Она не договаривает до конца, но Режущий Бивень легко угадывает её дальнейшие мысли. Они виноваты. Нельзя было этой ночью им спать вместе. Духи прогневались.
– Нет, Чёрная Ива, – говорит он вполголоса. – Какая духам разница… – но, возможно, разница всё же и есть. Эти странные сны… Не в его силах знать до конца. Если Чёрному Мамонту не полегчает, он, пожалуй, вечером сходит к шаману поговорить. Пока же нет причины для беспокойства.
Чёрная Ива приладила мужу повязки и теперь может идти спать. Режущий Бивень остаётся работать вместе со вдовой.
Вовсю занялся день. Рыжее солнце вскарабкалось выше скал, по остывшей за ночь земле задвигались тени. Проснулись вороны, наполнили воздух своими сплетнями, застрекотали в траве кузнечики. Занял привычное место высоко в небе стервятник, жадно следит за людьми, где оставят отходы. Однако там дежурят волки, лишь проворным воронам иногда удаётся что-нибудь отщипнуть, стервятник не может спуститься на землю. Коршун тоже не может спуститься, и потому гоняет ворон, одну подбил на лету, только серые перья посыпались ворохом вместе с бешеным граем вороньей стаи.
Мужчины собрались в кучку, о чём-то напряжённо толкуют. Режущий Бивень откладывает нож. Наверное, они обсуждают состояние Чёрного Мамонта. Ему тоже надо осведомиться.
При его приближении разговор смолкает как по беззвучной команде. Никто не смотрит ему навстречу, все заняты чем-то своим и очень секретным. Разглядывают стороны света, наблюдают за вороньей кутерьмой.
Режущий Бивень нерешительно останавливается, не дойдя пары шагов. Он уже хочет свернуть и пройти мимо как ни в чём не бывало, но Львиный Хвост, его лучший друг, кладёт руку ему на здоровое плечо:
– Чёрный Мамонт только что нас покинул. Никто не винит Режущего Бивня.
Все вдруг глядят на него, много пар глаз, много-много, а он ничего не способен понять, он отрывисто буркает: "Да", – и спешит прочь. До ветра.
Вдова Крикливого Селезня всё так же скоблит. Режущий Бивень останавливается прямо напротив неё, и слова его злы:
– У женщины длинный язык.
Вдова вздрагивает при его голосе, но тут же тень робкой улыбки крадётся к её губам. Её широкое и немного скуластое лицо ещё без морщин, а если разгладить спутанные сальные волосы, помыть и причесать – вдова вполне бы могла вдохновлять отдельных охотников на новые подвиги. Но не Режущего Бивня. И она об этом догадывается. Грустно вздохнув, распрямляет спину и, не выпуская скребка из руки, отвечает быстрыми жестами: "Язык женщины вырван. Женщина в скорби".
Режущий Бивень не станет ругаться с женщиной. "Иди спать!" – это всё, что он может сказать. Вдова безмолвно с ним соглашается, не прекословит, уходит. Он остаётся один. Ему нужно к шаману.
****
Двойной Лоб и Рваное Ухо медленно шествовали по степи. Взошла Луна, раздвинула звёзды, посеребрила траву под ногами двух мамонтов. Детёныш немного прихрамывал, поэтому Двойной Лоб еле передвигался, приноравливаясь к нечёткой поступи мамонтёнка. Рваное Ухо родился прошлой весной и ещё сосал молоко. Должен был сосать. Двойной Лоб не мог достать ему молока, не мог заменить Задиру, но возле реки растут мягкие сочные кустики, очень нежные – и детёныш, наверное, сможет их есть.
Всё теперь изменилось для огромного мамонта. Быстро так изменилось. Он был вожаком! Он отвечал. Отвечал за своё стадо. И пусть, помимо него, в этом стаде был лишь один малыш-сирота, мамонты всё равно не умеют считать. Стадо есть стадо. А стадо с детёнышем – вообще особое стадо. И именно такое, особое, стадо вёл теперь Двойной Лоб.
У мамонтов прекрасная память, в их огромной голове умещается всё, всякая мелочь о степной жизни. Двойной Лоб никогда не чаял быть вожаком, это не удел самцов, это удел самок, таких, как Старая Мамонтиха или Густая Шерсть; самцы же, окрепнув, обычно уходят и любят бродить в одиночку – потому и не помнил Двойной Лоб, чтоб когда-нибудь самец вёл детёныша, но что с того? Вот он вёл. И всё сразу снова оказалось на своих местах. Некогда было теперь Двойному Лбу тосковать, некогда было вспоминать. Теперь он должен был отвечать. Отвечать за детёныша. И ему это было по душе. Как раньше было по душе идти под руководством Старой Мамонтихи. А потом должно было стать по душе бродить одному. Но теперь стало другое. Он вёл детёныша. Он отвечал за своё стадо. Он готов был ответить. Ответить всей своей недюжинной силой: мощными ногами, цепким хоботом, крепкими бивнями. И даже ещё кое-чем. Чем-то таким, о чём знает лишь сердце, не голова. Не было больше никаких сомнений. Не было ничего, кроме ответственности.
Впереди запахло львами. Стая львиц вышла на охоту. Двойной Лоб остановился, и Рваное Ухо тоже послушно замер между его передних ног, а львицы приближались. Они заметили мамонтёнка и быстро окружили Двойного Лба. Хищные глаза светились холодными зеленоватыми огоньками, из ноздрей вырывался зловонный пар. Они скалили зубы, рычали, дразнили большого мамонта. Двойной Лоб знал, что ни один зверь, кроме двуногих, не посмеет на него напасть, покуда он держится на ногах, поэтому львиц он не опасался. Но у тех был другой план. Они намеренно дерзили гиганту, рычали, делали ложные выпады, ожидая, когда же он бросится наказать наглецов и хоть на мгновение оставит детёныша позади. Вот тогда львиная свара не упустит момента, во мгновение ока набросится на малыша, и покуда гигант сообразит, как жестоко его провели, всё будет кончено. Бездыханный трупик останется на холодной земле, истекая кровью; большому мамонту, рано или поздно, придётся его оставить хитрым победителям. Так вполне могло быть, будь Двойной Лоб чуть посильнее. Конечно, львицы вели себя чересчур нагло, конечно, кровь его закипала и даже сломанный бивень рвался в атаку. Однако сегодня выдался тяжкий день и слишком много свалилось на крепкие плечи гиганта. Его ноги просто примёрзли к земле, и поэтому ничего не получалось у львиц. Их вожак, огромный светлогривый лев, яростный и бесстрашный, всё ещё спал вдалеке, и только визг поверженной львицами жертвы мог бы его разбудить. Вот тогда бы он быстро явился за своей главной долей добычи. Но теперь без него львицы трусили. Даже Сильная Лапа, первая среди равных, сплошь одни мускулы, да ещё когти, зубы и отвага, даже она лишь подскакивала к шерстистым столбам и не могла впиться, вонзить зубы в ногу, чтобы гигант заревел и взвился от ярости, не стерпел, кинулся мстить. Нет, так не получалось, и Сильная Лапа, порычав для острастки, отступила во тьму. Вся львиная стая повернула за ней. В степи много добычи полегче. Мамонты двинулись дальше своей дорогой.
Двойной Лоб и теперь не торопился, не подгонял малыша. Львы не вернутся. А если вернутся, всё равно он детёныша отстоит. Никто никогда не сможет их разлучить. Никто не порушит их стадо.
Заржали лошади, застучали копыта. Завизжала несчастная жертва. Должно быть, Сильная Лапа вцепилась ей в горло… Двойной Лоб почуял Рыжегривого. Грозный убийца как устрашающий призрак скользил в ночной мгле. Спешил к своим львицам. Львицы всего лишь большие детёныши в сравнении со львом. Одним своим рыком разгонит лев всю стаю львиц и первым набросится на поверженную добычу. Двойной Лоб не раз уже видел такое. Но никогда той добычей не были мамонты. И никогда Рваное Ухо не будет добычей, ничьей, покуда он жив. Никогда.
Они идут хитрым путём. Как хитрила когда-то Старая Мамонтиха, так хитрит теперь и Двойной Лоб. До реки совсем близко, но и до двуногих близко тоже. Конечно, двуногие станут думать, что мамонты поспешили к реке, к которой так долго стремились. Так будут думать двуногие – и просчитаются. Потому что мамонты сделают крюк. Сначала они сделают маленький крюк, потому что им всё же нужно напиться перед дальней дорогой. Они напьются, поедят и быстро пойдут дальше, чтобы сбить с толку врагов. Они пойдут прямо в степь, будто хотят вернуться к местам зимовки, будто заранее спешат туда, ведь им теперь долго идти с малышом. Они обманут двуногих. Они отойдут подальше в степь, затем свернут к предгорьям и снова выйдут к реке, только как можно дальше от людей. Так наверняка сделала бы Старая Мамонтиха, и так без неё сделает Двойной Лоб. Двуногие больше не выследят мамонтов. Никогда.
Незадолго перед рассветом они остановились. Детёныш серьёзно устал, а Двойной Лоб хотел спать. Детёныш улёгся между передними ногами взрослого мамонта, и тому пришлось спать стоя. Мамонт умеет спать стоя, и ему даже снятся высокие сны, но на этот раз Двойной Лоб только дремал, не смыкая глаз, потому что львы бродили неподалёку и гиены хихикали рядом.
А когда рассвело, степь накрыл холодный туман и надолго сбил запах реки.
****
По обычаю, шаман разбил свою палатку на закатной окраине лагеря. Сразу за палаткой вздымается пологий холм, за которым в лощине болото, ещё дальше к ночной стороне соединяющееся с рекой. Очертания холма полностью съедены густым туманом, а вот из болота в лощине позади холма как будто доносится кваканье. И это кажется странным. Никогда раньше не слышал здесь кваканья Режущий Бивень. Может, это другие лягушки, не из болота?
Он остановился перед пологом временного укрытия, собирается с мыслями. Но низкий полог откидывается сам, изнутри возникает искореженное глубокими морщинами лицо Большой Бобрихи, бездетной жены шамана. У неё на диво редкие белесые брови, такие обычно бывают у лгунов, у тех, кто лишён стеснительности.
– Шаман беседует с духами. Подожди пока там, – она протягивает руку в туман, где, как знает пришедший, вкопана в землю специальная сосновая чурка для отдыха.
Режущий Бивень садится. Похоже, сидеть тут ему долго. С шаманом всегда так.
Он думает о Чёрном Мамонте. Ведь он недолюбливал его. Однако никогда между ними не было стычек или плохих слов. Никогда. Но на Осенних Оргиях, на большом празднике, когда все сходят с ума, когда любой может сойтись с чужой женой и даже с женщиной из своего клана, и даже с собственной матерью – на Осенних Оргиях Чёрный Мамонт гонялся за едва созревшей Чёрной Ивой и овладел ею при всех. Режущий Бивень стоял в стороне, будто бы веселился, но не мог глаз отвести от этой пары. "Какие они чужеродные", – морщился он. "Зачем она с ним?.. Какой глупый праздник". Степная Лисица тянула его, стремясь повалить, а он отбивался шутливо и тайком наблюдал. И когда взял он Степную Лисицу, когда она его взяла, он всё ещё думал о чужеродности. О несовпадениях жизни. Тогда уже он решил, что возьмёт Чёрную Иву в жёны. И клялся себе, что никогда не отпустит её на Осенние Оргии. Никогда.
И вот теперь Чёрный Мамонт почему-то умер. И они думают, это из-за того, что Режущий Бивень нарушил запрет, спал с женой. Режущий Бивень усмехается про себя: сколько глупостей у людей накопилось. Цепляются за старое, как древние старухи. Какой такой запрет он нарушил с Чёрной Ивой? Запрет касается охоты и подготовки к охоте. А после охоты вроде бы и нет уже запрета. Или всё-таки есть, пока не разделано мясо? Наверное, есть, шаман сейчас скажет, но всё равно, что бы тот ни сказал, всё равно Режущий Бивень не согласится, он заранее знает, что не согласится. Он спал с женой, когда по-ихнему нельзя, и от этого умер другой охотник? Нет, у него есть своя голова на плечах, никогда он не поверит в подобную чушь, нет здесь никакой связи, и пусть шаман говорит всё что хочет. Он не поверит. И не согласится. Нечего даже и думать об этом. Нечего думать.
Из чума шамана раздаётся негромкое пение. Режущий Бивень знает уже, для кого эта песня. Для Паи, первого духа-помощника, маленькой девочки, о которой Еохор всегда говорит: "Она такая болтунья, она бывает повсюду, всё видит и слышит, всё знает и мне передаёт". Она спит у шамана под мышкой, когда устаёт от своей болтовни. И шаману тепло под сердцем от её сна. Это первая кровь его матери, когда он появлялся на свет.
Всё чудно у шамана. Зловеще чудно. Теперешний охотник был маленьким мальчиком, когда умер прежний шаман. Но помнит того. Тело умершего отнесли далеко в степь, в тайное место, и уложили на помост из травы и веток. И ни один стервятник ни разу не клюнул безжизненный труп, ни одна гиена и ни один шакал не возжелали отведать мяса шамана. Даже степные мухи совсем не роились в том месте. Только солнце испепеляло ненужную плоть. А люди снялись со стойбища со всем своим скарбом и переселились на новое место. Никто никогда не пойдёт охотиться, собирать грибы, зёрна и ягоды там, где умер шаман. Никто никогда. Ни люди, ни звери.
Именно так и было. Хотя, конечно, Режущий Бивень не видел своими глазами могилу того шамана, никто не видел, кроме нескольких избранных, самых сильных, самых отважных, но нет повода сомневаться. Люди пугливо шептались, люди всё знали, и Режущий Бивень тоже знает. Возможно, даже знает больше других. Ведь он считается другом шамана. Помощником. Почти как тудин.
Тудин – это тот, кто толкует шамана. Кто назначается духами, чтобы присматривать за шаманом, ежели шаман не радеет о своих обязанностях. Тудином был Степной Орёл, прекрасный охотник, которого люди безоговорочно уважали. Его слово ценили, как и слово шамана, иногда даже больше. Режущий Бивень, конечно, тоже хотел бы называться тудином – а кто не хотел бы такого почёта? Но Режущий Бивень ещё совсем молод, у него недостаточно опыта, да и… духи должны назначать, а как это… как это может произойти, он даже не представляет. Но Чёрная Ива им бы гордилась, очень гордилась, если б считалась женой тудина.
Однако тудина сейчас у людей нет. Вождь Бурый Лис уважается всеми, но тот не тудин. Степной Орёл был тудином, но умер. Все умирают, не только охотники. Прежний шаман, когда умер, принёс со своей смертью много бед. Люди, когда вспоминают об этом, до сих пор содрогаются. Люди долго ждали другого шамана. Но он не являлся. Напасти и беды валились на племя. Охотники возвращались пустыми с охоты, старики непрерывно болели, женщины рожали мёртвых детей, в степи совсем прекратились дожди, а зимой лютовали морозы. И некому было со всем этим бороться. Но однажды пожилой уже внук древнего могучего шамана из рода Длинной Шерсти заболел шаманской болезнью. Он кричал по ночам и распевал песни духов во сне. Убегал в степь совсем голый и безоружный, зимой и летом, и бродил там помногу дней, и никто не догадывался, жив он ещё или мёртв. Но тот всегда возвращался. И всё повторялось. Он мог спать, не просыпаясь, много-много дней подряд. И столько же дней мог не спать вообще, пытаясь спастись от назойливых духов, заполнивших все его сны. Он ел сырое волчье мясо и закусывал живыми змеями. Он мучился в кошмарах. Старики утверждали, что он станет шаманом, потому что вспомнили, как он родился в рубашке. И однажды после трёхдневного припадка, когда многие опасались, что он не вернётся, Готовящийся полностью выздоровел. Он сделал себе бубен из толстого сука рябины и колотушку из ветки ильма. Потом разжёг большой костёр, и когда тот истлел, стал плясать на пылающих углях. И втыкал в себя многажды кремневый нож, но ни одной капли крови не пролилось. Он только сплёвывал кровь изнутри, сам сплёвывал, сколько нужно. А затем изрыгнул большое нефритовое кольцо и доставал изо рта фигурки духов. И все теперь видели, что есть новый шаман. И он начал камлать.
Тот, кого ныне зовут Режущим Бивнем, успел вырасти и пройти посвящение, а Еохор всё это время шаманил. И дела племени шли хорошо. Еохор стал сильным шаманом и успешно лечил любые болезни. И только прошлым летом, когда отряды охотников ходили далеко в холодные края, они оттуда завлекли зло.
К осени несчастья после долгого перерыва вновь обрушились на племя. Исчезали маленькие дети, пропадали бесследно. Сгорел чум Колючего Ерша, в огне погибла его старуха мать. Гадюка укусила Клыкастого Вепря. Гиена ночью поранила руку Скользкому Угрю. Внезапно умер тудин Степной Орёл. Молния поразила Длинное Копьё. Умер младенец Дубового Пня, за ним ещё двое детей. А когда вдруг ни с того ни с сего заболела и тут же скончалась Прыгучая Жаба, шаман Еохор позвал к себе двух молодых охотников. И одним из них был Сверкающий Глаз.
Это случилось будто вчера, всё так и стоит у него перед глазами нетронутое. Потрескивает бездымный костёр внутри чума, сварливая жена шамана жарит рыбу, хмуро поглядывая на гостей. Шаман долго молчит, задумчиво выстукивая медвежьей косточкой по куску кварца. Его нельзя перебить. И Сверкающий Глаз, и Львиный Хвост тревожно замерли в ожидании. Сварливая хозяйка сняла рыбу с огня, сложила на листья лопуха, принялась чавкать.
Шаман встаёт и идёт за перегородку из мамонтовой шкуры, делая знак охотникам следовать за ним.
Сверкающий Глаз тогда ещё ни разу не был за такой перегородкой. Здесь висят вещи шамана, фигурки некоторых его духов. Но охотник боится разглядывать, не его это дело, можно накликать беду. Он уставился в земляной пол, потом перевёл взгляд на небольшой огонёк в специально вырытой ямке – священный огонь шамана.
Еохор подкладывает в огонёк мелко наломанные веточки багульника, подкармливает, и закуток наполняется горьковатым пахучим дымом, который так нравится духам. Шаман еле слышно твердит заклинание, предлагает охотникам встать на колени перед пахучим огнём и попросить у дыма очищения. Он поджигает пучок новых веточек и окуривает спины охотников а также их головы. Только после этого Еохор приступает к делу:
– Не сходились ли молодые охотники с женщинами в эти дни? – первый вопрос. Нет, ещё неженатый Сверкающий Глаз был занят другим, а жена Львиного Хвоста донашивает ребёнка. Шаман согласно кивает:
– Вы проворные охотники, – говорит он скрипучим шершавым голосом. – У Сверкающего Глаза есть дух-хранитель. И у Львиного Хвоста есть дух-хранитель. Злой шаман Маленьких Людей Тундры насылает злых духов на нас. Они касаются наших людей. Вы это знаете. В полночь злой дух придёт за душой Прыгучей Жабы, которая сегодня умерла. Он придёт в шкуре гиены или шакала. Так сказали мои духи. Мы положим тело Прыгучей Жабы возле её чума, и все уйдут из стойбища. Но двое молодых охотников останутся рядом с Прыгучей Жабой; Львиный Хвост встанет по левую руку, а Сверкающий Глаз – по правую руку. Охотники будут стоять тихо, не шевелиться. Они не спугнут злого духа. Они сделают острые дротики из болотных коряг и обожгут их на новом огне из веток багульника. Никто им не помешает, никто их не увидит. Еохор распорядится, чтобы все уходили. Когда злой дух явится, охотники его поразят. Тогда завтра злой шаман Маленьких Людей Тундры умрёт. Так будет. Идите!
Темно. Ни зги не видать. Моросит тихий дождик, холодные капли заунывно бьют по лицу, нагоняя дремоту. Но страх сильней дремоты. До рези в глазах Сверкающий Глаз вглядывается во тьму, чтобы увидеть заранее, не прозевать, успеть подготовиться. А там только призрачный шелест дождя о зловещую мутную ночь.
Должно быть, полночь. Что-то ёкнуло в груди. Вдруг совсем рядом, в каких-нибудь двух шагах, над самым ухом ухнул филин, и Сверкающий Глаз так сильно вздрогнул, что едва не выронил дротик из правой руки.
Львиный Хвост протянул к нему руку над трупом, коснулся плеча. Его пальцы идут мелкой дрожью, пульсируют. "Надо бы успокоить его", – думает Сверкающий Глаз, но кто успокоит его самого…
Силуэт появляется ниоткуда. Пальцы Львиного Хвоста дрожат сильнее, он вцепился в плечо, цепко сжал. Шакал приближается, чёрный, бесшумный, вкрадчиво ступает как будто над землёй.