- Прошлым вечером мы так толком и не познакомились, - сказал он, - хотя я представился, и ты наверняка запомнил мое имя. А теперь твоя очередь назвать свое.
- Тебе нечего здесь делать! - вспыхнул Лоррет.
Томас посмотрел вверх, на бледное, почти выцветшее небо, явно предвещавшее новые холода.
- Святой отец, - обратился он к Медоузу, - постарайся перевести мои слова так, чтобы все поняли, что происходит.
Он снова перевел взгляд на Лоррета.
- Или ты будешь говорить со мной разумно и спокойно, или я прикажу своим людям убить тебя и поговорю уже с твоими товарищами. Понял? Как тебя зовут?
- Но ты же монах! - негодующе воскликнул консул.
- Нет, - отозвался Томас, - я мирянин, просто переоделся монахом. Ты поверил, будто я клирик, потому что я умею читать. Священником был мой отец, и он обучил меня грамоте. Так как, говоришь, тебя зовут?
- Я Галат Лоррет, - ответил консул.
- И, судя по твоей одежде, - Томас указал на отороченное мехом одеяние Лоррета, - ты наделен здесь властью?
- Мы консулы, - произнес Лоррет со всем достоинством, которое смог собрать.
Остальные три консула, все помоложе Лоррета, тоже пытались сохранить внешнее спокойствие, но напускать на себя равнодушный вид, когда под аркой угрожающе поблескивают наконечники стрел, было нелегко.
- Очень приятно, - любезно промолвил Томас. - Раз ты тут командуешь, так обрадуй свой народ сообщением о том, что город возвращен своему законному владельцу, графу Нортгемптону. И передай им, что его светлость не любит, чтобы подданные, забросив работу, слонялись по улицам.
Он кивнул отцу Медоузу, и тот, запинаясь, стал переводить эту речь собравшимся. Послышались протестующие голоса. Самые смышленые сразу смекнули, что смена сеньора неизбежно повлечет за собой увеличение податей.
- На сегодняшнее утро у нас назначена одна работа - сожжение еретички, - ответил Лоррет.
- Это что, работа?
- Божья работа, - настойчиво повторил Лоррет. Он возвысил голос и заговорил на местном наречии: - Народу было позволено отвлечься от повседневных трудов, дабы люди могли полюбоваться тем, как в городе выжигают зло.
Отец Медоуз переводил Томасу сказанное.
- Таков обычай, - добавил священник, - да и епископ настаивает, чтобы сожжение производилось при стечении народа.
- Обычай? - удивился Томас. - Вы так часто сжигаете девушек, что у вас даже сложился обычай?
Отец Медоуз смущенно замотал головой.
- Отец Рубер сказал, что мы должны казнить еретичку публично, при всем народе.
Томас нахмурился.
- Отец Рубер, - уточнил он, - это тот самый священник, который велел вам сжечь девушку на медленном огне? И объяснил, как правильно сложить костер?
- Он доминиканец, - ответил отец Медоуз, - настоящий. Он сам уличил эту девицу в ереси и обещал, что будет присутствовать.
Священник огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть отсутствующего брата Рубера.
- Он, несомненно, пожалеет, что пропустил такое развлечение, - сказал Томас и жестом приказал своим лучникам расступиться.
Они образовали проход, по которому сэр Гийом, облаченный в кольчугу, с обнаженным мечом в руке, вывел приговоренную из замка.
При виде девушки толпа заулюлюкала, но свист, насмешки и оскорбления смолкли, когда стрелки вновь сомкнулись у нее за спиной и подняли свои страшные луки. Робби, в кольчуге и с мечом на боку, протолкался сквозь шеренгу лучников и, не сводя глаз, смотрел на стоящую теперь рядом с Томасом Женевьеву.
- Это и есть та самая девушка? - спросил Томас.
- Да, та самая еретичка, - ответил Лоррет.
Женевьева смотрела на Томаса с недоумением. В последний раз она видела его в монашеском одеянии, нынче же он мало походил на священника, ибо облачился в обержон - прекрасной работы короткую кольчугу, которую он за ночь, пока охранял казематы, чтобы никто не расправился с пленниками, еще и начистил до блеска.
Женевьева уже не была в лохмотьях. Томас послал в ее камеру двух кухонных служанок с водой, одеждой и костяным гребнем, чтобы она могла привести себя в порядок, и отдал ей белое платье, принадлежавшее жене кастеляна. Платье было дорогое, из тонкого, хорошо отбеленного полотна, расшитое по подолу, вороту и рукавам золотой нитью, однако Женевьева держалась в нем так, словно от рождения привыкла носить столь изысканные наряды. Длинные волосы девушка заплела в косу, скрепив прическу желтой лентой. Она стояла рядом с Томасом со связанными спереди руками. Необычайно высокая для женщины, она не опускала голову и смело глядела на столпившихся горожан.
Отец Медоуз не без смущения указал на сложенный костер, словно напоминая, что не стоит попусту тянуть время.
Томас снова взглянул на Женевьеву. Она была одета как невеста - невеста, идущая на смерть, и лучник был поражен ее красотой. Уж не за эту ли красоту так ополчились против нее жители города? Отец Томаса всегда утверждал, что красота вызывает не только любовь, но и ненависть, ибо по самой своей природе она противоречит обыденности и, по сравнению со скукой и грязью повседневной жизни, воспринимается как дерзкий вызов. Красота же Женевьевы, такой высокой, стройной и бледной, казалась неземной. Робби, должно быть, испытывал то же самое, ибо он не отрывал от нее глаз и смотрел с выражением безграничного восхищения.
Галат Лоррет сделал жест в сторону подготовленного для казни костра.
- Хочешь, чтобы народ вернулся к работе, распорядись поторопиться с казнью, - сказал он.
- Так ведь мне отроду не доводилось жечь женщин, - отозвался Томас. - Тут время нужно, чтобы сообразить, что да как делать.
- Нужно обернуть у нее вокруг пояса цепь, которая крепится к столбу, - начал давать пояснения Лоррет. - А кузнец закрепит ее скобой.
Он поманил городского кузнеца, ждавшего распоряжений со скобой и молотком в руках.
- А уголек, чтобы поджечь костер, можно взять из любого очага.
- В Англии, - сказал Томас, - принято, чтобы палач душил жертву под покровом дыма. Это акт милосердия и осуществляется он с помощью тетивы.
Он достал из кожаного кошелька у пояса тетиву.
- У вас тут есть такой же обычай?
- Есть. Но на еретиков он не распространяется, - строго заявил Галат Лоррет.
Томас кивнул, вернул тетиву в кошель и, взяв Женевьеву за руку, подвел к столбу. Робби рванулся было вперед, чтобы вмешаться, но сэр Гийом остановил его. Потом Томас заколебался.
- Должен быть документ, - сказал он Лоррету. - Предписание. Документ, наделяющий светскую власть полномочиями для исполнения приговора, вынесенного церковью.
- Он был послан кастеляну, - сказал Лоррет.
- Ему? - Томас посмотрел на жирный труп. - Вот ведь незадача: этот мошенник никаких документов мне не передал, а я не могу взять да и сжечь девушку без соответствующего предписания.
Лучник растерянно нахмурился, потом повернулся к Робби.
- Может быть, ты поищешь его? Кажется, я видел в холле сундук с пергаментами. Поройся в нем, поищи свиток с тяжелой печатью.
Робби, которому трудно было оторвать взгляд от лица Женевьевы, в первый момент выглядел так, будто хотел возразить, но потом вдруг кивнул и зашагал в замок. Томас отступил на шаг, увлекая за собой девушку.
- Пока мы ждем, - сказал он отцу Медоузу, - может быть, ты напомнишь народу, за что ее хотят сжечь?
Священник, казалось, растерялся от этого предложения, однако он собрался с мыслями и произнес:
- У некоторых людей околела скотина. А еще она прокляла жену одного человека.
На лице Томаса отразилось легкое удивление:
- Скотина и в Англии иногда дохнет. И мне тоже случалось проклинать чьих-то жен. Разве это делает меня еретиком?
- Она предсказывает будущее! - возразил Медоуз. - Она плясала обнаженной в грозу и использовала магию, чтобы обнаружить воду.
- Вот оно что. - Томас выглядел озабоченным. - Воду?
- С помощью прутика! - вмешался Галат Лоррет. - Это дьявольские чары!
Томас, казалось, призадумался. Он бросил взгляд на Женевьеву, которую било мелкой дрожью, потом перевел взгляд на отца Медоуза.
- Скажи мне, отец, - промолвил он, - может быть, я не прав, но я считал, что Моисей ударил по скале посохом своего брата и исторг воду из камня?
Изучать Священное Писание отцу Медоузу доводилось в незапамятные времена, но эта история показалась ему знакомой.
- Я припоминаю кое-что подобное, - признал он.
- Отец! - предостерегающе произнес Галат Лоррет.
- Молчать! - рявкнул Томас на консула и возвысил голос: - "Cumque elevasset Moses manum, - начал он по памяти и как будто ничего не перепутал, - percutiens virga bis silicem egressae sunt aquae largissimae".
Невеликое, казалось бы, преимущество - родиться внебрачным отпрыском священника да провести несколько недель в Оксфорде, но нахватанных знаний, как правило, было достаточно, чтобы переспорить настоящего клирика.
- Ты не перевел мои слова, святой отец, - сказал он священнику. - Давай-ка расскажи народу, как Моисей ударил посохом по скале и оттуда хлынула вода. А потом ответь, в чем грех этой девушки. Ведь если Богу угодно, чтобы воду находили с помощью палки, то что плохого, если она то же самое делала с помощью прутика?
Толпе это не понравилось. Послышались выкрики, и только вид двух лучников, появившихся на крепостной стене над двумя болтающимися трупами, их утихомирил.
- Она прокляла женщину и предсказывала будущее, - поспешно перевел священник возгласы протестующих.
- И что она там увидела, в будущем? - спросил Томас.
- Смерть, - ответил вместо отца Медоуза Лоррет. - Она сказала, что город наполнится трупами и мы будем лежать на улицах непогребенными.
На Томаса эти слова, казалось, произвели впечатление.
- Надо же, страсти какие! А она, часом, не предсказывала, что вы вернетесь под власть своего законного сеньора? Не говорила, что граф Нортгемптон пришлет сюда меня, а?
Последовало молчание, затем Медоуз покачал головой.
- Нет, - сказал он.
- Выходит, - промолвил Томас, - она не слишком-то хорошо прозревала будущее. Значит, дьявол ей не помогал.
- Епископский суд решил иначе, - упорствовал Лоррет, - и не твоего ума дело судить, правильно или нет решение законных властей.
Меч, молниеносно выхваченный Томасом из ножен, для защиты от ржавчины был смазан маслом, и его клинок влажно сверкнул, уткнувшись в отороченное мехом одеяние Галата Лоррета.
- Я и есть законная власть! - заявил Томас, наступая на отшатнувшегося консула. - И тебе стоит об этом помнить. Я никогда не встречал вашего епископа, но если он считает девушку еретичкой из-за того, что где-то сдохла корова, значит, он дурак, а если он выносит ей приговор, потому что она делает то же самое, что Господь повелел сделать Моисею, значит, он богохульник.
Лучник снова сделал выпад мечом, заставив Лоррета торопливо попятиться.
- Какую женщину она прокляла?
- Мою жену, - с негодованием ответил Лоррет.
- Она умерла? - спросил Томас.
- Нет, - признал Лоррет.
- Значит, проклятие не подействовало, - сказал Томас, возвращая меч в ножны.
- Она нищенствующая, - не уступал отец Медоуз.
- А что значит "нищенствующая"? - спросил Томас.
- Еретичка, - беспомощно промямлил священник.
- Ты ведь не знаешь, что это значит, верно? - сказал Томас. - Для тебя это просто слово, и за это одно слово ты готов ее сжечь?
Он вытащил поясной нож, но тут, словно вспомнив о чем-то, снова повернулся к консулу.
- Я полагаю, ты собираешься послать донесение графу Бера?
Лоррет попытался изобразить удивление, словно ни о чем подобном и не помышлял.
- Не держи меня за глупца, - сказал Томас. - Ты, поди, уже состряпал ему послание. Так вот, напиши вашему графу и вашему епископу, сообщи им, что я захватил Кастийон-д'Арбизон, и сообщи им также…
Томас помолчал. Всю ночь он терзался сомнениями и горячо молился, ибо очень старался быть добрым христианином, но сердце упорно твердило ему, что девушка не должна сгореть. И тот же внутренний голос подсказывал, что его искушает жалость, и золотистые волосы, и блестящие глазки, и он терзался еще пуще, но в конце своих молитв он понял, что не может послать Женевьеву на костер. Так что теперь лучник разрезал веревку, стягивавшую ее руки, а когда в толпе послышались протестующие возгласы, возвысил голос:
- Скажи вашему епископу, что я освободил эту еретичку.
Он сунул нож обратно в ножны, правой рукой обнял худенькие плечи Женевьевы и снова обернулся к толпе.
- Скажи вашему епископу, что она находится под защитой графа Нортгемптона. И если ваш епископ захочет узнать, кто это сделал, назови ему то же самое имя, которое ты сообщишь графу де Бера. Томас из Хуктона.
- Уктона, - повторил Лоррет, с заминкой произнося непривычное слово.
- Хуктон, - поправил его Томас, - и скажи ему, что милостью Господней Томас из Хуктона является правителем Кастийон-д'Арбизона.
- Ты? Будешь здесь править? - возмущенно спросил Лоррет.
- Буду, - подтвердил Томас. - И как ты сам только что убедился, я принял на себя власть распоряжаться жизнью и смертью. В том числе и твоей, Лоррет.
С этими словами он повернулся и увел Женевьеву во внутренний двор. Ворота со скрежетом затворились.
Кастийон-д'Арбизон, за неимением другого развлечения, вернулся к повседневным трудам.
* * *
Два дня Женевьева молчала и не брала в рот ни крошки. Она не отходила от Томаса, наблюдала за ним, но когда он заговаривал с ней, лишь качала головой. Порой она тихо плакала. Плакала беззвучно, даже не всхлипывая, и лишь в глазах ее стояло отчаяние, а по лицу ручьями текли слезы.
Робби пытался поговорить с ней, но она шарахалась от него. Хуже того, при его приближении ее бросало в дрожь, что, в свою очередь, обижало Робби.
- Проклятая чертова еретичка, - ругал он ее на своем шотландском диалекте, и Женевьева, хоть и не зная английского языка, понимала смысл его слов и лишь глядела на Томаса большими испуганными глазами.
- Она боится, - сказал Томас.
- Меня? - возмущенно спросил Робби, и это возмущение казалось оправданным, ибо сам облик Робби Дугласа, курносого, простоватого паренька, говорил о добродушном нраве.
- Ее пытали, - пояснил Томас. - Неужели ты не понимаешь, что после этого чувствует человек?
Он непроизвольно глянул на костяшки своих пальцев, по-прежнему скрюченных после пыточных тисков. В свое время Томас даже боялся, что никогда больше не сможет натянуть лук, но Робби, как настоящий друг, не дал ему опустить руки.
- Она обязательно оправится, - сказал он Робби.
- Я же отношусь к ней по-дружески, - промолвил шотландец.
Томас поглядел на друга, и Робби покраснел.
- Епископ ведь пришлет новое предписание, - продолжил шотландец.
Первый документ, найденный в окованном железом сундуке среди прочих рукописей замка, Томас сжег. Большую часть этих пергаментов составляли податные списки, реестры солдатского жалованья, расписки и тому подобные документы. Были там и монеты, собранные для уплаты податей и составившие первую добычу отряда Томаса.
- И что ты будешь делать после того, как епископ пришлет новое предписание? - не унимался Робби.
- А что бы ты хотел, чтобы я сделал? - спросил Томас.
- У тебя не будет иного выхода, - пылко воскликнул Робби, - тебе придется отправить ее на костер. Епископ от своего не отступится.
- Вероятно, - согласился Томас. - Когда дело касается костров да пыток, церковь проявляет большую настойчивость.
- Значит, ей нельзя здесь оставаться! - воскликнул Робби.
- Я освободил ее, - отозвался Томас, - она может идти куда пожелает.
- Давай я отвезу ее в По, - предложил Робби. (В По, далеко на западе, стоял ближайший английский гарнизон.) - Там она будет в безопасности. Дай мне неделю на всё про всё, и я доставлю ее туда в целости и сохранности.
- Ты нужен мне здесь, Робби, - сказал Томас. - Нас мало, а врагов, когда они явятся, будет много.
- Позволь мне увезти ее отсюда…
- Она останется, - твердо заявил Томас, - пока не захочет уйти сама.
Робби собрался что-то возразить, но промолчал, резко повернулся и вышел из комнаты. Сэр Гийом слушал их молча и понял большую часть этого разговора.
- Через день-другой, - мрачно сказал он по-английски, чтобы не поняла Женевьева, - Робби захочет ее сжечь.
- Сжечь ее? - изумился Томас. - Что ты! Робби хочет спасти ее.
- Он хочет ее, - сказал сэр Гийом, - и если не получит, то, пожалуй, решит: пускай она не достанется никому. - Гийом пожал плечами, потом перешел на французский. - Будь она некрасивой, - произнес он, взглянув на Женевьеву, - осталась бы она в живых?
- Будь она некрасивой, - ответил Томас, - наверное, ее бы не осудили.
Сэр Гийом пожал плечами. Его незаконнорожденная дочь Элеанор была подругой Томаса, пока ее не убил Ги Вексий. Теперь сэр Гийом посмотрел на Женевьеву и понял, что она красавица.
- Ты ничем не лучше шотландца, - сказал рыцарь.
На вторую ночь после того, как они захватили замок, когда люди, высланные в рейд за фуражом, все благополучно вернулись домой, лошади были накормлены, ворота заперты, часовые расставлены, а ужин съеден, и бойцы в большинстве своем легли спать, Женевьева бочком вышла из алькова за гобеленом, где Томас предоставил ей кровать кастеляна, и подошла к очагу, возле которого устроился Томас с загадочной книгой своего отца. Обычно Робби и сэр Гийом спали в холле вместе с Томасом, но сегодня сэр Гийом отвечал за караул, а Робби внизу пил и играл в кости с ратниками.
Женевьева в длинном белом платье тихо сошла с помоста, подошла к его креслу и опустилась на колени у огня. Некоторое время она, не отрываясь, смотрела на пламя, потом подняла глаза на Томаса, и он залюбовался игрой света и тени на ее лице. Лицо как лицо, говорил он себе, однако на самом деле это лицо его завораживало.
- Если бы я была некрасивой, - спросила вдруг девушка, заговорив в первый раз с самого своего освобождения, - я бы все равно осталась жива?
- Да, - сказал Томас.
- Так за что же ты спас мне жизнь?
Томас закатал рукав и показал ей шрамы на руке.
- Меня тоже пытал доминиканец, - сказал он.
- Каленым железом?
- И каленым железом тоже.
Она поднялась с колен, обвила руками его шею и положила голову ему на плечо. Девушка молчала, он тоже, оба не шевелились. Томас вспоминал боль, унижение, ужас, и на глаза его невольно наворачивались слезы.
Тут заскрипели старые петли, и дверь отворилась. Томас сидел спиной к двери и не видел вошедшего, но Женевьева вскинула голову, чтобы посмотреть, кто нарушил их уединение. Повисла тишина, затем послышался звук затворяемой двери и удаляющиеся по лестнице шаги. Томасу не было нужды спрашивать, кто приходил. Он и так понял: это был Робби.
Женевьева снова положила голову ему на плечо. Она молчала. Он чувствовал, как бьется ее сердце.
- Ночью хуже всего, - сказала она.
- Я знаю, - сказал Томас.
- Днем, - сказала она, - есть на что смотреть. А в темноте остаются только воспоминания.
- Я знаю.