Тим Фалькон стоял на капитанском мостике и чертыхался про себя. Ему совсем не хотелось отправляться в этот поход. Но буканьеры ничего и слушать не желали. Под командованием Матиса Дюваля они мало что добыли и теперь рвались наверстать упущенное – буканьеры считали капитана счастливчиком, своего рода талисманом, который приносит удачу. Пришлось наступить на горло собственной песне и снова занять место на флагмане эскадры – флейте "Савари", хотя Тим Фалькон мечтал бросить все дела на Мейне и отплыть в Европу, чтобы отвезти туда ценности, которые он унес из храма древних богов.
В последнее время мысли о Ядвиге, ее образ преследовали Тимка наяву и во сне, и он решил оставить свое занятие, благо теперь у него денег было больше чем достаточно, и вернуться в родные края. А там, чем черт не шутит, он наконец-то найдет свою ясочку и… Дальше этого "и" фантазия Тимка не распространялась. Бесстрашный капитан буканьеров даже думать боялся, что будет с ним, если он так и не отыщет Ядвигу…
Выбраться из подземной сокровищницы ему помогла смекалка. Как он ни старался, сдвинуть тяжеленный жертвенник не получалось. Почему?! – задавал себе вопрос совсем отчаявшийся Тимко. Ведь Конуко закрывал лаз один, а он был никак не сильнее Тимка. Ему же ничего не удается сделать даже с помощью массивных жезлов, которые он использовал как рычаги.
Немного подумав, Тимко внимательно осмотрел основание куба. И нашел! Все оказалось очень просто – у жертвенника-крышки имелся фиксатор. Видимо, Конуко незаметно нажал на какой-то выступ, и куб сдвинулся в сторону. Тимко поднял бронзовую защелку фиксатора и легко открыл лаз. Покидая храм, он вернул жертвенник на прежнее место и с удовлетворением ухмыльнулся, услышав щелчок. Теперь Тимко был уверен, что никто, кроме него, не сможет посетить сокровищницу.
Он едва не бегом направился к выходу, перепрыгивая через каменное крошево, но когда яркое и такое желанное пятно пролома было в двух шагах, его словно кто-то придержал за полы кафтана. Стоп! "Поспешай потихоньку, – говаривал Ничипор Галайда, обучая его премудростям профессии пластуна. – Это ежели к чужой жинке заглянул вечерком, то поторопись быстрее выпить, закусить и сделать свое молодецкое дело, пока муж не заявился. А в делах, которые могут стоить не подбитого глаза, а жизни, спешка гибели подобна".
За стенами храма кто-то был. Тимко никого не видел, не слышал ни единого подозрительного шороха, но интуицию характерника, которым он хоть и не был в полной мере, но все же кое-что мог, не обманешь. Он перекинул сумку, в которой лежали шкатулка и десятка два тяжелых золотых фигурок, на спину, осмотрел мушкет и пистолеты и, убедившись, что с оружием все в порядке, лег и начал потихоньку выползать наружу.
Длинный Гастон дергался, будто его кусали москиты. Проклятые индейцы! Ни в какую не соглашаются лезть в пролом, в котором исчезли Тим Фалькон и вождь гуахиров! Они, видите ли, боятся злобных древних богов, изображения которых торчат на стенах храма. Да и какие это изображения! От них остались только бесформенные выступы, в которых угадывались очертания неведомых страшилищ.
– Мы в храм не пойдем! – сказал как отрезал Агуара. – Если господин такой большой храбрец, то пусть сам туда идет. Боги Тех, Кто Пришли Первыми очень мстительны. Подождем, пока Конуко и капитан выберутся оттуда. Тогда мы их и возьмем. Если, конечно, они выберутся…
– Проклятье! Разрази вас гром!.. – начал ругаться взбешенный Бом-брамсель, но вскоре поостыл: если уж караибы чего-то опасаются, значит, на это есть веские основания.
Впрочем, сам Длинный Гастон был не менее суеверным, чем метисы, хотя и не понимал, чем могут угрожать древние развалины.
Потянулось томительное ожидание. "Что они там делают?!" – тихо бесился Бом-брамсель. Но внутренний голос успокаивал его, подсказывая, что Тим Фалькон и Конуко, скорее всего, роют землю, как кроты, чтобы добраться до клада. А ежели так, то стоит немного подождать.
Они засели в кустарнике прямо напротив пролома. Впрочем, кустики здесь росли жиденькие – под густой сенью палисандровых деревьев мало что могло выжить – и спрятаться среди нескольких прутиков было трудно. Мадо, Иримара и Гуарикота приготовили луки и держали выход под прицелом, а Гастон и Агуара прохлаждались в сторонке. У главаря шайки было паршивое ружьишко – он на него и не рассчитывал, – зато Агуара хорошо умел бросать ножи. А Бом-брамсель вообще проигнорировал огнестрельное оружие, уповая на индейцев. Уж он-то точно знал, что метисы – великолепные стрелки.
Его мушкет, конечно, был заряжен, но валялся на траве, а с пистолетами Длинный Гастон особо не дружил. Они нужны лишь в абордажной схватке, когда стреляешь в упор. А тут до пролома более полусотни шагов. То ли дело массивный кутласс, изготовленный по особому заказу лично для него. Но он надеялся, что до рукопашной не дойдет – уж больно не хотелось ему снова встретиться с капитаном Фальконом лицом к лицу, и на этот раз, что называется, без дураков.
Время шло, а Тим Фалькон и Конуко будто сквозь землю провалились. Выстрел из пистолета, прозвучавший в сокровищнице, конечно, долетел до чуткого слуха метисов, но они не придали ему значения. Им показалось, что где-то неподалеку бушует гроза. И правда, небо над древним храмом начало хмуриться, и подул ветер, хотя до этого даже в древесных кронах не было ни единого шевеления.
Постепенно бандиты устали от напряженного ожидания и опустили луки, и как раз в этот момент объявился Тим Фалькон. Его появление на сцене, если можно так назвать площадь перед храмом, вымощенную плитами, настолько тщательно подогнанными, что между ними не было ни единой щелки, сквозь которую могла бы пробиться зеленая поросль, произвело потрясающий эффект. Первым же выстрелом из ружья он сразил Мадо, который заметил его в черном отверстии пролома и даже успел поднять лук, а затем, разрядив оба пистолета, уложил на землю Иримару и Гуарикоту.
И тут же в воздухе сверкнула серебряная рыбка – нож Агуары. Метис не сомневался, что клинок найдет цель. Каким же было его удивление, когда Тим Фалькон мгновенно упал на каменные плиты, перекатился, словно мяч из древней индейской игры "пок-та-пок", и очутился рядом с ним. Агуара выхватил второй нож, но поздно – сабля капитана вошла ему в живот и вышла из спины. Удар был точный и страшный. Остаться в живых после этого у метиса не было никакой возможности, потому что, вытаскивая саблю из раны, Тим Фалькон провернул ее, разрезав кишки.
Длинный Гастон остолбенел. Все произошло настолько быстро, что боцман опомнился лишь тогда, когда перед ним встал капитан Фалькон и сказал будничным тоном:
– Давно не виделись, Бом-брамсель…
Удивительно, но пират, обычно бесстрашный в бою, оробел под немигающим взглядом темно-карих, почти черных глаз коссака, как иногда среди берегового братства называли Тима Фалькона. Конечно, Гастон вынул из ножен кутласс – это было привычное, сотни раз отработанное движение, – но нападать не спешил. Что-то его останавливало, и он не мог понять, что именно. Взгляд коссака приковывал, притягивал, будто сильный магнит – железку, и Гастон начал ощущать странную слабость во всем теле.
Тимко в этот момент высочайшего душевного напряжения напускал на Бом-брамселя ману. Это было самым сложным упражнением на занятиях с Ничипором Галайдой. Ману умели наводить только самые искушенные характерники, коих можно было по пальцам пересчитать во всей Запорожской Сечи. Конечно, Тимко не мог достичь вершин этого колдовского искусства, которому специально отобранных мальчиков, имевших особый талант, учили с детства, но кое-что от своих наставников все-таки перенял.
Мана – это когда в реальной жизни люди начинают видеть нереальные образы. Бывали случаи, когда казаки-характерники, чтобы отряд мог уйти от более многочисленного врага, ставили посреди степи копья в круг и усилием воли и духа входили в особое состояние, когда их намерение становилось действительностью; они мысленно творили густой лес. Увидев в степи дубовую рощу вместо копий, враги поворачивали назад, потому как поймать казака в лесу – это все равно что рыбу голыми руками в реке. А еще им будто кто-то нашептывал приказ к возвращению.
Длинный Гастон был сильным противником. Мало того, у него из-за пояса торчали рукояти заряженных пистолетов, а у Тимка была только сабля. Площадь возле древнего храма – это не место для дуэлей под большим деревом в Бас-Тере, где можно сражаться только каким-то одним видом оружия. А ну как Бом-брамсель опомнится и пальнет из пистолета в упор? Тогда все, крышка. Этого никак нельзя было допустить; нужно, чтобы боцман забыл про пистолеты и надеялся только на кутласс.
Столбняк длился несколько мгновений. Гастон тряхнул головой, прогоняя наваждение, и, взревев, как раненый бык, бросился на Тимка с кутлассом в руках. Про пистолеты он даже не вспомнил…
Схватка длилась недолго – Бом-брамселя подвела излишняя горячность. А еще ему словно кто-то гири подвесил к рукам. Все его выпады и удары легко читались, защита от них для Тимка не представляла большой сложности. В какой-то момент боцман испугался. Этот страх шел откуда-то из глубины его подсознания, он был совершенно иррациональным. К тяжести в руках прибавилась неуверенность, а с нею пришла и обреченность. Спустя считаные минуты после начала поединка Гастон уже не нападал, а вяло отмахивался, с ужасом сознавая, что это последние мгновения его жизни.
А сабля Тима Фалькона порхала как ласточка и разила словно молния. И наконец это свершилось: капитан буканьеров после сильного удара саблей сверху вдруг исчез из поля зрения Длинного Гастона, а затем пронзительная боль в правом боку подсказала боцману, что пришел его конец. Тимко молниеносно сменил верхнюю позицию на нижнюю и, распластавшись над самой землей, в стелющемся прыжке вогнал клинок в печень Бом-брамселя. Большое тело боцмана грузно упало на плиты площади перед древним храмом, из раны хлынула алая кровь.
Вытерев клинок пучком травы, Тимко бросил саблю в ножны и подошел к поверженному врагу. Тот был еще жив, но смерть уже проложила по его обветренному лицу бледные мазки, предвещавшие близкую кончину.
– Добей… – прохрипел Длинный Гастон, корчась от боли. – Добей!
– Зачем? – Тимко пожал плечами. – У нас не принято бить лежачего. Зря ты связался со мной. Мог бы сразу понять, что я тебе не по зубам. Прощай, глупец. Может, еще когда и свидимся… на том свете.
С этими словами Тимко круто развернулся и спорым шагом направился к реке, где его ждало каноэ. Он даже не взял дорогие пистолеты Бом-брамселя – забрать себе оружие личного врага, поверженного на дуэли, считалось у флибустьеров дурным знаком, предвещавшим скорую смерть победителя…
Из глубокой задумчивости капитана вывел крик марсового:
– Вижу корабль! Идет встречным курсом!
– Флаг! Какой на нем флаг?! – прокричал в ответ Тим Фалькон.
– Кажись, испанец… Да, точно, испанец!
На размышления и принятие решения много времени не ушло.
– Боцман! Передай приказ по кораблям поднять испанские флаги! – скомандовал Тимко. – Абордажным командам подготовиться к бою! Канонирам занять места! Остальным надеть кирасы и шлемы!
Тима Фалькона все-таки заставили принять корсарский патент, поэтому на мачтах его эскадры развевались флаги Франции. Но в сражении буканьеры, у которых был большой зуб на испанцев, обычно меняли их на красные, чтобы враг не сомневался в том, какая судьба ему уготована, – дьяволов Мейна, которых нельзя остановить никакими силами, испанцы боялись до дрожи в коленках. Но сейчас Тим Фалькон решил обмануть капитана быстроходного фрегата, чтобы тот, испугавшись сильного противника, не ударился в паническое бегство. Попробуй догони его потом…
Дон Энрике Альварес де Толедо с напряженным вниманием всматривался в эскадру, которая шла навстречу. Хотя храбрости ему было не занимать, он все же не рискнул бы сразиться с тремя кораблями, несмотря на пятьдесят орудий фрегата "Нуэстра Сеньора дель Росарио". То же самое ему сказал и лейтенант – его первый помощник, опытный морской волк. Оставалось лишь узнать, с кем свела их судьба, чтобы принять окончательное решение.
– Наши! – облегченно вздохнул марсовой, увидев флаги Испании, и сообщил об этом капитану.
– Наши! – расслабились солдаты, уже приготовившиеся к сражению; они заметили блеск кирас и шлемов на палубе брига, а кто еще на Мейне, кроме испанцев, надевает такое защитное снаряжение?
– Наши! – сказал главный бомбардир фрегата своим канонирам, услышав приказ капитана: "Отставить!", и, отложив в сторону пальник, закурил; он хоть и побывал не в одном морском бою, но всегда волновался перед первым залпом: а ну как прицел взят неточно? Тогда все, пиши пропало, второго залпа может и не быть.
Мишель де Граммон вглядывался в приближающуюся эскадру не менее напряженно, чем дон Энрике и остальные офицеры фрегата. Будь он на месте испанца, тут же приказал бы поднять все паруса и улепетывать куда подальше, лучше в сторону ближайшего форта, тем более что фрегат обладал превосходными скоростными качествами, – трюк с флагами ему был известен лучше, чем кому-либо. И потом, он заметил, что эскадра не только идет встречным курсом, но постепенно отклоняется в сторону "Нуэстра Сеньоры дель Росарио", словно собираясь столкнуться с фрегатом. Это могло означать следующее: либо командующий эскадрой хочет пообщаться с доном Энрике за кубком доброго вина – такое в море иногда случается из-за поднадоевшей рутины многодневных рейдов, – либо, что более вероятно, готовится взять испанца на абордаж.
Но вот, наконец, флагманский флейт оказался настолько близко к фрегату, что можно было различить лица капитана и матросов. Мишель де Граммон едва не грохнулся на палубу от переизбытка чувств и удержался на ногах, лишь схватившись за фальшборт, – на капитанском мостике брига стоял Тим Фалькон! Он был одет, как испанский гранд – уж чего-чего, а барахла на захваченной пинассе хватало, – а широкополая шляпа с пером несколько смазывала черты его лица, но разве мог де Граммон не узнать коссака?
Дон Энрике приветливо помахал капитану флейта рукой, изобразив прощальный жест, но не тут-то было. Флейт неожиданно резко вильнул в сторону, и не успели испанцы опомниться, как он ударился о борт фрегата, полетели абордажные крючья, намертво связав корабли, и на палубу "Нуэстра Сеньоры дель Росарио" с диким ревом хлынули вооруженные до зубов буканьеры.
– Пираты! – пискнул кто-то испуганно.
– Пираты!!! – возопил дон Энрике, выхватывая шпагу. – К бою!
Впрочем, его приказов уже никто не слушал. На палубе началась свалка, полилась кровь, послышались выстрелы из пистолетов и стоны раненых. Пока солдаты отбивали первый натиск буканьеров, бриг подошел с другой стороны фрегата, и еще одна абордажная команда свалилась на испанцев как снег на голову.
Мишель де Граммон словно очнулся от долгого летаргического сна. Он вынул нож, подскочил к дону Энрике сзади, обхватил его мускулистыми руками и, приставив острый, как бритва, клинок к его горлу, прокричал:
– Сдавайтесь! Иначе я убью капитана! Мы гарантируем вам жизнь!
– Дон Педро, что вы делаете?! – прохрипел полузадушенный дон Энрике, даже не пытаясь вырваться из железных объятий Мишеля. – Вы с ума сошли!
– Я не дон Педро! Я Мишель де Граммон, корсар его величества короля Франции! Сдавайтесь, и все вы останетесь в живых! Даю слово!
Бой прекратился словно по мановению волшебной палочки. Все – и буканьеры, и тем более испанцы – были изумлены до предела. Мишель де Граммон! Кто же не знает на Мейне этого грозного имени?
Тим Фалькон, удивленный не менее остальных, подошел к дону Энрике, забрал у него шпагу, а затем, широко улыбнувшись, сказал, обращаясь к де Граммону:
– Да, сьёр, умеете вы преподносить разные, большей частью приятные, сюрпризы… Что ж, теперь мы квиты. Однажды вы спасли меня от верной смерти, а теперь пришел мой черед. Позвольте пожать вашу мужественную руку.
– Ах, Тим, как вы вовремя здесь оказались! – ответил счастливый Мишель, и они под одобрительные крики буканьеров обнялись…
Вскоре эскадра буканьеров, получив солидное подкрепление в виде испанского фрегата, исчезла в сизой морской дымке. Несколько шлюпок, под завязку набитых испанцами, шлепая веслами по воде, держали курс на гавань Сан-Доминго. Дон Энрике Альварес де Толедо был мрачнее грозовой тучи – пираты за полчаса разрушили все его надежды на славу и богатство. Он низко опустил голову, стараясь не встречаться взглядом со своим лейтенантом, который сидел напротив. Ему было стыдно до боли. Ну почему, почему судьба так посмеялась над ним?! Лучше бы ему умереть в бою, чем терпеть такой позор! Не будь он глупцом, Мишель де Граммон уже болтался бы на рее. Это все его вина, что он принял врага за соотечественника!
"Ну, ничего, мы еще встретимся! – мысленно поклялся дон Энрике. – И смерть твоя будет нелегкой, проклятый пират!" Впрочем, ему ничего иного и не оставалось, как тешить себя мыслями о мести.
Эпилог
На этом мы и попрощаемся с героями нашего романа. Но одиссея Мишеля де Граммона продолжилась. После 1667 года какие-либо исторические сведения о нем отсутствуют. А в 1678 году, в разгар войны между Францией и Голландией, он примкнул к буканьерам, которых возглавлял Гуго Бланшар; они собрались атаковать Кюрасао вместе с французским королевским флотом. Но эскадра, состоявшая из десяти королевских фрегатов и семи пиратских шлюпов, напоролась у острова Лос-Авез на рифы, при этом изрядная часть кораблей затонула.
Мишель де Граммон, успевший подружиться с адмиралом французской эскадры графом д’Эстре, получил от него позволение воспользоваться всем, что он сможет снять с потерпевших крушение кораблей. И порядком обнищавшим пиратам во главе с де Граммоном удалось разжиться не только множеством бочек вина и бренди, но и запасами говядины и свинины. Кроме того, им перепало немного денег – около двух тысяч золотых пистолей.
В итоге Мишель де Граммон оказался командующим шестью уцелевшими кораблями с общей командой в семьсот человек, спасшихся при кораблекрушении. Его эскадра двинулась к Венесуэле; пираты жаждали как можно быстрее поправить свои дела. Именно там Мишелю де Граммону и суждено было прославиться. Он взял приступом Маракайбо и еще много городов, включая Трухильо.
Правда, после налетов на Маракайбо Генри Моргана и Франсуа л’Олонэ, признанных грандов пиратского мира, добыча де Граммона оказалась мизерной. Но он не отчаялся и вскоре напал на венесуэльский порт Ла-Гуайра. Атака была проведена ночью, в кромешной темноте и застала жителей врасплох. Уж там флибустьерам нашлось чем поживиться. Причем им повезло дважды: они не только благополучно вывезли все награбленное, но и избежали встречи с испанской карательной эскадрой, вышедшей в море для уничтожения пиратов.