе. И все же несколько деталей, подмеченных им во время расследования, так и не получили объяснения, а потому Луи чувствовал какое-то беспокойство, некую странную тревогу, которую сам не мог объяснить.