* * *
Темно-красные фасонные вожжи резко натянулись, и пароконный экипаж, едва перевалив пригорок, остановился. Его плетеный ивовый кузов был явно сработан еще в прошлом веке, облучок заменяло роскошное сиденье, а в задке, битком набитом свежей соломой, плотно угнездился добротный кожаный чемодан.
Да и сам возница, он же, по всей видимости, и хозяин, выглядел весьма своеобразно. Сейчас он, одетый в дорожный пыльник, привстав на сидении, из-под полей своего старомодного "борсалино" напряженно всматривался в опушку леса. Его седая, холеная бородка медленно поворачивалась, отчего стекла пенсне, золотой дужкой оседлавшего породистый нос, хищно посверкивали.
Причин для беспокойства было достаточно. Где-то за лесом слышалась вялая перестрелка, а с самой опушки несло чадным бензиновым дымом. Впрочем, человек в пенсне не испугался, а опустившись на сиденье, встряхнул вожжами и медленно покатил дальше.
Картина, открывшаяся глазу за первым же поворотом, заставила путника удивленно присвистнуть. Война давно откатилась на восток, а здесь кусты опушки были заеложены следами гусениц, от свежих воронок кисло несло тротилом, в кювете, завалившись набок, еще догорал подбитый немецкий танк.
Владелец тарантаса подъехал поближе к зарослям и, вытянув шею, начал прислушиваться. Внезапно ему показалось, что он слышит стон, и человек в пенсне начал вслушиваться еще внимательнее. Потом он примотал вожжи к сиденью, вылез из тарантаса и, прячась за кустами, начал осторожно углубляться в заросли.
Отыскав следы недавнего боя, человек в пенсне сначала замедлил шаг, потом остановился вовсе и прислушался. Картина, в общем-то, была ясной. Судя по всему, какое-то подразделение русских, оставшееся в окружении, пыталось вырваться за дорогу, но перехваченное танковым заслоном, отошло в лес.
Вдруг человек в пенсне резко повернулся. Сбоку, из небольшой водомоины, чуть прикрытой почерневшим от времени хворостом, донесся негромкий, протяжный стон. Человек в пенсне пригнулся и крадучись начал обходить яму. Подойдя ближе, он прятаться перестал.
На мокром, глинистом скате, широко раскинув ноги в стоптанных хромовых сапогах, ничком лежал человек. Зажатый в кулаке наган все еще был направлен к опушке, и на рукаве гимнастерки ярко алела неспоротая комиссарская звезда.
Комиссар дернулся, попробовал ползти, но вместо этого со стоном сполз по скату еще ниже. Секунду человек в пенсне колебался, потом осторожно спустился в водомоину и, перевернув раненого на спину, вытащил из нагрудного кармана документы.
Раскрыв удостоверение личности, человек в пенсне мельком пробежал строчки и замер, рассматривая фотографию. Так продолжалось секунд пятнадцать. Потом, странно передернув плечами, он захлопнул удостоверение и стал напряженно всматриваться в заросшее многодневной щетиной лицо раненого.
Наконец в глазах человека в пенсне мелькнуло что-то похожее на испуг, он выпрямился и тихо, но отчетливо произнес:
- Неисповедимы пути твои, Господи…
Правая рука у него, сложенная как для крестного знамения, поползла вверх, но остановившись на полдороге, нервно затеребила отворот пыльника.
Раненый опять шевельнулся, начал беспомощно ерзать по сырому откосу, и тут человек в пенсне решился. Он обстоятельно запрятал документы подальше, нагнулся и, подхватив комиссара подмышки, вытащил его из водомоины. Выроненный раненым пистолет зацепился тренчиком за хворостину, и, чертыхнувшись, человек в пенсне сунул оружие назад в кобуру. Потом перехватил комиссара поудобнее и прямиком поволок на дорогу.
Подтащив раненого к тарантасу, человек в пенсне сдвинул чемодан в сторону и на освободившееся в задке место положил комиссара. Услыхав запах крови, кони испуганно захрапели и сами сдвинули тарантас с места, так что на свое сиденье человек в пенсне запрыгнул уже на ходу.
Тем временем стихнувшая было перестрелка вспыхнула с новой силой и определенно начала приближаться. Поняв, что лесной бой еще далеко не кончился, человек в пенсне бешено завертел вожжами и погнал лошадей вскачь, уходя подальше от опасного места…
Колеса отчаянно прыгали по ухабам, тарантас мотало из стороны в сторону, кони, выгнув шеи, стлались по дороге, а человек в пенсне по-ямщичьи привстав с сиденья, не переставая ухарски гикал и вертел в воздухе концами вожжей.
Только прогнав так версты четыре, он наконец перевел упряжку на рысь. Здесь уже не было слышно стрельбы, летний зной, казалось, висел в воздухе, и человек в пенсне, бросив обеспокоенный взгляд на распластавшегося в задке комиссара, принялся торопливо оглядываться по сторонам. Высмотрев ярко-зеленую луговину, он тут же свернул с большака на едва заметную полевку.
Человек в пенсне не ошибся. Примерно через километр еле видная колея вывела к узкой безымянной речушке. На маленькой, вполне укромной полянке, тарантас остановился. Лошади тяжело водили боками, и первым делом возница наскоро их обиходил. Потом бросил потник на траву и вытащил раненого из тарантаса.
Стянув с него обмундирование и торопливо обшарив карманы, человек в пенсне свернул все в тючок и затолкал поглубже под солому. Оттуда же достал потрепанную мужицкую одежду и только после этого занялся раной.
Теперь в его движениях пропала судорожная поспешность, и он старательно взялся обмывать залитый кровью бок. Особой сноровки человек в пенсне не проявил, но с первичной обработкой раны справился. Туго перепеленав рваную осколочную рану, человек в песне намочил холстинку, сделал холодный компресс и, сев рядом с раненым на траву, задумался…
* * *
Перед глазами Малевича мелко-мелко дрожала ветка с круглыми зелеными листьями, и он никак не мог взять в толк, откуда она взялась. Он то полностью осознавал свое существование, то в голове вдруг мутнело, и все опять куда-то проваливалось. Похоже, сознание возвращалось к нему с трудом, и Малевич, как бы по частям собирал самого себя.
Через некоторое время стало чуть легче, хрипло дышавший Малевич застонал, медленно открыл глаза и, посмотрев вокруг, попробовал приподняться. Человек в пенсне улыбнулся, провел себе по лицу ладонью и негромко сказал:
- Ну что, батальонный комиссар Малевич, со свиданием?..
Малевич, с трудом осмысливая происходящее, вгляделся в лицо человека в пенсне и вдруг, испуганно прикрыв глаза, забормотал:
- Не может быть! Это бред, бред…
Человек в пенсне вновь усмехнулся.
- Что, унтер-офицер Малевич, признал?.. Вижу, признал. Да это я, твой бывший командир полка подполковник Лечицкий, собственной персоной, а ты мой полковой разведчик. Ну, вспоминай, вспоминай…
- Не может быть… Не может! Это бред! - Малевич вскинулся. - Я же сам приказал вас расстрелять, еще тогда, в восемнадцатом…
- Ах, вот ты чего перепугался! - весело рассмеялся Лечицкий. - Не бойся, унтер, я не с того света… Пока что мы оба с тобой на этом. Видишь ли, то ли пистолет был дрянь, то ли рука у солдатика дрогнула. Оно, знаешь, в человека в упор стрелять тоже сноровка нужна… В общем, живой я остался, а отметина - она есть. Осталась…
Лечицкий сбросил шляпу и провел вверх ладонью, отводя волосы назад. Посередине лба, у самого края зачеса, был виден маленький, не больше желудя, шрам, как будто кто-то прижал лоб пальцем, оставив на черепе мягкий вдавленный след…
Теперь Малевич окончательно пришел в себя и, внезапно осознав, что будет дальше, долго и мучительно застонал. Скорей всего, Лечицкий понял его состояние, потому что, посмотрев на раненого изучающим взглядом, медленно, со значением, произнес:
- Думаешь, счеты с тобой сводить буду? Напрасно… Объяснять долго, да и недосуг. Ты лучше вот…
Лечицкий засуетился, вытащил плоскую бутылочку с коньяком и, наполнив крышку-стаканчик, наклонился к Малевичу.
- На-ка, выпей…
Коньяк подействовал хорошо, и Малевич опять попробовал приподняться.
- Лежи, лежи! - Лечицкий замахал руками и вдруг улыбнулся. - А помнишь, как я угощал тебя коньком за разведку на Липе?
- Помню… - еле слышно прошептал Малевич.
- Ах, липа вековая, липа золотая…
Слегка переиначенный старинный романс прозвучал у старика Лечицкого неожиданно молодо, но он тут же оборвал пение и посерьезнел:
- Слушай, Малевич, нам все-таки в околоток надо бы, ты у меня сейчас под мужика переодетый, и от тебя сейчас одно нужно: помалкивать. А если что, ты мой кучер, понял?
Не дожидаясь ответа, Лечицкий засобирался, втянул Малевича назад в тарантас и оглядев напоследок бивачную стоянку, рысью пустил отдохнувшую упряжку на большак…
На въезде в поселок их остановил патруль фельджандармерии. Старший, украшенный нагрудной бляхой унтер, жестом приказал остановиться, и полицай-переводчик, явно подлаживаясь под немца, громко выкрикнул:
- Кто? Куда?
- В околоток, к доктору… - Лечицкий спокойно подтянул вожжи. - Два часа назад какие-то бандиты ранили моего кучера.
- Кто есть бандитен? - насторожился фельджандарм.
- Не знаю… - Лечицкий пожал плечами. - Там в лесу была перестрелка. Похоже, какие-то солдаты. Скорее всего, русские.
- О зольдатен! Я, я…
Старший кивнул кому-то из своих, и раскормленный, пустоглазый фельджандарм с такой же металлической бляхой под подбородком бесцеремонно ухватился за лежащий в тарантасе чемодан.
Секунду Лечицкий невозмутимо наблюдал, как наглый немец тащит чемодан к себе. Потом спокойно поднял ногу и пинком вернул чемодан на место. Не ожидавший ничего подобного фельджандарм опешил и почти машинально рявкнул:
- Документен!..
С усмешечкой Лечицкий извлек из недр тарантаса роскошный портфель. Достал оттуда глянцевитый "бреве" и протянул его старшему патруля.
С минуту немец ползал взглядом по строчкам невиданной бумаги. Роскошный лист с имперским орлом в заголовке и впечатляющей росписью самого "уполномоченного восточного пространства" герра Альфреда Розенберга внизу, вкупе с полным пренебрежением к его фельджандармской личности, произвели на унтера неизгладимое впечатление. Он разом вспотел и глупо пробормотал:
- Герр барон… - а дальше понес околесицу из пунктов "бреве", вкупе с унтерскими мыслями о несоответствии такой личности и отсутствия авто при наличии дурацкого тарантаса.
Лечицкому надоел глупый лепет унтера, он вытащил из рук жандарма свой великолепный "бреве" и неожиданно рявкнул:
- Ферфлюхтен!.. Я есть барон Грецингер-младший, болван!
Никак не ожидавший такого афронта немец вздрогнул и остолбенело вытянулся. Фасонные вожжи слегка хлопнули по лошадиным крупам и, окинув уничтожающим взглядом почтительно посторонившийся патруль, новоявленный герр Грецингер не спеша въехал в поселок…
* * *
Сводка была малоутешительной. Немецкое наступление не прекращалось. Майор взял себе за правило ежедневно слушать Лондонское, Берлинское и Московское радио. Сопоставляя полученные сведения, он довольно точно ориентировался в обстановке.
Охватив голову руками, пан Казимир сидел за столом, тупо глядя на подмигивающий глазок включенной на прием рации. В дверь постучали, на пороге появился инженер-капитан, и майор, подняв голову, молча показал ему на место против себя. Инженер сел, подождал, кинул взгляд в угол, где стояла рация и, не удержавшись, спросил:
- Пан майор… Как?
- Хуже некуда…
- Так что… - инженер помолчал. - Будем решать?
- Наверное… Скажите, капитан… - Пан Казимир замялся. - Что надо предпринять в первую очередь?
- Я думал над этим…
Инженер достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и положил на стол.
- Здесь перечень всего, что интересует Лондон, из того, что мы практически можем забрать с собой.
- Так… - Пан Казимир накрыл ладонью листок. - Ну а если все-таки русские?
- Как? - Инженер усмехнулся. - Рыбчинский вернулся ни с чем, а что касается ожидавшегося русского контрнаступления, то…
- Ясно… - Пан Казимир глухо кашлянул. - Думаю, шифровку надо отправлять сегодня же…
Договорить майор не успел. Снаружи послышался встревоженный выкрик, дверь с треском распахнулась, и в бункер влетел поручик Вукс.
- Пан майор, часовые задержали неизвестного!
- Где? - пан Казимир вскочил.
- У ближнего поста.
- А ну за мной! - и пан Казимир, бывший с момента появления Вукса в состоянии взведенной пружины, первым выбежал из бункера.
Трава раздражающе цеплялась за носки сапог, и майор, выругавшись, с бега перешел на шаг. Вряд ли выигранные минута или полторы могли что-нибудь изменить. Сейчас пан Казимир не сомневался: пока они с инженером выбирали приемлемый вариант, в действие вступил третий и, пожалуй, решающий фактор.
Задержанный, обычный сельский мужик с головы до ног вывалянный в грязи, сидел на какой-то коряге и тупо смотрел перед собой. Когда пан Казимир в сопровождении офицеров, чертыхаясь, выбрался из кустарника, он даже не прореагировал на их появление.
Поручик Мышлаевский, стоя чуть в стороне, нервно покусывал травинку, и первым делом пан Казимир обратился к нему.
- Ну что тут у вас произошло?
Мышлаевкий отшвырнул обкусанный стебелек и доложил, заменяя чин пана Казимира короткой паузой.
- Извините… Мои люди недоглядели. Я учту…
Сейчас пану Казимиру было не до церемоний.
- Где Рыбчинский? - прервал он Мышлаевского.
- Должен подойти… Я послал за ним.
- Добро! - пан Казимир кивнул и обратился к солдатам: - Этого как задержали?
- К лагерю подбирался. А мы сменялись как раз. Ну и сцапали.
- Он что, такой мокрый и был, или это вы его?..
- Такой и был. Видно, посты болотом обойти хотел.
Пан Казимир жестом приказал Вуксу подойти ближе и, шагнув к задержанному, негромко спросил:
- Говори, зачем в лес приперся?
- По дрова… - тупо отозвался мужик.
- Ты что, в болоте дрова искал?
- А шо, не можна?
В ту же секунду Вукс, стоявший сзади, влепил мужику оглушительную затрещину. От удара тот кубарем покатился с коряги и испуганно вытаращился на поручика.
- Будешь говорить, пся крев? - лениво спросил Вукс.
- А шо казати?.. - неожиданно плаксиво заныл мужик. - А шо казати? Сами посилають, й сами ж бъють…
Пан Казимир предостерегающе поднял руку и жестом показал своим людям, что мужик не догадывается, кто они. Скорее всего, оружие и разномастная одежда сбили задержанного с толку - их можно было принять за кого угодно.
В этот момент из кустов выскочил запыхавшийся Рыбчинский. Поручик, как отвечающий за зону, должен был знать местных, и пан Казимир обратился к нему:
- Наш? - майор ткнул пальцем в задержанного.
- Вроде… - Рыбчинский присмотрелся повнимательнее и спросил уже прямо у мужика: - То твой хутор за лесом?
- Ну мий, а шо? - уже охотнее протянул мужик, не переставая косить глазом на пана Казимира и Вукса.
- Значит, ясно… - Вукс демонстративно достал пистолет.
- Минутку… - остановил поручика пан Казимир и обратился к Рыбчинскому: - Хутор у него большой?
- Большой, - кивнул Рыбчинский. - Лошади, коровы, свиньи…
- Спалить все!
Мужик враз свалился с коряги и на четвереньках пополз к майору.
- Не палить! Прошу, не палить!..
Майор спокойно ждал, пока пленник не подползет ближе. Его ход удался, и теперь с мужиком можно было говорить "по душам"…
- Ну, так зачем в лес приперся?
- Так я ж кажу, що ви ж сами посылали!
- Это кто же мы? Я вроде тебя никуда не посылал, - пан Казимир позволил себе короткую, строго отмеренную усмешку.
- Ой, боженьки ж!.. - мужик привстал на колени и, как петух, захлопал себя по ляжкам. - Так я ж не кажу що то саме вы!.. Вы, то е полиция. А мени казав з того… Як його, як… О, з "ляндинсты"!.. Як же його?.. О, згадав! То самі пане Меланюк казав мени щоб я до лясу шукаты йшов!
- Искать? Что? - сразу насторожился пан Казимир.
- Та, дурныци!.. Тут десь за рик тому литак впав, от пане Меланюк и наказав мени уламки шукаты…
Офицеры молча переглянулись, и сердце у пана Казимира ухнуло. Его самые худшие опасения подтверждались. С этого момента счет времени пошел на часы. И от того, когда ждет с докладом своего перемазанного грязью соглядатая неизвестный "пан Меланюк", зависело, что даст телеграмма в Лондон, если Мышлаевский отправит ее немедленно…