- Откуда я могу знать его, если меня сделали рабом, когда я был еще ребенком? - огрызнулся Фрак. - Вот таким! - объяснил он Фемистоклу, чуть–чуть разведя в стороны свои огромные ладони. - Фрак, и все тут!
Фемистокл понимающе кивнул беглецу, хотя трудно было представить, что этот рослый человек с изуродованным лицом и руками был когда–то грудным ребенком. Он зримо увидел, как его, ничего не подозревавшего о своей будущей доле, может, обезголосевшего от тщетных попыток дозваться матери, вез в обозе римский купец, подсчитывая доходы. Прикинул, сколько мук вынес за жизнь в рабстве этот, не знающий даже вкуса свободы, человек, и мягко сказал ему:
- Фрак так Фрак. Главное, что ты скоро станешь свободным человеком!
- Как скоро? - воскликнул Прот, думая, что ослышался. - Разве мы еще не свободны?!
- Нет… - покачал головой Фемистокл, отводя глаза в сторону. - Вы получите свободу только…
- Только? - шагнул вперед Фрак, торопя замолчавшего грека.
- …когда, согласно повелению Антиоха, докажете свою преданность нашему делу! - неохотно докончил Фемистокл. - Сейчас мы направимся под Мессану, которую осаждает наша армия. Вы пойдете с нами. Тот, кто примет участие в штурме и убьет сицилийского господина, получит от Антиоха свободу.
- А как он узнает, что я убью этого господина? - поинтересовался Прот.
- Очень просто! - объяснил подошедший Серапион. - Для этого ты отрежешь его голову или правую руку и положишь ее перед нашим обожаемым базилевсом!
- Голову? - вскричал Клеобул, и лицо его болезненно исказилось. - Руку?!
- Да, так это принято у римлян, и так это делаем теперь мы!
- А если я принесу две головы или пять рук? - улыбаясь, спросил Фрак.
Серапион не успел ответить ему, потому что Фемистокл, обращаясь ко всем беглецам, сухо сказал:
- На месте вас разобьют по декуриям1 и выдадут оружие. Еще что–нибудь вас интересует?
- Да! - воскликнул Прот. - А Тавромений тоже в руках нашего обожаемого базилевса?
- И Тавромений, и Акрагант, и Катана, и Энна! - кивнул Фемистокл.
Серапион подозрительно покосился на Прота:
- А почему это тебя так интересует наша столица?
- У меня там… родственники в домашних рабах! - быстро нашелся Прот. - Сестра и брат!
- Тогда тебе надо найти их! - посоветовал Фемистокл и предупредил засиявшего Прота: - Но не надейся, что ваша встреча произойдет так скоро. Сначала ты будешь под наблюдением начальника своей декурии, и только когда он сочтет это возможным, сможешь отлучиться по своим делам из отряда!
- Сколько же на это уйдет времени? День? Два? Неделя?!
- Я думаю, несколько месяцев.
- Несколько месяцев?! - воскликнул пораженный Прот.
- Кто это? - тихо спросил Фемистокл, наклоняясь к Клеобулу.
- Пергамец. Из домашних рабов римского купца. Хозяин приказал отделать его до полусмерти и выбросил на остров Эскулапа.
- За что?
- Говорит - за каплю пролитого вина.
- Вот видишь, а вы хотели называть меня господином! - укоризненно заметил Фемистокл и, снова взглянув на пустынное море, сказал беглецам: - При штурме Мессаны, обрушивая свой меч на богатых сицилийцев, помните, что пощады заслуживают те, о ком их рабы скажут, что это были добрые господа! Их человечность по отношению к вашим собратьям должна остановить вас! Примером тому пусть служат вам эти трое…
Фемистокл повернулся к морю и долго смотрел на его бескрайнее синее пространство, такое же загадочное и таинственное, как и опускавшиеся над островом сумерки.
3. Фемистокл
Через полчаса они тронулись в путь к Мессане.
- Эти трое были совсем не похожи на обезумевших от жадности и жестокости сицилийских господ! - ведя коня в поводу, рассказывал идущему рядом Клеобулу Фемистокл. Прот, помещенный по приказу сострадательного грека в роскошную повозку, внимательно вслушивался в долетавшие до него слова: - Они обращались со своими рабами, как… с людьми. Жалели их, перевязывали раны!
- Разве такое возможно? - усомнился Клеобул. - В Риме меня дважды пытали, трижды сажали в глубокую яму, такую узкую, что я не мог в ней даже присесть. Держали там сутками! А сколько раз били - этому, наверное, нет числа. И никто никогда даже словом не пожалел меня!
Фемистокл громко вздохнул:
- В Сицилии господа применяли к нам и не такие пытки. Собственно, вся наша жизнь здесь была сплошной пыткой. Мы ходили совершенно голые даже зимой, голодные - даже в дни сбора урожая. Они экономили на нас во всем: не давали ни еды, ни одежды. Заставляли отбирать это на дорогах у путешественников или своих же соседей! А те, как правило, не пускались в дорогу по острову без надежной охраны. Сколько моих друзей полегло из–за корки хлеба или лоскута хитона под копьями и мечами… Но еще хуже было тем, кто просил еду или одежду! Их избивали и заживо сгнаивали в подвалах… Единственные рабы, что сытно и привольно жили тут - это бывшие пастухи, нынешняя личная охрана Евна. Они все время проводили в горах, вдоволь ели мяса, отгоняли от стад зверей, и, в конце концов, сами превратились в хищников. Одетые в шкуры, вооруженные дубинками, они без разбору грабили богатых и рабов, отбирая у нас последние крохи…
- Как же ты выжил в таком кошмаре?
- Не знаю… То, что они делали здесь со мной, в Риме тебе не снилось даже в самых страшных снах. Первым делом выжгли на щеке вот эту сову, как бы в насмешку, что я из Афин. Потом за малейшие проступки втыкали в меня раскаленные прутья, вешали на крючья за ребра, словом, совсем как у Аристофана, помнишь:
"Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,
Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,
Класть кирпичи на брюхо. Можешь все!
Прошу лишь об одном: не бей его былинкою!", - со злобой процитировал Фемистокл и грустно улыбнулся: - Вряд ли бы я выжил после всего этого, если бы не поданная доброй рукой кружка воды и ломоть хлеба… если бы та же рука украдкой от свирепого отца не перевязывала мне раны, обливая их своими слезами…
- К тебе, наверное, спускались сами боги? Только они могут помочь рабу облегчить страдания! - воскликнул Клеобул.
- Нет, - возразил Фемистокл. - Это был человек, хотя кое в чем ты прав, потому что этот человек стал для меня богом, и даже больше, чем богом!
- Я, кажется, догадываюсь… Это была та самая девушка, которая уплыла на паруснике?
- Ты видел ее?!
Прот осторожно выглянул из повозки и увидел, как Фемистокл порывисто ухватил Клеобула за локоть.
- Да… - помолчав, отозвался Клеобул, осторожно высвобождая руку. - Но как человек, побывавший рабом в Риме, прости, не могу одобрить твой выбор!
- Понимаю - полюбить римлянку! - с отчаяньем воскликнул Фемистокл, бросая взгляд на ехавших в отдалении всадников.
Прот нырнул в повозку и уже оттуда услышал голос грека:
- Если Евн узнает об этом, мне не избежать новых пыток и казни! Из–за этого я даже не смог попрощаться с ней по–человечески, чего не прощу себе до последнего своего часа.
- С римлянкой - по–человечески?!
- Клеобул, я понимаю тебя! Но пойми и ты: Домиция не была римлянкой в настоящем, страшном смысле этого слова! Да - ее отец Домиций Ребил и мать были истинными патрициями. Собственная честь и честь римского государства были для них превыше всего, даже жизни. Но остальные народы и племена для них как бессловесный скот, одним словом - варвары! И скажу тебе больше, я заслужил свою свободу тем, что положил перед Евном руку именно этого Домиция Ребила! Но его дочь… Она была совсем не такой, она сама боялась и ненавидела своего отца! Два года я был рабом у них в доме. И лишь после того, как стало известно, что Домиция и я… Что мы…
- Можешь не продолжать! - остановил Фемистокла Клеобул. - Поверь, я очень хочу понять тебя и принять близко к сердцу твое чувство. Но прости - в моей голове не укладывается, что римляне могут быть человечными!
- Тебе нужен еще пример? Изволь! Ты запомнил лица остальных, что садились в парусник?
- Кажется, там был пожилой мужчина в тоге…
- Да. Плоций Тукка. Когда наши войска ворвались в Катану и местные рабы, плача от счастья, резали своих господ, как режут свиней, пятеро рабов вдруг начали защищать этого Плоция и его жену Плоциллу. С кухонными ножами они встали против мечей и копий и дрались за них, не щадя своей жизни… Два раба так и пали у их ног, но не дали воинам надругаться над этими, заметь, весьма богатыми сицилийцами!
Фемистокл жестом приказал отставшим рабам подтянуться и продолжал:
- Потом мы узнали, что эта бездетная пара относилась к своим рабам, как к собственным сыновьям. Уж на что Евн не любит, когда собрание отпускает некоторых господ, и то он был так изумлен, что повелел выделить Плоцию Тукке и его жене конвой во главе с членом Совета! Я с радостью согласился - ведь собрание решило отпустить в Рим и Домицию, но, кажется, сделал это опрометчиво. Евн что–то явно заподозрил и послал со мной этого Серапиона. Как бы мне теперь не пришлось поплатиться за свою неосторожность головой!
- Так скажи Евну, что Серапион все выдумал и ты не прощался с Домицией, а я подтвержу! - воскликнул Клеобул.
Фемистокл благодарно взглянул на него и покачал головой:
- Увы! Теперь такие, как Серапион, в большом почете у Евна! В самом начале восстания он еще советовался с нами, греками. Но когда мы попытались отговорить его от мысли создать царство и сделать в Сицилии свободное государство, на манер наших Афин, он стал потихоньку изводить нас. Причем делал это так хитро, что мы не догадывались ни о чем. Сначала, распустив ложные слухи, объединил всех греков и стравил с ахейцами - самым многочисленным отрядом из всех областей Греции. Уверенные в том, что наши земляки задумали изменить общему делу, мы сами на заседании Совета приговорили их к смерти… Потом настала очередь родосцев. За ними - беотийцев, а там - и бывших рабов из Элиды. Словом, когда мы поняли, что к чему, то увидели, что в Совете из греков остались одни лишь афиняне и главнокомандующий армией Ахей. Этому нашему земляку Евн доверяет во всем, несмотря на то, что он единственный, кто говорит ему во всеуслышанье правду. Весь же остальной Совет теперь - это такие люди, как Серапион.
- Зачем же вы терпите такого царя? - воскликнул Клеобул.
- А что прикажешь делать? - вздохнул Фемистокл. - В Совете теперь почти не осталось греков, да и тех становится меньше день ото дня: одних Евн обвиняет в организации заговора, а смерть других сваливает потом на вылазки защитников крепостей…
- Так организуйте заговор, пока он не перебил вас всех! - не выдержал Клеобул. - Зачем нам, рабам, такой царь, который не всех отпускает на свободу? Надо лишить его власти!
- Как? - с горечью усмехнулся Фемистокл. - Этот Евн далеко не глуп, как это может показаться на первый взгляд. Я еще тогда, когда видел, как он корчит из себя шута при дворе своего бывшего господина, понял, что это великий человек. А потом убедился и в том, что он - прирожденный вождь. Толпа готова идти за ним куда угодно, по одному мановению пальца! Одного не могу понять: почему при его уме и осторожности сейчас, когда, как никогда надо действовать: вооружать и готовить армию, он тратит все деньги на роскошь дворца и пиры для рабов. Однажды он, правда, отправил послание к царю Сирии с предложением выступить сообща против нашего общего врага - Рима…
- И что же Антиох?
- Даже отвечать не стал на него, не желая опускаться до общения с рабами… Ясно, как день, что никто не придет к нам на помощь, а Евн медлит. Чего он ждет? На что надеется? Почему ведет себя так, словно нет под боком Рима, который не будет долго терпеть нас! Промедление дальше уже становится опасным…
Фемистокл заглянул в повозку, взглянул на Прота, который успел закрыть глаза и притвориться спящим, и понизил голос:
- Евн не зря обвинил многих наших земляков в заговоре… Такой заговор действительно есть. Недавно Клиний повторил коронный фокус Евна, которым он держит в священном трепете всю эту толпу. Он вложил в рот половинки ореха с тлеющим угольком и изрыгнул такой столб пламени, что многие впервые усомнились в сверхъестественных способностях Евна. Потом мы потихоньку объясняем тем, кто остался рабами, а их - втрое больше нашей армии, - что хотим освободить всех, без исключения рабов и создать здесь справедливое государство, с мощной армией, флотом, способное отстоять свою свободу! И они верят нам, потому что мы говорим это от чистого сердца. Я, например, всегда выступал против рабства - даже в афинском суде, где меня обвинили в человеческом отношении к рабу…
- Двадцать семь лет назад я сам бы изгнал тебя за это из Афин, - честно признался Клеобул. - А теперь, клянусь Палладой, буду с тобой до конца, хотя не во всем согласен с тобой…
- Не согласен? В чем?! - с удивлением взглянул на него Фемистокл.
- Ну, например, в том, что ты против рабства вообще!.. - начал было Клеобул.
Но Фемистокл остановил его:
- Отложим этот разговор для более удобного случая! Деметрий, который сейчас комендант Тавромения, тоже в свое время был афинским архонтом и рассуждал, как ты. А теперь он обещает свободу всем рабам Сицилии, подговаривая их выступить против Евна! Поверь, еще немного - и мы установим здесь республику, свергнув его с трона!
- И сколько же вас всего?
- Много… - уклончиво ответил Фемистокл.
- Можешь не отвечать! - понимающе улыбнулся Клеобул. - И без того ясно, что это все без исключения греки!
- Если бы все! - вздохнул Фемистокл. - Самый талантливый и опытный в военных делах не хочет даже слушать о наших планах.
- Кто же он?
- Как это ни прискорбно, все тот же - Ахей! Это великий человек. За три дня, когда восстание уже готово было погаснуть, он вооружил и обучил десять тысяч рабов и разбил несколько отрядов римских преторов!
- И он даже не хочет отомстить Евну за своих земляков?!
- Увы!
- Так объясни ему, чего вы хотите!
- Я же сказал, он не желает слушать нас.
- Но почему? Он же грек!
- Он очень обозлен, - помолчав, сказал Фемистокл. - Римляне сожгли его родной Коринф, прямо у него на глазах обесчестили жену и дочерей, бросили в огонь малолетнего сына, а самого продали в рабство. Весь смысл своей жизни он видит теперь в мести Риму. Кто больше проливает крови, тот для него и лучше! А кто больше Евна сможет пролить ее? Правда, в последнее время мне удалось приблизиться к Ахею. Я узнал, что он мечтает двинуть армию после взятия Мессаны на Рим, с чем никогда не согласится Евн, и…
Фемистокла насторожил шорох в повозке - это Прот, желая слышать все до последнего слова, приподнял голову. Вскочив на коня, грек крикнул Клеобулу:
- Продолжай путь! А я проеду вперед, посмотрю - нет ли там засады римлян! Говорят, они собираются послать против нас новый отряд!
"Не отряд - а целую консульскую армию!" - чуть было не сорвалось с языка Прота. Но, поразмыслив, он решил, что ему лучше остаться в тени. "Пусть эллины считают, что я ничего не слышал!" - подумал он и вновь притворился спящим.
Колеса повозки приятно ласкали слух, шурша по густой траве. Сладкий воздух близкого леса кружил голову. Прот даже не заметил, когда и уснул, успев только шепотом помолиться:
- О, Афина, останови Луция!..
4. Гней Лициний
С того вечера, когда Луций Пропорций, отравив своего кредитора Тита Максима, в легкой дорожной двуколке, запряженной парой резвых скакунов, в сопровождении трех вооруженных рабов выехал через Капенские ворота из Рима и помчался по Виа–Аппиа - "Царице дорог", прошло два дня.
Первый запомнился жуткими приступами дурноты и нестерпимой болью и звоном в голове. Самое обидное для Луция было то, что в этом его состоянии ему некого было винить.
Остановившись на первый постой в одной из гостиниц, в великом множестве разбросанных вдоль Виа Аппиа, он напился, причем самым безобразным образом.
Все началось с того, что хозяин гостиницы, увидев подписанную самим главой Рима легацию, не знал, чем и угодить важному гостю.
Напрасно Луций заверял его, что остановился лишь для того, чтобы перевести дух и заменить лошадей.
Словно ветром сдуло в самый дальний угол мирно беседовавших за столом путешественников, и перед глазами приятно пораженного Луция появился кувшин отличного цекубского вина.
Подбежавший раб поставил на стол блюдо с большим куском жареной говядины и несколько мисок с салатами и пахучими соусами.
Глаза Луция разгорелись при виде таких яств, но, помня, за кого принимают его здесь, он чинно принялся за еду.
Все начало дороги его смущал разговор с Титом о существовании подземного царства для душ умерших людей. Причем чем дальше, тем больше. Быстрым умом купца он сразу же уловил в этом немалую для себя опасность. Причем такую, с какой он еще ни разу не встречался до этого. Вечную опасность! Можно было выправить неудачную сделку другой, более успешной. Можно будет при умении наверстать даже упущенное из–за гибели их кораблей. Но как он сумеет выправить дело тут? Если оно, это царство, действительно есть?
Выглядев среди сидевших в углу людей бродячего философа–эллина, Луций велел слуге подозвать его к себе и усадил за стол, в надежде на то, что тот сможет найти ученые доводы, чтобы успокоить его.
Но философ только еще больше напугал его. Он рассказывал о страшной участи вечно мучающихся в царстве Аида - Тантале1, данаидах2 и других людях, совершивших во время жизни великие злодеяния, а Луций примерял эти истории к самому себе, словно пропитанную жгучим ядом тунику…
Ладно, он погубил Авла Секунда… За щедрые жертвы боги простят ему и Тита Максима. Прот не в счет - это раб. Их и на земле–то не считают за людей… А вот Аттал - это уже царь. Как ни крути, любимец богов. И за царей, как понял из беседы Луций, у богов особый счет к их убийцам…
Если мужество всего рода перешло к одному Квинту, то Луций перенял все его малодушие и трусость…
Он уже не прочь был бросить все и повернуть с полдороги обратно, но другой страх, что претор и Эмилиан никогда не простят ему этого, в последний момент пересилил.
И Луций велел хозяину прогнать философа, чтобы тот не напоминал ему о том, что так мучало его, и, чтобы забыться, набросился на вино…
Забыв о том, что он посол великого Рима и что нужно спешить, он уже сам приказывал хозяину подавать кувшин за кувшином.
Когда выпитым кубкам был потерян счет и италиец уже не знал, как ему отделаться от не на шутку разошедшегося римлянина, перед глазами Луция стал маячить Тит Максим. Бывший кредитор появлялся то из–за двери, то из угла, грозя Луцию пальцем.
- А–а! Вот я тебя!! - кричал Пропорций, швыряя во все стороны пустые кувшины и обглоданные кости. - Не нравится? Я тебе покажу, как приходить к честным людям из подземного царства! А это кто - данаида? Уходи! У меня уже есть жена! И ты, Тантал, тоже здесь? Не тяни свои руки к моему столу, все равно ничего не получишь! Прочь! Все прочь!!