Но он не обращал на них никакого внимания, будто их вовсе не было. Аббата интересовали в пути лишь две вещи – девушка и вино. Поскольку в дилижансе было жарко, на второй день путешествия она надела легкое платье с большим декольте, открывающим прелестную лебединую шейку и мраморной белизны грудь. Бедный аббат пожирал ее глазами, то становясь бледным, как смерть, то наливаясь кровью; Мишель начал побаиваться, что она брызнет изо всех его жил. Но и это еще полбеды: из-за большого волнения аббат начал вонять, как боров. Даже привыкший к миазмам предместий молодой сорвиголова чувствовал себя несколько неуютно рядом с выгребной ямой в виде похотливого святоши.
Клерки, судя по всему, перевозили деньги. Они хранились в невзрачном кожаном саквояже, с которого бедняги не сводили глаз. Судя по весу саквояжа – они едва тащили его, – там весьма приличная сумма, и их опасения были вполне понятны. У Мишеля перед Жизором даже мелькнула нехорошая мысль: а что, если ночью, во время отдыха, изъять саквояж у клерков и раствориться на просторах Франции? Его никто не знал по имени, собственно, как и он своих попутчиков, поэтому поиски вряд ли что-то дадут.
Но мысль пришла и ушла; Мишелю вовсе не улыбалась перспектива стать изгоем, беглецом. Ведь потом путь в Париж ему будет заказан. Он был грамотным человеком и знал, что в конечном итоге любое преступление может быть раскрытым, а попасть в руки мэтра Амбруаза у него не было ни малейшего желания…
Неприятность случилась после того, как дилижанс покинул гостеприимный городишко Нефшатель, где путешественники не преминули отведать превосходного сыра того же названия. Ранее на месте городка находилось селение Нефшатель-ан-Бре, и нормандские крестьяне умудрились изготовить такой превосходный продукт, что король пожелал, чтобы они платили налоги не деньгами, а своим знаменитым сыром. Он был, пожалуй, самым древним в Нормандии; о нем знали уже в X веке.
Наверное, расслабляющая сытость после вкусного обеда в придорожной таверне, где королем блюд, понятное дело, был сыр "нефшатель", и послужила причиной тому, что толстый страж дилижанса проморгал разбойников – попросту говоря, задремал. Когда он схватился за мушкет, было поздно; оружие у него бесцеремонно отобрали, а самого пинками погнали прочь, в кусты, куда благополучно улизнул и молодой форейтор, – уж чего-чего, а прыти ему было не занимать. Кучера разбойники не тронули, что было весьма странно, лишь забрали у него пистолеты, оставив тесак.
Когда распахнулась дверь дилижанса и пассажирам явилась разбойничья физиономия, все замерли в ужасе, в особенности клерки, а молодая супруга дворянина со слабым вскриком потеряла сознание.
– Ба-ба-ба, какая прелестная птичка! – воскликнул разбойник при виде девушки. – Шарло, глянь!
Возникла еще более отвратительная рожа второго разбойника.
– Нам здорово повезло. Кроме денежек, которые покоятся в кошельках этих господ, мы получим на закуску еще и сладенькое… гы-гы-гы…
Разбойники заржали, а дворянин схватился за пистолеты. Увы, это нужно было делать раньше. Шарло сунул ему под нос дуло мушкетона, и первый разбойник, возможно вожак шайки, отобрал пистолеты со словами:
– Такие игрушки младенцам ни к чему. Верно, Шарло?
– Гы… Угу…
Когда человека грабят, всегда неприятно. А уж если отбирают последние монеты, то это и вовсе скверно. Мишель с невольным страхом подумал, что будет делать в Дьеппе с пустыми карманами. Ведь пока его примут в морскую школу, пока поставят на довольствие, пройдет не менее недели, так сказал де Сарсель. Как жить все это время? На какие шиши?
Решение пришло моментально. Но самое интересное – Мишель де Граммон совсем не испугался разбойников. В походах по Парижу во главе хулиганистой компании он и не таких образин встречал, как эти двое. В столице Мишель покорился бы неизбежному; там спорить с грабителем значило немедленно получить удар ножом или чем-нибудь зубодробящим – обитатели Двора чудес не ценили ни свою жизнь, ни чужую. Но терпеть позор из-за того, что какие-то провинциальные олухи отберут у него последние деньги, он не намеревался.
Его шпагу грабители не заметили; вечерело, а она стояла в углу, по правую руку от юноши. К сожалению, шпага была в ножнах, а в дилижансе не развернешься, но это не смутило юного бретёра. Он схватил свое оружие и сильным тычком резко ударил главаря в ямку под кадыком. Тот захрипел, схватился за горло и опрокинулся назад, на Шарло, который от неожиданности выстрелил. К счастью, пуля ушла вверх, и, пока разбойники пытались прийти в себя, Мишель выскочил из дилижанса и обнажил шпагу.
Все дальнейшее случилось молниеносно – два удара и два трупа. Ошеломленные непредвиденным отпором разбойники даже не подумали защищаться. Но Мишель заметил третьего их товарища, прилично одетого и вполне приятного с виду. Он стоял возле лошадей и мирно беседовал с кучером; оба улыбались. Было заметно, что они давно знают друг друга. Увидев, как предполагаемая жертва расправилась с его друзьями, разбойник свирепо оскалился, выхватил шпагу и бросился к юноше. Похоже, он имел какое-то отношение к дворянскому сословию. "Значит, я ошибся, – мелькнула мысль в голове Мишеля, – наверное, вожаком шайки был именно этот господин".
Сшибка произошла знатная. Третий разбойник владел оружием отменно и поначалу оттеснил Мишеля к дилижансу, лишив его маневра. Но он конечно же понятия не имел, что в наставниках юного дворянина ходил один из лучших бретёров Франции. Отбив первые атаки, Мишель хладнокровно, словно на тренировке, сначала применил правый кварт, затем левый, притом проделал это настолько быстро, что разбойник растерялся, а Мишель произвел блистательный фланконд – удар в бок, под руку противника, не выворачивая кисть, чтобы замаскировать свое намерение.
Разбойник пошатнулся и упал на правое колено; несмотря на то, что по-прежнему держал шпагу в руках, он был беспомощным. Его оставалось только добить, но Мишель благородно сказал:
– Сдавайтесь, сударь! Игра сделана.
– Лучше смерть от клинка, чем виселица! – крикнул разбойник и попытался встать.
Но у него не получилось, и он медленно завалился на пыльную дорогу. Кучер, наблюдавший эту картину, вынул тесак из ножен и начал осторожно подбираться к Мишелю сзади.
– И не думай! – резко сказал юноша, не поворачивая головы. – Уж тебя-то, пес, я не пощажу! Уноси ноги, пока я добрый!
Кучер прыгнул в заросли и был таков. Он понимал, что с тесаком против шпаги ему не выстоять. Тем более что он имел возможность убедиться, с каким великолепным мастером пришлось столкнуться разбойникам, его друзьям. Наверное, кучер служил в шайке наводчиком и в Жизоре, ночью, сообщил вожаку, что клерки везут много денег.
Пассажиры высыпали из дилижанса и принялись горячо благодарить Мишеля. Еще бы! Ведь кроме саквояжа клерков деньги имелись и у аббата, и у молодоженов, и, похоже, немалые, а на девушке сверкали драгоценные каменья. Зачем она надела их в дорогу, подивился про себя Мишель. Кто их поймет, этих женщин…
– Надо отдать его в руки правосудия! – указав на раненого разбойника, сказал аббат, когда страсти немного поутихли.
– Уж лучше добить… – злобно буркнул толстенький нормандец-охранник.
И он, и форейтор присоединились к пассажирам, едва с разбойниками было покончено. Видимо, они наблюдали за происходящим из кустов. Почему охранник и форейтор не убежали подальше, в общем, понятно: где еще найдешь хорошо оплачиваемую работу в смутное время? А то, что пассажиров на дорогах постоянно грабят, так это претензии не к ним, а к королевской страже.
– Святой отец, вы хотите держать раненого на своих коленях, пока мы доберемся до ближайшего поста? – любезно спросил Мишель.
– Нет! С какой стати?
– Я тоже не испытываю такого желания. Ну и каким образом мы его повезем? Привяжем сзади, как багаж? Он умрет по дороге.
– Говорю вам, его нужно добить! – упрямо твердил нормандец.
С этими словами он взял свой мушкет за ствол, чтобы прикладом размозжить раненому голову. Девушка, которая давно пришла в себя, охнула и уткнулась лицом в грудь мужу, а Мишель резко сказал:
– Остыньте, мсье! Или вы хотите стать убийцей дворянина?
Нормандец опустил мушкет и с испугом вытаращился на Мишеля. Он знал, что во Франции простолюдин, вольно или невольно поднявший руку на дворянина, может сразу считать себя покойником. Конечно, если это не произошло в бою. Но сейчас не тот случай. Дворянина мог судить только королевский суд.
– Как… откуда… почему дворянин?! – наконец прокаркал он, глядя с недоверием на Мишеля.
– А мы сейчас спросим, – ответил юноша. – Мсье, вы дворянин?
– Да… – глухо ответил разбойник и постарался сесть, потому что лежачая поза не придавала благородства его ответу.
– Вот видите, – торжествующе сказал Мишель.
– Так что же нам делать?! – наконец взял слово и молодой муж.
Лишь он один смотрел на Мишеля с плохо скрытой неприязнью. Ведь именно ему положено было оказаться на месте этого юнца и совершить подвиг на глазах своей возлюбленной женушки. Но его опередили. Подло опередили! Украли такую великолепную возможность отличиться! Это неправильно, это… это не по-джентльменски!
– Оставить его на дороге, – ответил Мишель. – На ближайшей заставе мы укажем место, где находится этот господин и поверженные разбойники, а уж стража пусть потом сама разбирается. У всех свои дела, и тратить драгоценное время на всякий сброд – увольте.
– М-м… да, верно, – глубокомысленно изрек аббат и ханжески поднял глаза к небу. – Господь сам рассудит, как поступить с этим человеком.
После этих слов все быстро загрузились в дилижанс; у пассажиров вдруг откуда-то появилась мысль, что к разбойникам может подойти подкрепление и тогда жди большой беды. Мишель наклонился над раненым и тихо сказал:
– А вам я советую собрать все силы и скрыться в лесу. На все про все у вас есть два-три часа…
Он уже не питал зла к разбойнику; поди знай, кем был Пьер де Сарсель до того, как стал владельцем школы фехтования. А в том, что бретёр скрывал какую-то малоприятную тайну, Мишель не сомневался. Одно знакомство де Сарселя с Великим Кэзром чего стоит… Так почему Мишель должен строго судить разбойника, валяющегося в пыли посреди дороги, когда его наставник и друг, которого он очень уважал, вполне мог оказаться на месте этого человека?
– Спасибо, мсье, – ответил разбойник. – Вы великодушны, а уж как владеете шпагой, уму непостижимо… Это вам… за вашу доброту, – он полез за пазуху и достал увесистый кошелек. – Берите, берите! Если выживу, еще добуду, а ежели нет… зачем тогда мне эти деньги?
Мишель колебался недолго. В конце концов, это его приз! Стараясь, чтобы попутчики ничего не заметили, он быстро спрятал кошелек, дружески кивнул предводителю разбойников, сел на свое место, и дилижанс, по-прежнему громыхая, двинулся дальше, но с гораздо большей скоростью – понятно почему.
Только теперь все заметили, что начало темнеть. Близился вечер.
Глава 8. Бой в усадьбе шляхтича
Киев захватили войска Януша Радзивилла. Это произошло так легко, что люди диву давались: во главе небольшого отряда польный гетман ворвался через Львовские ворота, и киевскому магистрату не осталось ничего другого, как преподнести ему ключи от города на серебряном блюде. К защите Киева готовились, даже создали ополчение, да уж больно плохими оказались оборонительные сооружения древнего города, поэтому никто из мещан, особенно состоятельных, сильно не рвался сложить голову на изрядно порушенных валах и в мелких окопчиках, тем более что нападали не какие-нибудь ордынцы, а свои – поляки и литвины, с которыми жили вместе более трех веков. Уж они-то точно не обидят, втайне думали многие. Поэтому вопрос "за что воюем?" был отнюдь не праздным.
Впрочем, Янушу Радзивиллу здорово повезло. Вот уж поистине, если в яблоне завелся червь, то не жди от нее добрых плодов. На самом деле Киев был сдан по наущению митрополита Сильвестра Коссова. Он, как и некоторые богатые киевские граждане, был возмущен народным восстанием против поляков. Именно киевский митрополит послал к Радзивиллу гонца с письмом, в котором просил, чтобы польный гетман как можно быстрее прислал войско для охраны города. Мало того, Сильвестр Коссов и архимандрит Киево-Печерского монастыря Иосиф Трызна в резкой форме предложили полковнику Антону Волочаю-Ждановичу убраться со своими казаками из Киева. О том, чтобы благословить казаков на защиту города, и речи не шло.
Вот и пришлось Антону Волочаю, вопреки приказу Богдана Хмельницкого, держаться до подхода основных сил, оставить Киев на разграбление жолнерам Януша Радзивилла. Чем они и занялись, едва закончился богатый пир в честь "освободителей" в городской ратуше…
Тимко Гармаш и Микита Дегтярь пробирались тихими улочками и переулками к усадьбе Тыш-Быковских. Наступили вторые сутки после захвата города войсками Януша Радзивилла, и пьяные жолнеры, распаляясь все больше и больше, грабили всех подряд, насилуя женщин и девиц вне зависимости от происхождения и возраста. Бурса стояла пустой, спудеи разбежались кто куда, и друзьям пришлось ночевать в каком-то сарайчике на Подоле. Но сон к Тимку никак не шел; из головы не выходил образ Ядвиги. Как она там, что с ней?
Ее отец почти выздоровел, но был слишком слаб, чтобы увезти детей из Киева в свое небольшое поместье до прихода войск польного гетмана. В отличие от других состоятельных граждан города, Тыш-Быковский не тешил себя надеждой, что все обойдется и его семью никто не тронет. Будучи старым воином, он хорошо представлял, какие порядки заведет Януш Радзивилл, захватив Киев.
В одном из переулков бурсаков остановил женский крик:
– Ратуйте, люди добрые! Ой, что ж это деется! Геть отсель, охальники!
– Пошла прочь, старая курва! Йозеф, дай ей копняка под зад!
Послышался звук удара, стон, а затем высокий девичий крик:
– А-а! Не надо, не надо!..
Тимко и Микита переглянулись и, не сговариваясь, перепрыгнули через невысокий тын. Черная ярость застила глаза, но двух жолнеров они увидели так ясно, словно они были нарисованы на белом листе бумаги. Один снимал штаны, а второй, уложив девушку на землю и содрав с нее сорочку, крепко держал бедняжку, чтобы она не сопротивлялась. Неподалеку от них пыталась подняться женщина преклонных лет; похоже, ей здорово досталось, потому как она мало что соображала, лишь со стонами мотала головой, чтобы прийти в себя.
Жолнеры настолько увлеклись предстоящим насилием, что заметили вооруженных бурсаков, когда те оказались совсем рядом. Карабела Тимка пропела свою зловещую песню, и голова того, кто держал девушку, покатилась по двору как созревшая тыква. Второй хотел схватиться за оружие, да помешали снятые портки; Микита с лихой усмешкой на жестко очерченных губах не спеша приблизился – наверное, чтобы насладиться ужасом, который ощутил насильник перед ликом неминуемой гибели, – и его боевой топор на длинной рукояти вошел в тело жолнера по самый обух.
Юная, хорошо сложенная девушка поднялась и предстала перед несколько опешившими бурсаками во всей своей прекрасной наготе. Она пока не понимала, что случилось, и Тимко, которому на ее месте вдруг привиделась Ядвига, мигом снял свой кунтуш и накинул ей на плечи.
– Ты это… оденься, – сказал он, смущенно опуская глаза.
Только после его слов до девушки дошел весь смысл происходящего. Она залилась слезами и сказала прерывающимся голосом:
– Мне вас послал Господь… Спасибо, добрые люди…
Она низко поклонилась и убежала в хату, чтобы привести себя в порядок. Тем временем Микита помог подняться на ноги и старухе. Бабка уже пришла в себя.
– Благодарю вас, сынки, – сказала она, вытирая слезы уголком платка. – Велика Божья милость, коль он прислал помощь бедным женщинам. А вам будет награда. Ждет вас долгая жизнь и удача. Это я вам говорю, старая Мавра…
При этом она остро посмотрела на Тимка, а когда перевела взгляд на Микиту, то почему-то сразу опустила голову, будто смутилась.
Спудеи несколько опешили и переглянулись – кто ж не знает на Подоле старую Мавру! Самая сильная киевская ведьма, которую побаивался даже митрополит Сильвестр Коссов, Мавра занималась в основном лечением больных и увечных, но, когда люди сильно настаивали, могла и погадать – за большие деньги. И почти все ее предсказания, как ни удивительно, сбывались.
– А помогите мне, сынки, убрать эту падаль, – деловито сказала старуха. – Тащите их в выгребную яму.
Бурсаки повиновались: Тимко с невольным страхом – как не испугаться ведьмы, да еще такой? – а Микита с каким-то странным выражением на лице. Когда дело было сделано, Мавра молвила:
– Яму землей мы сами засыплем. А вы, сынки, поди, голодные? Никак, бурсаки? Так я вас покормлю.
– Да, бурсаки, – ответил Микита. – Но нам, пани матка, рассиживаться за столом недосуг. Мы торопимся…
Тут он глянул на Тимка, понимая, что творится у того в душе. Мавра пригляделась к нему и вдруг стала очень серьезной, даже мрачной.
– Эге… – тихо сказала она словно сама себе. – Да ты, хлопец, оказывается, птица вон какого полета… А я-то думаю, что мне так неспокойно?
Немного помолчав, она неопределенно пожала плечами, будто чему-то удивившись, и продолжила:
– Ну что же, если торопитесь, значит, так и должно быть. Но все же на дорожку я вам дам немного харчей. Пригодятся, уж поверьте. Обождите…
Она ненадолго скрылась в хате, а когда появилась, держала в руках торбу с округлыми боками и Тимков кунтуш. Позади Мавры стояла девушка и робко смотрела на бурсаков такими ясными восхищенными глазами, что им даже стало неловко.
– С Богом, – сказала Мавра, вручая торбу Миките. – Только мой вам совет: сегодня же уходите из города, иначе будет вам худо.
– А вы как? – отважился спросить Тимко.
– О нас не беспокойтесь, – уверенно ответила Мавра. – Это моя вина, что нас застали врасплох. Больше такое не повторится.
Бурсаки продолжили свой путь. Микита вдруг стал на удивление молчаливым, и Тимко посматривал на него с изумлением. Наконец Дегтярь сказал, будто отвечая своим мыслям:
– Гарная дивчина…
Тимко лишь улыбнулся в ответ; теперь он все понял: Миките понравилась девушка, которую они выручили из беды. А она и впрямь красивая… но не краше Ядвиги!
"Ну что за проклятое невезение!" – в отчаянии думал Тимко, глядя на лошадей у коновязи возле усадьбы Тыш-Быковских. Калитка во двор была открыта, доносились рассерженные голоса. Один из них Тимко хорошо знал – это говорил сам хозяин. А другой голос, более резкий и неприятный, принадлежал польскому шляхтичу, причем важной птице, потому как Тыш-Быковский обращался к нему "пан офицер".
Заглянув мимоходом во двор, Тимко увидел гусарского ротмистра и трех его слуг – пахолков. Тыш-Быковский и ротмистр разговаривали на повышенных тонах, а пахолки, угрюмые литвины, настороженно следили за каждым движением хозяина усадьбы, который конечно же вышел встречать непрошеных гостей вооруженным – с обязательной для любого шляхтича карабелой и двумя пистолями за поясом. Тыш-Быковский строго следовал главной заповеди польского дворянства: "Bez Boga ani do proga, bez karabeli ani z po? cieli".