Шаман удивлён. Глаза вытаращил, глядит на мальчишку. Разведчиков все ждали, давно уже ждали – но почему к нему пришёл этот юноша, а не охотник, не сам Сосновый Корень?
– Крыло Аиста ещё до рассвета отправился в степь. Взошёл на Одинокий Холм, взобрался на Охотничью Сосну…
Шаман покачивает головой: откуда такое рвение у этого юноши?
Крыло Аиста поперхнулся и, как будто услышав сомнение, стал оправдываться:
– Крылу Аиста скоро предстоит посвящение. Он тоже станет охотником, он должен быть как все… Крыло Аиста хотел понаблюдать за степью, за зверями… Все так делают, готовясь к посвящению…
"Все, да не ты", - усмехается шаман, но про себя, не вслух. Вслух же говорит совсем другое:
– И что же увидел Крыло Аиста с Охотничьей Сосны?
– Разведчика увидел… Соснового Корня…
– И что?.. Где сам Сосновый Корень?
Крыло Аиста совсем смутился, даже покраснел:
– В своём чуме теперь Сосновый Корень. Он еле живой… Он полз… Его водой отпаивают.
– А что сказал Сосновый Корень? Что велел передать?
Крыло Аиста поднял глаза кверху и щёки надул. Заважничал. Сразу и не говорит, будто припоминает, будто на совете слово держит.
– Они идут, сказал… Их много.
– И всё?
– Всё, Еохор.
– Тогда ступай к Чёрному Мамонту. Скажи и ему. Потом иди к старейшине. К Бурому Лису.
Юноша вспыхнул от гордости. Долговязое лицо аж засветилось.
– Ещё скажи им, что Еохор будет спрашивать духов. Пусть ждут.
Юноша быстро ушёл. Шаман вслушался в его торопливые шаги, а потом призадумался. Как-то всё это не так. Разведчик приполз . Его нашёл мальчик . Мальчик , по сути, и принёс весть. Никогда такого не было. По-другому должно быть. Не так.
Но отступать поздно. Шаман ведь уже сообщил, что станет спрашивать духов. Мальчику сообщил. Но теперь он и вправду должен спросить.
Шаман скинул с себя всю одежку, взял в руки бубен и подошёл к алтарю. Поклонился четыре раза. Ударил. Ещё раз ударил. Ещё.
Привычное дело. Руки сами пошли. И бубен. Бубен тоже, наверное, сам. Все здесь сами, а он – где же он? Синий туман только видит, синий туман, а в нём грохот, сердце огромное бьётся, сердце всего: бум-бум-бум… Искры посыпались сквозь туман.
Еохор запел. Его песнь не такая, как поют люди. Особенная. И слова не такие. Он поёт горлом. Он поёт всем свои существом – и от резких звуков уже дрожат стены. Словно ветер воет в степи. Словно катятся камни. Словно трескают скалы. Так зовёт духов. Зовёт и зовёт.
Шаман начинает дрожать. Он глубоко дышит. Перестал петь. А бубен по-прежнему бьёт.
Вот и духи явились. Не замедлили ждать. Расположились на алтаре. Знают уже, зачем звал. И Мамут тоже тут. Тот, кто нужен.
Бубен больше не слышен. Сердце не бьётся. Духи глядят в тишине. Спрашивать надо. Он должен спросить.
– Люди просят Мамута отдать им своих сыновей. Люди будут почтительны. Соблюдут все обычаи. Никого не обидят.
Молчит дух Мамут. Как гора волосатая. Ни большая, ни маленькая. Как клок шерсти. Просто дух. Повторяет шаман:
– Люди будут почтительны. Никого не обидят. Соблюдут все обычаи. Принесут дары духу Мамуту. Много даров. Дух станет доволен.
Молчит. Гора волосатая. Ни большая, ни маленькая. Но теперь хобот виден. Хобот и глазки. Опять шаман просит:
– Нельзя людям без мяса. Не вытянут зиму. Погибнут… Погибнут люди. Детей Мамута много в степи. Новые народятся. Люди будут почтительны. Соблюдут все обычаи. Пускай дух Мамут отдаст людям необходимое.
Нет, молчит и теперь. Но уже видны уши, сквозь шерсть проступили, услышит Мамут, повторить надо только ещё раз.
– Люди будут почтительны. Никого не обидят. Принесут дары духу Мамуту. Много даров. Пусть отдаст дух Мамут необходимое. Пусть не погибнут люди зимой. Все они просят его, великого духа. Вся степь просит. Отдай!
"Вся степь просит?" - услышал. "Все люди? И Который Без Бивня тоже?" Голос каменный. Трубно-каменный.
Что за Который Без Бивня? Не знает такого шаман, не может припомнить. Но слушает дальше. Нельзя пропускать.
– Пусть берут тогда люди. Пусть берут, сколько смогут. Мамонты держат крышу. Люди сами пусть держат. Пусть берут и пусть держат. Львица может помочь одинокому мамонту. Пусть берут своё люди. Сколько подымут. Пускай заберут!.. Один бивень остался, другой бивень режет…
Всё. Только синий туман. Уже даже не синий, какой-то другой, будто бы серый, какой-то тягучий, какой-то смолистый… Болит голова... Болит голова у шамана. Очнулся шаман. Болит голова. Сильно болит. Стена перед ним. Стена, покрытая шкурами. А под нею алтарь. Алтарь пуст.
Еохор отложил бубен в сторону. Оглянулся вокруг, посмотрел в полутьме – входной полог опущен, только сверху, сквозь дымовую прореху падает под углом робкий свет. А внизу у земли мерцает очаг. Еле теплится огонёк, ждёт Большую Бобриху, когда та вернётся, чтоб подкормить. Тишина. Никого не слыхать. Духи ушли. Сквозь прореху ушли. Люди боятся приблизиться, люди за пологом, люди – там, с другой стороны. И Большая Бобриха там, вместе с ними.
А на этой стороне у шамана болит голова. Ему хочется спать. Хоть немножко нормально поспать. Как все могут спать. Все кроме него. Просто прилечь и дремать. Просто лечь на лежанку. Пускай люди ждут.
Он должен подумать. Подремать и подумать. Поставили духи задачу. Слишком много задач. Слишком много.
Пускай люди ждут.
****
Сосновый Корень очнулся.
Странное дело. Он не спал две ночи, он так много пробежал, кажется, целых полстепи, а вот и сейчас ему не уснуть. Ведь не старик же он. Хочется действовать. Затачивать наконечники, готовиться к охоте, обсуждать, кто как нападёт – скорей бы уж это всё было, скорей бы. Но затачивать наконечники сейчас как раз нельзя. Ничего делать нельзя, что может выдать людской замысел. Только ждать. Ждать, что решит шаман и что скажут старейшины. Сосновый Корень об этом знает, как и все. Он закрыл глаза, попытался ни о чём не думать, просто уснуть – и тут же появился ворон. Тот самый ворон начал каркать: "Карр – карр – каррр". Сосновый Корень подумал: "Как долго он каркает. Как-то не так", - и ворон тотчас исчез. Осталась тишина.
Но тишина длилась недолго. Из стойбища донёсся женский смех, Сосновый Корень вспомнил о жене и сразу же улыбнулся. Он всегда улыбается, когда думает о жене, если только никто посторонний не видит его улыбки, как сейчас. Нельзя другим этого видеть. Не полагается. А женой он доволен. Очень доволен. Она – красивая. Она – самая лучшая. Как весна в степи завораживает. Она… Сосновому Корню даже становится стыдно. Стыдно своих собственных мыслей. Не пристало так думать. Он же охотник, а не какой-нибудь соловей… Хотя, если б он умел петь, как соловей, он бы спел Игривой Оленухе, когда никто не слышит, непременно бы спел. Вот бы та обрадовалась. "Ух!" Сосновый Корень даже раскрыл глаза и повторил: "Ух!" Повторил вслух, так что весь чум услышал, наверняка – и он улыбнулся опять: пускай слышит. Чума он не стесняется. Они здесь живут и радуются друг другу. А чум это видит. Всё видит… Пусть видит.
Снаружи послышались лёгкие шаги, и Сосновый Корень встрепенулся. Он не может ослышаться. Её шаги он узнает всегда. Отличит ото всех. Его жена возвращается.
Полог чума откинулся, Игривая Оленуха пробралась внутрь. От неё сразу же пахнуло радостью, радостью и весельем, она… она красивая, она – самая лучшая. Самая самая! Сосновый Корень не может глядеть на неё без улыбки, когда не видят другие. Когда можно не стесняться. Сейчас как раз можно. Они только вдвоём. Они у себя .
Она сразу даже и не заметила, что он не спит. Но вот встретились глаза – и всплеснула руками:
– Так охотник очнулся. Тогда ему пора на совет, – как будто она не знает, что совещаются старейшины и вожди, а её муж пока что простой охотник, молодой охотник, который очень её любит…
– Разве звали Соснового Корня?
– Мог бы и сам пойти. Он же весть принёс. Такую важную весть. Без такой вести и шаман ничего не придумает.
Сосновый Корень молчит. Не знает, что сказать. Вроде как не о том жена разговор повела. Лучше промолчать. Но её не проведёшь.
– Так охотник не спит? Размышляет о предстоящей охоте?
– Нет. О жене размышляет. – Сосновый Корень не может больше прятаться. Улыбается. Но жена вроде как недовольна. Чем?..
– А чего о жене размышлять? Жена новости принесла, - Игривая Оленуха кажется не замечает его улыбки. Всё же в чуме темно без огня.
– Львиный Хвост заглядывается на Чёрную Иву, - сообщает свою новость жена, и Сосновый Корень перестаёт улыбаться. Что же это за "новость"? Женские сплетни. Не пристало ему это слушать. Не полагается.
– Женщины болтают как сороки, - Сосновый Корень не хочет обидеть жену, но ведь нужно же ей показать, что она не права, что не дело она говорит, не о том. Но она обижается.
– Сами вы как сороки. "Карр – карр", - она каркает как ворона, деланно каркает, и Сосновый Корень не может понять столь быстрого перехода. Что же он такого необычного сказал? Чем её разозлил? Чем?
– Не каркай так громко. Люди услышат.
– Люди? Пусть слышат. Что эти люди? Бегают за шаманом толпой. Разговор явно идёт не туда. Сосновый Корень ничего не может поделать, не бить же ему жену, как другие, он о таком и помыслить не пытается, однако его жена опять не в духе, но почему так быстро, что же он такого сказал?..
– Вот и Сосновый Корень бегает за шаманом. Как маленький мальчик. Шаман, шаман… А что вы без шамана?
Сосновый Корень даже испуган. Его жену понесло. Опять понесло. Такое бывает. Говорит несуразное. Пускай выговорится. Лучше молчать. Не раззадоривать.
– Нет, ведь правда, охотник. Почему на всё нужно спрашивать разрешения, почему мы как дети перед шаманом? Сидите и ждите. Он совещается… С духами… Или просто храпит.
Сосновый Корень уже не рад, что помешал жене рассказать про Львиного Хвоста и Чёрную Иву. Пусть бы и рассказывала. Зачем ей трогать шамана? Что она говорит?.. Но Игривая Оленуха не замечает его тревоги. Гнёт своё дальше. Не остановится:
– Нет, правда, охотник… А если не будет шамана, что тогда? Как своих мамонтов загоните? (Сосновый Корень закрыл ладонями уши – нельзя же про мамонтов вслух, нельзя!) Почему без шамана ловушку придумать не можете? Или копьё какое особое сделайте. Чтобы дальше летело, чтоб сильнее било.
У Игривой Оленухи бабка была ворожеей, Сосновый Корень это знает. Он уже замечал, что его жена с недоверием поглядывает на шамана, но какая муха сейчас её укусила, куда её так понесло?
– О чём женщина говорит? Разве женское это дело? – муж хочет проявить строгость, хочет твёрдо сказать, даже с лежанки поднялся, присел – только не получается твёрдо. Не слышит жена.
– А кто это решил, что женское, что мужское?.. А знает ли вообще охотник, кто ворона направил?..
Нет, не то она говорит, совсем не то. Сосновый Корень больше не может сдерживаться, перебивает:
– Какого ворона! О чём женщина говорит? Пусть замолкнет!
Игривая Оленуха действительно замолкает, глядит на мужа широко раскрытыми глазами, не ожидала от него такой грубости, никак не ожидала. Сосновый Корень и сам смущён. Обидел жену. Надо помягче. Она ведь хорошая. Он её любит.
– Какое такое копьё мы должны сделать? Несерьёзные слова. Женщина говорит, не думая.
Игривая Оленуха встрепенулась, плечами передёрнула, как мужчина. Лишнее сказал Сосновый Корень. Зазря её поддел. Опять не получилось успокоить.
– Это в ы должны думать. В а м надо придумать. Оружие новое надо придумать.
– Как это, женщина? – Сосновый Корень поднялся на ноги, рассержен Сосновый Корень, не понимает, ничего он не понимает. Лучше бы отдыхал.
– А вот так! – Игривая Оленуха тоже рассержена, непонятно, с чего, как всё так получилось, с пустого места ведь началось, с пустого места! И всё вдруг разладилось, всё. Сосновый Корень готов схватиться за голову и убежать, просто куда-нибудь убежать… Но не пристало… Не пристало мужу убегать от жены. Придётся слушать и дальше.
– Как иголку придумали. Придумать надо. Ведь не было в старину иголок. И чумов таких тёплых не было. А потом люди придумали. Ведь сами придумали. Без шамана. Без духов.
Игривая Оленуха вроде как успокаивается, и Сосновый Корень больше не перебивает. Просто спрашивает:
– Но откуда женщина знает, как всё это было?
Игривая Оленуха уже улыбается. Так быстро, как солнышко из-за туч!
– Знаю. Во сне привиделось, - она смеётся, и Сосновый Корень тоже всё забыл, всё своё раздражение, весь свой гнев. Улыбается в ответ:
– Ага, значит всё ж таки духи подсказали.
– Не духи! – машет рукой Игривая Оленуха. – Мне просто приснилось. Самой. Мне самой. Вот как сейчас я сама беру эту шкуру: раз – и схватила.
Она и вправду схватилась за полог, оттянула: раз – и её уже нет, полог откинулся назад, а Игривая Оленуха оказалась снаружи. Оттуда смеётся:
– Сама же схватила. Не дух подсказал. Вот сама!
Куда-то пошла. Сосновый Корень слышит шаги: лёгкие, нежные, - но они удаляются. От него удаляются, от его чума.
Он остался один. Ему грустно. Неладное что-то творится с женой. Неладное.
И вдруг у него что-то ёкнуло в груди, вдруг что-то почудилось… Когда он шёл,.. когда он бежал со своей вестью – ему виделось, важное ему тогда виделось – что? Хочется вспомнить Сосновому Корню, вдруг хочется вспомнить, и непременно сейчас. Но не может. Не вспоминается. Только тревога, только сердце щемит почему-то.
Вздыхает Сосновый Корень. Наверное, это всё же жена его расстроила. Всполошила своими нападками на шамана. Зря она так. Надо будет мужу с нею построже. Надо будет. Он попытается.
А снаружи слышны шаги. К Сосновому Корню идут. Не жена. Много старше жены, и охотник. Старейшина.
Так и есть.
Бурый Лис.
****
Рыжегривый, великолепный огненно-золотистый лев, в первый раз обходит свои новые владения. Несколько дней назад он явился сюда из предгорий, изгнал прежнего вожака, Одноглазого, и вот теперь гордо шествует по невысокой пожухлой траве. Временами он останавливается, приопускает морду и так сильно вдыхает степной воздух, что его бока втягиваются, кажется, едва не слипаясь. Зато мощную грудь распирает, сколько могут выдержать рёбра и прочная шкура, а затем всё тело льва содрогается в едином порыве и сквозь раскрытую пасть извергается раскатистый рык, от которого пыль вздымается столбом перед хищником, напоминая маленький смерч, а грозный рокот, подобно перекати-полю, катится над землёй до самого небосклона. Вся степь обязана знать своего нового владыку. Всё здесь принадлежит только ему. И если кто-нибудь смеет оспорить права Рыжегривого – пускай появится, он ждёт.
Но никто не появляется. Из львов – никто. Однако недалеко позади Пятнистый Демон, вожак банды гиен, матриарх, с небольшой сворой идёт по огромным следам Рыжегривого и засыпает землёй и травой все отметки и запахи, которые оставил тут лев. Засыпав, гиена мочится поверх. Она здесь хозяйка, Пятнистый Демон, что бы там ни воображал заносчивый лев.
Но Рыжегривый не желает видеть гиен, не может ронять своего достоинства на столь мерзких тварей. Покуда те бредут сзади. Он вызывает врагов спереди. Он вызывает львов.
Рыжегривый родился в предгорьях, в полуденной стороне, где высокие травы взбираются по косогорам к убежищам горных баранов и медвежьим берлогам. Но первое, что он помнит, это смертельную схватку с гиенами. Он сумел вскарабкаться на неприступную для пятнистых тварей скалу, но его мать и сестра остались внизу. Сестра сразу исчезла в пятнистом море, мать окружили плотным кольцом, она, присев, яростно извивалась, рыча и кусая, отбиваясь передними лапами, но тучи гиен своими жуткими пастями впивались сзади в её хребет, и когда подоспела подмога, она уже не могла подняться на изодранные лапы, её сломанная челюсть не закрывалась, изо рта сочилась кровь. От сестры вообще не осталось следов, даже запах исчез. Рыжегривый оказался сиротой-одиночкой.
Выжженная коричневая степь пылится при каждом шаге. Сухие, шуршащие на ветру пучки травы без цвета, без запаха, как скелеты былого плодородия. Если бы лев мог сочувствовать травоедам, очень впору было бы посочувствовать. Но нет такого в зверином мире, жалости нет. И сочувствия тоже. Каждый чувствует за себя.
Стая его не отвергла, но он был самым младшим изо всех котят, потому его превратили в живую игрушку. Львицы выкармливают детей сообща. Он тоже мог попросить молока у любой тётки, после того, как насытились её львята. Меньше ему доставалось, конечно, чем остальным – зато он не страдал от изнеженности. Днями напролёт, лето и зиму, его кусали, стукали лапами, загоняли, ловили. Его юная шкура покрылась сетью царапин и шрамов, он стал клетчатым львёнком, его так и признавали, как Клетчатого, покуда не появилась на его шее рыжая поросль подобно венку двуногих.
Впереди, между двумя редкими кустами, заблистали на солнце валуны. Цвета мамонтовой кости, эта куча больших камней почему-то напомнила льву кучу помёта. Только очень большую кучу. Такой не оставит и мамонт, и даже целое стадо мамонтов. Знакомится Рыжегривый. Внимательно осмотрел все камни, стал обходить и обнюхивать. И вдруг остановился. Его предшественник, тот, кого уже не было, оставлял здесь свои метки. Самого уже не было, а запах всё ещё оставался, и это вызвало ярость у нового владыки. Рыжегривый угрожающе зарычал, но слабый запах былого соперника от этого, конечно, не исчез. И тогда Рыжегривый оставил свою метку поверх. Тщательно помочился на камни в нескольких местах, принюхался и остался доволен. Перебил чуждый запах. Напрочь изгнал. Не осталось следа.
Однажды осенью молодых львов изгнали из стаи. Втроём они подались в бескрайнюю степь. Поначалу свобода их радовала. Они гонялись за зайцами, хватали жирных сурков и вёртких тушканчиков, пугали шакалов. Не брезговали птицами, ящерицами, змеями и мышами. Даже от саранчи не отказывались и от совсем смехотворных кузнечиков. Лишь бы набить животы. Чтобы чувствовать растущую силу. И радоваться току горячей крови. Однажды наткнулись они на грузного серого носорога. Никто из них не умел убивать носорога, но всем хотелось играть. Они окружили фыркающего увальня, и тот, кто оказывался сзади, подскакивал и бил лапой по крупу нелепого зверя. Носорог разворачивался рогатой мордой к обидчику, яростно пыхтел, кидаясь в атаку, но другой лев догонял его сзади и опять бил по крупу. Когда игра уже стала надоедать, один из троицы молодых львов немного замешкался, уверенный в своей юной неуязвимости. А носорог вдруг с удвоенной прытью рванулся вперёд и подцепил страшным рогом зеваку. Тот высоко взвился в воздух, перевернулся и грохнулся оземь. Носорог его тут же настиг и поддел снова, потом ещё раз. Рыжегривый и его компаньон совершенно опешили, в такую игру они не хотели играть, не собирались. Их бездыханный товарищ достался проклятым гиенам, которые тут же сбежались со всех сторон, безжалостно рвали юное тело и возбуждённо катались в пыли, словно хотели впитать в свои шелудивые шкуры последний запах погибшего льва.
Гиены и сейчас не отстают. Прежний владыка этой степи, Одноглазый, сильно их распустил. Никакого почтения ко львам. Уже достигли камней, уже изучают метки нового хозяина, изгаляются. Рыжегривый не станет оглядываться. Пока что он знакомится со своими землями, размечает границы. Его путь вперёд. Черёд гиен ещё настанет.