- Нет, она не была пленницей грубых солдат, и ее спину не прижимали к земле все, кому не лень. Ее семью правитель Коммагены отдал за долги в рабство. Отца, грамматика, ты только что видел. Мать же была так больна, что я вынужден был продать ее прямо на коммагенском рынке. Отдал, можно сказать, совсем даром, но что было делать - я бы не довез ее сюда живой.
- Это плохо, что отец рабыни тоже будет жить здесь, - нахмурился инвалид. - Она будет все время плакать и умолять отпустить ее повидаться с ним. А я хотел бы всегда видеть подле себя веселую, радостную рабыню. Скажи, - снова обратился он к девушке, - ты будешь веселой и радостной?
- Будет, будет! - закивал перс.
- Но я не слышу ее голоса! Может, он хриплый и некрасивый? Такая рабыня мне не нужна!
- Она поет слаще соловья в клетке! - клятвенно приложил ладони к груди купец. - Просто ей неведома ваша прекрасная эллинская речь!
И он громко, чтобы слышали все, добавил:
- Зато ей известен язык, на котором без перевода могут общаться между собой все люди земли: язык любви!
- Я возьму ее! Я! - закричал срывающимся голосом старик в измятом гиматии, с трудом взбираясь на помост.
Очутившись наверху, он обвел девушку с головы до ног слезящимися глазами и прогнусавил:
- Сколько ты говоришь, восемь мин?
Инвалид костылем надавил на плечо старика:
- Уходи! Я первый покупатель!
- А я, хоть и второй, но… дам восемь с половиной!
- А я - девять!
- Десять!
Эвбулид с усмешкой понаблюдал, как торгуются из–за юной рабыни калека и старик, и заработал локтями, пробиваясь вперед. Вдогонку ему понеслись возмущенные окрики.
- На чем сошлись? - оказавшись у самых ступеней, спросил он знакомого философа, глядя, как старик, схватив девушку за руку, потащил ее за собой под одобрительные возгласы и недвусмысленные шутки зрителей.
- На тринадцати минах… - нехотя ответил философ.
- Тринадцать мин за девицу! - возмутился Эвбулид. - Пять мин за старика!..
- А ты что хотел? - послышался рядом насмешливый голос.
Эвбулид повернул голову и увидел дородного мужчину, судя по одежде и уверенным жестам, бывшего судью или даже архонта.
- Малоазийцы и в благословенные времена Перикла1 стоили вдвое дороже обычных рабов! - раздуваясь от важности, сказал он. - Они от природы умны, трудолюбивы, и в то же время им не чужда великая эллинская культура, которую мы принесли им!
Он бросил презрительный взгляд на поднимавшихся по ступенькам рабов из Фракии - бородатых, насупленных, с выбеленными мелом ногами и спросил:
- Разве можно сравнивать их с этими дикарями?
- Но цены! Такие цены… - простонал Эвбулид.
- А как иначе? Ты знаешь, какими высокими налогами облагают наши Афины торговцев рабами? А расходы на умерших по дороге рабов? А, наконец, пираты? Разве есть у торговцев гарантия, что, везя на продажу рабов, они сами не превратятся в жалких пленников?
- Что торговцы! - усмехнулся философ. - Даже знатные граждане должны помнить, что в любой момент они могут стать рабами.
- Мы? Греки?! - воскликнул стоящий рядом молодой афинянин, очевидно, впервые попавший на сомату.
- Увы! - вздохнул философ. - Пираты наводнили все Внутреннее море!
- От них не стало житья даже на суше! - пожаловались откуда–то сбоку. - Мой знакомый из Фригии рассказывал, что пока он ездил по делам, пираты высадились в его городе и захватили в плен молодых девушек, среди которых оказалась и его дочь. Бедняга ездит теперь по всем рынкам, рискуя сам стать жертвой пиратов, и ищет ее…
- Они не гнушаются ни свободными, ни рабами! - заволновалась толпа.
- Свободные для них даже еще желаннее - за свободных можно получить богатый выкуп!
- Ох, если он у кого есть…
- Но ведь существует закон! - воскликнул молодой афинянин. - Куда смотрит наше государство, судьи, архонты?!
Важный гражданин заторопился к "камню продажи", подальше от разговора, принимавшего для него явно нежелательный оборот.
Философ проводил его насмешливым взглядом и ответил юноше:
- Все дело в выгоде! Торговля рабами, действительно, обложена крупным налогом, и Афины богатеют на ней, вернее, умудряются сводить концы с концами… Вот архонты и закрывают глаза на разбой пиратов. А они пользуются этой безнаказанностью. Вот и текут сюда нескончаемым потоком сирийцы, фракийцы и вон - рабы из Далмации…
Эвбулид проследил глазами за взглядом философа и увидел на помосте увенчанных венками1 далматов. Вспомнил слова купца из Пергама, который сказал: не утруждай себя их осмотром…
- Впрочем, мы и сами платим позорную дань Востоку! - продолжал разошедшийся философ. - Пелопоннес дает гетер, Иония - музыкантш, вся Греция посылает туда своих молодых девушек!
- И наши скромные эллинки, славящиеся во всем мире своим целомудрием, стоят обнаженными на "камнях продажи"?! Позор! - закричал молодой афинянин.
- Как же ценят на варварских рынках нас, греков? - не выдержал Эвбулид.
- Справедливости ради надо сказать, очень высоко! - горько усмехнулся философ. - Нас считают красивыми и пригодными для всех видов интеллектуальных работ. Но, бывает, посылают в гончарные мастерские и даже на рудники.
Эвбулид представил, как где–нибудь на Делосе или Хиосе глашатай расхваливает этого философа, как понтиец или критянин платит за него полталанта - обычную цену плененного стоика, хотел возмутиться, но вдруг увидел, что на помост начали выводить новую партию рабов. Это были высокие, широкоплечие северяне со светлыми волосами и голубыми глазами. Голова каждого из них была покрыта войлочной шляпой. Ахнув, Эвбулид заспешил к ним.
- Пять рабов из далекой Скифии! - закричали глашатаи. - Огромны и сильны, как сам Геракл!
Пока пораженные необычным видом рабов покупатели вслушивались в слова глашатаев, сообщавших, что эти громадные скифы умеют возделывать поля и корчевать лес, Эвбулид первым взбежал на "камень продажи" и подскочил к торговцу партией.
Это был высокий, мужественный человек с лицом воина. Один из многочисленных шрамов был особенно ужасен: через весь лоб проходил глубокий рубец, прикрытый тонкой пленкой, под которой надсадно пульсировала жилка.
Не узнавая своего голоса, хриплого и осевшего от волнения, Эвбулид бросил:
- Сколько?
- Дисат мин! - коверкая греческие слова, отрывисто ответил торговец.
"Десять мин! - похолодел Эвбулид. - Проклятый купец! Чтоб тебе не доплыть до своего Пергама! Десять мин за одного раба…"
Чтобы не уронить своего достоинства, он не стал сразу сходить с помоста. Подошел к рабам. С напускным интересом пощупал у одного из них согнутую в локте руку. Поразился крепости ее мышц. Они были тверды, как камень.
"Да, такие рабы как раз и нужны на мельницу… Но не один же!.."
- Не так смотришь! - подошел к Эвбулиду торговец.
Он похлопал раба по шее и резко ударил его кулаком под ребро.
- Так надо смотреть!
Раб даже не шелохнулся.
- Так смотри! - ударил второго раба торговец и заглянул ему в лицо, ища гримасу боли. Не найдя ее, довольно хмыкнул и ткнул в живот третьего раба, четвертого:
- Так смотри! Так!!
Торговец занес руку для нового удара, но тут произошло неожиданное.
Пятый раб, с широким, скуластым, как у всех скифов, лицом, но непривычно большими для этого степного народа глазами, вдруг наклонил голову и рывком подался вперед.
Рука торговца застыла в воздухе. Эвбулид невольно шагнул назад. Бывалые агораномы бросились к ним на помощь и с помощью глашатаев и отчаянно ругавшегося торговца связали рабу руки.
- Всего дисат мин! - повторил торговец и развел руками. - Все пять здоровы, крепки, но я не отвечаю за них. Я купил у сарматов1 дисат таких рабов. Два сразу бросились в море и утонули. Один разбил себе голову о мачту. А еще два прокусили себе вены. Вот - осталось пять. И я не отвечаю за них. Эти люди не могут без свободы, как рыба без воды. Разочарованные тем, что пригодные с виду рабы непокорны и так свободолюбивы, покупатели стали покидать "камень продажи".
- Дикие люди! - оглядывая рабов, удивился Эвбулид. - Какого они племени? Скифы?
- Пожалуй, что нет, - ответил торговец. - Скифы тоже любят свободу и редко сдаются в плен. Но не так, как эти! У скифов темный волос и узкие, как будто они щурятся от солнца, глаза. Нет, - уверенно заключил он, - это не скифы. Сарматы говорили - это сколоты. Хотя я могу проверить. Мне известны некоторые скифские слова.
Торговец обвел глазами покупателей и указал одному из своих рабов на топор, заткнутый за пояс крестьянина:
- Что это?
- Ну, секира… - нехотя ответил раб.
- Вот - это сколот! - многозначительно заметил торговец. - Скиф обязательно сказал бы - "топор"!
Он с надеждой взглянул на Эвбулида:
- Купишь?
- Да нет, я так… - пробормотал Эвбулид, делая шаг к ступенькам.
- Смотри - это хорошие рабы! - крикнул ему вдогонку торговец. - Сарматы говорили, они не склонны к воровству и вредительству! Всего дисат мин!
- Дисат мин! - передразнил Эвбулид, взрываясь. - Да у нас один грамматик, знаменитый, между прочим, ученый стоит в два раза дешевле!
- То один! - с обидой возразил торговец. - А я предлагаю тебе сразу все пять!
- Ну, да, конечно! - не в силах остановиться, продолжал ворчать Эвбулид. - За ученого, по книгам которого учатся в самой Александрии, - пять мин, а за всех твоих пятерых…
И только тут до него дошло, что ему предлагает торговец.
- Постой! - вскричал он. - Ты сказал …пять?!
- Да.
- Десять мин за всех твоих пятерых рабов?!
- Ну да, только я не отвечаю за их поведение, клянусь вашим богом, который метает молнии!
- Беру! - рванул с пояса кошель Эвбулид.
- Дисат мин.
Эвбулид разорвал завязавшуюся в узел веревку и, торопясь, стал ссыпать монеты прямо в подставленные торговцем ладони. Руки были темные, испещренные шрамами. Серебро - светлым, праздничным.
Глядя на сверкающий в лучах появившегося солнца поток, Эвбулид уже видел роскошный дом в богатом квартале Афин, счастливое лицо Гедиты, Диокла, дочерей. Воображение рисовало ему новую мельницу, кузню, гончарную мастерскую, множество рабов, в том числе и темнокожих египтян, тех самых - для роскоши…
Как они с торговцем ударили по рукам, как в сопровождении тут же нанятого надсмотрщика за рабами он спустился с "камня продажи", Эвбулид не помнил.
У края соматы его тут же обступили купцы и наперебой стали предлагать свои товары:
- Хитоны! Самые большие хитоны - как раз для таких огромных рабов!
- А вот цепи им на ноги! Клянусь молотом Гефеста, они ничуть не хуже тех, которыми был прикован к скале сам Прометей!
- Кандалы на руки!
Низкий купец с пухлым животом вкрадчиво ворковал в самое ухо:
- Непременно купи мои железные ошейники! Покупка твоя не только хороша, но и опасна… Не искушай судьбу! Не надев ошейники этим сильным, как Геракл, рабам, ты не сможешь спать спокойно!
Радуясь, Эвбулид купил цепи, кандалы и ошейники. Приказал суровому на вид надсмотрщику:
- Пригласишь на месте кузнеца, пусть закует их как следует, чтоб у них пропала всякая надежда бежать с моей мельницы!
- Ты сказал, мельницы? - снова подался к Эвбулиду низкий купец. - Тогда тебе непременно нужна моя "собака"!
- Зачем? - отмахнулся Эвбулид. - Хватит и ваших наручников!
Купец забежал с другой стороны.
- Ты меня не понял! - захихикал он. - Моя "собака" - деревянная. Но она не хуже живой охраняет хозяйское добро!
- Как это? - не понял Эвбулид.
- А вот как!
Купец жестом подозвал своего худого, как тень, раба, надел ему на шею широкое, плоское ярмо и, всунув ему в руку большой ломоть вкусно пахнувшего хлеба, приказал:
- Ешь!
Худой раб жадно потянулся губами к ломтю, но его пальцы натолкнулись на ярмо. Он наклонился вперед, пытаясь просунуть хлеб - и снова ничего не получилось.
Раб извивался, отгибал тело назад, даже подпрыгивал, но каждая его попытка кончалась одним и тем же: он никак не мог донести хлеба до рта.
- Видишь? - торжествовал купец. - Я не кормил его целых два дня, и все равно он ничего не может поделать! Ешь! - закричал он на раба. - Ешь, а не то я снова отниму у тебя хлеб, и ты не увидишь его еще два дня!
Купцы хохотали, тут же заключались пари: удастся ли голодному рабу проглотить хотя бы кусок хлеба. Ставки возросли до десяти драхм. Смеялся и сам Эвбулид.
После последней отчаянной попытки хлеб выскользнул из пальцев раба, он сел на пыльную землю и стал шарить вокруг себя руками. Слезы текли по его лицу, падая на ярмо.
- Ну, что скажешь? - заворковал над ухом Эвбулида купец. - Надежна моя "собачка"? А теперь представь, что в руке моего раба не ломоть хлеба, а мука с твоей - да ниспошлют ей удачу боги - мельницы! С такой охраной ни одна горсть муки не будет съедена твоими прожорливыми рабами!
- Ладно, беру! - смеясь, согласился Эвбулид. - Вели рабу надеть на моих сколотов по такой "собаке"! А ты, - нашел он глазами Армена, - отведешь их в мой дом и скажешь Гедите, чтобы она, как полагается, посадила к очагу и обсыпала их сухими фруктами и сладостями. Да чтоб не забыла произнести при этом пожелание, чтобы покупка пошла на благо дому. А потом на мельницу их - и сегодня же за работу!
ГЛАВА ПЯТАЯ
1. "Собака" и "Венера"
Прощальный ужин в доме Луция Пропорция подходил к концу, когда в комнату пирующих вошел смуглолицый раб. Щурясь от яркого света и косясь на кувшины с вином, он нашел глазами хозяина, забавлявшегося на пурпурных подушках с юной танцовщицей тем, что подносил и отдергивал от ее губ сочную сливу. Подбежал к нему и шепнул на ухо:
- Господин! Там в двери ломится какой–то оборванец!
- Дай ему кость и пусть ступает своей дорогой! - благодушно махнул рукой Луций.
- Кто поздно приходит - тому кости! - подтвердил один из его пьяных клиентов, роняя голову на стол.
- Я так и поступил, господин, - ухмыльнулся раб. - Дал затрещину и бросил кость. Но он не уходит. Он сказал, что сгноит меня в яме! - пожаловался он.
- Моего раба?! - вскричал Луций. - Спусти с цепи собак!
- Я б так и сделал, господин но…
- Но?!
Рука Пропорция, не привыкшего к возражениям в собственном доме, да еще от раба, замерла в воздухе, и танцовщица проворно ухватила губами сливу.
- Я не спустил на этого грязного оборванца собак только потому, что он непременно хочет говорить с тобой! - объяснил раб.
- Оборванец? Со мной?! Прот, ты в своем уме?!!
- Это он, наверное, сошел с ума, потому что утверждает, что он твой давний друг! - огрызнулся раб.
- Луций, что я слышу! - воскликнул из угла взъерошенный клиент, вкладывая в ладошку флейтистки денарий. - Ты уже водишь дружбу с нищими?
Пропорций, сопя, поднялся. Оттолкнув ногой недогадливого раба, из–за которого его подняли на смех клиенты, он с раздражением произнес:
- А ну, тащи его сюда. Да живо! Мне самому хочется взглянуть на этого моего "друга"!
- Бегу, господин! - с готовностью бросился выполнять приказание Прот.
- Постой! - окликнул его Луций. - Скажи прокуратору1, чтобы принес сюда розги. Я думаю, они придадут нашим воспоминаниям о дружбе особую теплоту!
- Слушаюсь, господин! - усмехнулся раб, выбегая из комнаты.
- Это самый наглый и вороватый мой раб! - кивнул ему вслед Пропорций. - Но, клянусь Меркурием2, именно этим он мне и нравится!
Он вернулся к юной гречанке, которая тут же обвила его шею руками. Клиенты в предвкушении нового развлечения поднимали кубки и хвалили остроумие своего патрона.
Наконец дверь широко распахнулась. На пороге появился однорукий человек в грязной одежде.
Смех и пьяные крики оборвались.
Луций и гости с любопытством смотрели на калеку с изможденным лицом, сохранившим следы жестоких пыток.
- Так ты инвалид! - разочарованно протянул Луций, жестом разрешая незнакомцу войти в комнату. - Кто такой? Почему назвался моим другом?
Не отвечая, незнакомец сделал несколько уверенных шагов. Не как нищий калека - как хозяин встал посреди комнаты и обвел угрюмым взглядом яркие картины на стенах, статуи, уставленный яствами кедровый стол, отделанные черепаховыми панцирями ложа.
Удивление гостей сменилось гневом, когда инвалид столкнул на пол пьяного клиента и, усевшись на его место, бесцеремонно потянул к себе серебряное блюдо с кусками холодной говядины.
- Ах ты, бродяга! - первым очнулся Луций. - Наглеть в моем доме?! Последний раз спрашиваю: как твое имя, и что тебе здесь нужно?
Незнакомец, не торопясь, выпил кубок вина, взял рукой кусок мяса и усмехнулся, не сводя глаз с хозяина:
- Не признаешь, Луций?
Пропорций вздрогнул - таким знакомым показался ему этот голос. Безусловно, он видел раньше этого человека, и видел часто, только другим и совсем не в этой одежде…
Сузившимися глазами он впился в его лицо, думая про себя: нет, это не из старых клиентов, не покупатель, не ответчик в суде…
Инвалид же, насладившись растерянностью на лице хозяина, с усмешкой продолжал:
- А ведь было время, когда ты почитал за счастье иметь такого друга, как я, и на званые обеды приглашал меня одного, чтобы я не дышал одним воздухом с этими пиявками!
Незнакомец кивнул головой на вскочивших со своих мест клиентов. Все они бросились к Луцию, требуя наказать бродягу за неслыханную наглость, но, увидев, как меняется лицо патрона, в испуге остановились. Действительно, Пропорция трудно было узнать. Подбородок его отвис, глаза расширились и были готовы вылезти из орбит.
- Ти–и–ит?! - веря и не веря, прошептал он.
- Ну, наконец–то! - усмехнулся инвалид, вальяжно откидываясь в своей грязной тоге на персидские подушки.
Это было невероятно. Появись сейчас в доме Пропорция сам царь Аттал с отказом завещать свое царство Риму - и то он не был бы так изумлен, раздавлен, уничтожен.
Живой Тит Максим, его самый крупный и безжалостный кредитор возлежал в его комнате, на его ложе! Но где же тугие щеки, налитые плечи, грузная фигура этого некогда богатейшего человека Сицилии? Искалеченный, высохший старик с голосом Тита Максима смотрел на него цепким, насмешливым взглядом.
Луция бросило в пот от мысли, что теперь ему придется расставаться с миллионом сестерциев, который он привык считать своим, получив известие о смерти Тита. После недавнего ограбления пиратами двух триер, которые они с Квинтом, как нарочно, загрузили самыми дорогими товарами, у него, кроме дома с рабами, и оставался лишь этот миллион…
- Тит! Ты… - через силу улыбнулся Пропорций, думая о том, что он теперь нищий, и все его мечты о сенаторской тунике останутся пустыми мечтами, потому что ему теперь никогда не дотянуть до сенатского ценза. - Но ведь ты… тебя же…
- Как видишь, жив! - оборвал его кредитор, берясь за новый кусок говядины.
- Да–да, - пробормотал Пропорций. - Просто прошло целых два года, и я…
Он не договорил. Дверь в комнату открылась, и вошел прокуратор, огромный, заросший до бровей черной бородой испанец. В руках у него был пучок розог, из–под мышки торчала предусмотрительно захваченная плеть. Весь его свирепый вид говорил о решимости угодить хозяину.