Евглевский был недвижим. Но Медведникову показалось, что еще бьется у него на виске голубоватая жилка. И эта беззащитная жилка всегда строптивого, сильного, а теперь поверженного Януша перевернула вдруг все в душе у Василия: он снова сделался неустрашимым передовщиком, которому доверял Баранов и каким его знали стоящие за его спиной работные люди.
Обернувшись к ним, сказал властно: "Баталия будет. По местам стоять!" - и, подавая пример, высунул ствол в бойницу. Снова отыскал взглядом Котлеана, именно его избрав виновником гибели старого товарища, поруганной дружбы и собственного минутного страха.
Казалось, время жизни племянника Скаутлельта сочтено, но судьба распорядилась иначе. Спор между индейцами неожиданно закончился в пользу соперника Котлеана. С торжествующим кличем воин склонился над Евглевским, молнией сверкнул в его руке двусторонний кинжал, и голову поляка опоясал багряный обруч. Не раздумывая больше, Медведников повернул ружье на несколько дюймов влево и вниз и нажал на курок.
5
Мужчина рождается не для утех. Седой Скаутлельт учил Котлеана: удел воина - подвиги, которые из поколения в поколение будут передаваться соплеменниками. Сказители сложат о них легенды. Шаманы изобразят их в ритуальном танце. Но никто не расскажет о храбрости тлинкита, вставшего на тропу войны, лучше вражеского скальпа, добытого в бою.
Ради новых скальпов и славы предков, следуя закону Великого Ворона и слову, данному на совете вождей в Хуцновском заливе, привел Скаутлельт своих воинов к укреплению длиннобородых.
Но Котлеан пришел сюда не за этим. Не о мести бледнолицым, овладевшим землею тлинкитов, не о богатой добыче думал племянник главного тойона, первым ворвавшийся в распахнутые настежь ворота жила чужеземцев. Навстречу смертельной опасности гнало его чувство, которое молодой вождь рода Ворона никогда не открыл бы никому и под самой страшной пыткой.
Сердцем тлинкита безраздельно владела Подруга Огня - Айакаханн - девушка из соседнего рода Волка, один снег назад ушедшая с чужеземцами.
Тогда-то, глядя ей вслед, Котлеан и узнал впервые, что даже у самого смелого воина есть сердце. И оно может болеть, не давать покоя.
Скаутлельт часто повторял, что мужчина должен быть мудрее своего сердца.
Чтобы заглушить саднящую боль в груди, и затеял теперь Котлеан спор с Тучагатаучем - Черным Волком, кому принадлежит скальп старика-бледнолицего, умирающего у их ног.
В племени тлинкитов нет воина искуснее Черного Волка. Но нет и никого равного в стрельбе из лука племяннику Скаутлельта. Котлеан был убежден, что это его стрела, отмеченная двумя красными кольцами у оперения, поразила бледнолицего первой.
Почему же, начав горячо доказывать свою правоту, уступил он вражеский скальп сопернику, а не украсил шест у входа в свое жилище еще одним знаком воинской удачи?
В разгар спора молодому вождю показалось, что он увидел Подругу Огня: ее меховая накидка промелькнула среди кустов лесной опушки…
Котлеан готов был броситься за девушкой, как Тучагатауч, торжествующе потрясавший скальпом старика, вдруг рухнул на тело поверженного врага.
Выстрела Котлеан не услышал - тот утонул в грозном кличе тлинкитов, проводивших душу Черного Волка в счастливые угодья Великого Ворона.
- Нанна! - неожиданно для себя самого присоединил свой голос Котлеан к этому кличу, обещавшему предкам, что пощады чужеземцам не будет.
Размахивая оружием, воины в устрашающих масках ринулись на приступ. Племянник Скаутлельта, уже не оглядываясь на лес, в котором скрылась Айакаханн, устремился к бревенчатой бараборе бледнолицых.
Воин должен быть мудрее своего сердца.
6
Пробежав вдоль опушки расстояние в несколько полетов стрелы, Айакаханн остановилась. По-волчьи, всем корпусом обернулась, прислушалась.
Погони не было. От заселения доносилась пальба. А здесь лес жил обычной жизнью. Сновали в густых зарослях малины серые пичуги с длинными клювами, зелено-красной лентой проскользила в траве змея-медянка, шустро юркнул в чащу какой-то зверек…
Девушка с огненными волосами постояла, раздумывая: бежать ли в глубь леса или вернуться к крепости, где сородичи сводят счеты с длиннобородыми?
Потом индианка, легко, но уверенно ступая, двинулась по своему следу туда, где глухо, не страшно на таком расстоянии, раздавались ружейные выстрелы.
Айакаханн была единственной дочерью Нанасе - внучкой шамана рода Волка Тапихака - Уснувшего Моря.
Кто был ее отец, она не знала. Мать не заводила о нем разговор. Задавать вопросы у тлинкитов не принято. Желающий рассказать нарушит молчание сам.
Однажды, выпив отвар из корня папоротника, мать проговорилась.
За несколько больших Лун до рождения Айакаханн в становище Волка пришли какие-то бородатые люди. Они принесли с собой много невиданных вещей, на которые выменивали у индейцев бобровые шкурки. Главный из пришельцев - высокий худой человек с волосами, похожими на Тиев, - остановился в бараборе Тапихака. Он подарил Нанасе несколько нитей бисера и был добр с ней. По его просьбе дочь шамана выпила огненной воды, которую принес с собой гость, и потеряла память.
Когда Акан вернул Нанасе ясный взгляд, она увидела, что Тапихак лежит на земляном полу бары и не дышит. Бледнолицый гость исчез. Вместе с ним из жилища шамана исчезли все бобровые шкуры и большое блюдо из блестящего металла, подаренное Уснувшему Морю вождем племени тутуми… Вот и вся история.
Став постарше, Айакаханн сделала открытие: цвет ее кожи не такой, как у всех ее сверстников. Он гораздо светлее, без свойственного индейцам медного оттенка, и даже многолетний загар не скрывает этого. И таких, как у Айакаханн, волос, ярких, словно огонь священного костра, зажигаемого матерью перед охотой или войной (Нанасе стала шаманить после смерти Уснувшего Моря), нет ни у кого в племени ситха.
Может быть, поэтому девочки-тлинкитки не хотели принимать Айакаханн в свой круг. Да и сама она не очень-то тянулась к их занятиям: вышиванию накидок, плетению из лыка корзин и циновок, сбору ягод и кореньев. Ей куда больше нравились игры мальчиков: стрельба из лука, бег наперегонки, ныряние со скалы в ледяные волны океана. Ловкая, сильная Айакаханн не уступала мальчишкам ни в умении разгадать самый запутанный след, ни в способности незаметно подкрасться к янучу. Она стойко переносила боль и бесстрашно прошла испытание на мужество: орудуя костяной иглой с прикрепленными к ней тонкими сухожилиями волка, с улыбкой зашила специально нанесенную самой себе глубокую рану.
А вот прокалывать нижнюю губу и вставлять туда деревянный лоток - знак достижения девушкой совершеннолетия - отказалась наотрез. Превратиться в безмолвную и безропотную тень какого-то индейца, пусть даже такого знатного, как Котлеан - племянник старого Скаутлельта, она не хотела. Шаманить, как мать, не раз уже заговаривавшая с ней о таинствах служения Акану, ей тоже было не по душе. Другой же судьбы у Айакаханн в племени быть не могло. Вот почему, когда на острове появились светлолицые длиннобородые люди, она ушла с ними.
В крепости пришельцев красивая девушка сразу оказалась в центре внимания мужчин: и русских, и алеутов. Сам Медведников положил было на нее глаз. Попытался даже взять силой… Но Айакаханн умела постоять за себя: она никогда не расставалась с кинжалом, еще в детстве подаренным ей матерью… И ухажеры, кто затаив злобу, кто плюнув на туземную недотрогу, мало-помалу отстали. И начальник заселения охладил свой пыл - других забот по горло, да и не все колошенки такие несговорчивые. Один только Котлеан, нет-нет да и появлявшийся возле русского заселения, не хотел отступать. Сильный, отважный юноша. Но разве любят только за это?
Вот и опушка. Девушка отыскала самое высокое дерево. Вскарабкалась и притаилась среди хвои.
Крепостной двор открылся ее взору. Еще совсем недавно служивший выгоном для коров, он сейчас представлял поле битвы. Отхлынувшие после неудачного приступа тлинкиты снова вернулись к укреплению с вязанками хвороста и горящими факелами. Десятка два рослых воинов, прикрываясь круглыми, обтянутыми кожей моржа щитами, притащили к входу в казарму огромный ствол духмянки и, раскачав его, стали бить комлем в окованную дверь. Каждый удар сопровождался торжествующим кличем.
Айакаханн хорошо понимала, что удары приближают победу индейцев, а значит, и гибель бледнолицых. Жизнь в племени научила ее принимать мир и все происходящее в нем таким, как есть. Но сейчас ей очень хотелось, чтобы белые люди из крепости спаслись. Особенно тот, высокий молчаливый юноша, который при встречах так волнующе глядел на нее…
Это желание так завладело девушкой, что, когда, словно кости лося под палицей умелого охотника, хрустнули крепкие дверные доски, неустрашимая Айакаханн закрыла глаза.
Что произошло потом, индианка поняла плохо: вместо победного вопля тлинкитов в казарме раздался вдруг такой грохот, будто Акан опустил небо на землю. Айакаханн сорвалась вниз. При падении она ударилась о камень, но, не чувствуя боли, рывком поднялась и нырнула в чащу.
…Грохот, так напугавший Подругу Огня, был не божьим промыслом, а выстрелом единорога.
Когда нападающие плотной толпой ворвались в казарму, Василий Медведников в разорванной, окровавленной рубахе, взлохмаченный и дикий, поднес факел к запальному отверстию пушки.
Заряд картечи смел не только первые ряды колошей, но и двух алеутов, не успевших отпрянуть в сторону. Грохот выстрела почти слился с предсмертными возгласами индейцев. Но Медведников уже не слышал и не замечал ничего. Он потерял счет и времени, и соратникам, и своим собственным ранам, зная только одно дело - убивать врага. Василий не увидел, как пали, истекая кровью, Тумакаев и Шанин. Не угадал он и собственного смертного часа…
Когда начальник заселения склонился над единорогом, заряжая его очередным картузом с порохом, пришлый матрос Смит хладнокровно выстрелил ему в затылок.
7
Хорошо начинался для Абросима Плотникова этот денек. Необычный для здешних мест, ясный, погожий. Да к тому же праздничный - воскресенье.
Выйдя в час пополудни из ворот Архангельской крепости, Абросим шагал по тропе, ведущей к речке, и улыбался солнцу - первому после постылых дождей и туманов. Да и все кругом, словно следуя Божьей заповеди, радовалось желанному теплу и свету. Как купола церквей, золотились ледяные вершины окрестных гор. Сочно зеленели обступившие тропу мхи, папоротники, хвощи, так и приглашая прилечь, понежиться.
Плотников охотно прикорнул бы где-нибудь на солнышке, но уж больно строг начальник - Василий Медведников. Узнает - не сносить головы! Для него что праздник, что будни - все одно: сидеть сложа руки никому не даст. Вот и нынче: баб да девок в лес по ягоды снарядил, промышленных же кого к заливу отправил - рыбу удить, кого оставил частокол городить. А ему, Абросиму, дал наказ особый: проверить на речке запруды, три недели назад порушенные каким-то злоумышленником и с трудом восстановленные поселенцами. Дальше всех отослал, как самого молодого…
Что ж, хотя Абросиму и сподручней было бы в крепости остаться, однако за поручение он на Медведникова обиду не держит. Плотников и в самом деле молод. Не хромого же Кочесова или неторопкого Евглевского посылать.
Тропа пробирается сквозь густые чащи, заваленные буреломом, то и дело утыкается в овраги, поросшие колючим кустарником. Здесь и ловкому, гибкому Абросиму приходится держать ухо востро, чтобы не запнуться за корягу, не напороться на острый сук.
Опять же греет душу то, что коль отправил его Медведников, значит, доверяет! Жаль только, ружье не разрешил взять: ни к чему, мол. С колошами - мир, звери людей сторонятся. А так, без нужды, оружие таскать - баловство одно!..
Все дальше в глубь леса убегает узкая тропа. Гуще сплетаются кроны кедров и елей. Становится прохладнее и темнее. Лес все больше напоминает Плотникову сибирскую тайгу, через которую пробирался он полтора года назад с компанейским обозом. Такие же дебри. Разве что болот там противу здешнего чуть поболе!
В одной из якутских трясин нашел бы Абросим погибель, не подоспей на выручку попутчик - Кирилла Хлебников. С виду такой медлительный парень, тут он не растерялся: протянул Плотникову свою слегу, выволок его из цепкой топи, дал сухую рубаху и онучи.
…После того случая Абросим с Кириллой крепко сдружились. Все долгие месяцы пути не разлучались. Надеялись и на Ситхе быть рядом. Да не напрасно говорят: не загадывай наперед, ежели ты человек подневольный!
Хлебникова определили в Гижигу, в помощь компанейскому приказчику. Абросима же, вместе с десятком набранных по охотским кабакам гулящих людей, на боте "Екатерина" привез к новому заселению помощник главного правителя российских владений в Америке длиннорукий и немногословный Иван Кусков.
Земля обетованная встретила их неласково. Ни теплого угла, ни сытости, ни воли. Работа от утренней зари до темна. Валили лес, таскали на себе огромные бревна, возводили первые строения крепости. Изо дня в день росли стены двухэтажной казармы, "черной" бани, рыбной сушильни.
В дырявых, вечно сырых палатках, опухшие от скорбута и голода, промышленные роптали на беспросветную жизнь, которая ценилась здесь не дороже шкурки морского бобра. Глушили тоску выдаваемой по праздникам "казенкой". Пропивали не токмо причитающиеся им взамен сданной пушнины марки, пили в долг, в залог своего пая в будущих компанейских прибытках.
Абросим Плотников не пил. Хотя общества и разговоров не гнушался. Зелье развязывало языки. Мужики рассказывали, какие пути-дорожки привели их на Ситху. Одни надеялись здесь разбогатеть, другие искали спасения от правосудия, третьим было просто безразлично, где коптить белый свет… Абросим слушал, а про себя - помалкивал. О том, как он попал в компанейский обоз, не знал даже ближайший друг - Кирилла Хлебников.
…Ветки хлестали Плотникова по лицу, хватали за кафтан, травы, как силки, оплетали ноги. Но промышленный, не обращая на то внимания, спешил к заселению.
После того как он заметил индейцев у речной излуки, Абросим, решив сократить путь, бросился к крепости через лес. Места здешние были вдоль и поперек исхожены Плотниковым. Ему казалось, он и с закрытыми глазами дорогу найдет. Вот почему бежал уверенно, убежденный, что не пройдет и четверти часа, как покажется впереди крепостной частокол и выйдет на крыльцо казармы Василий Медведников, похвалит Плотникова за то, что не утратил настороженности, вовремя дал знать о выступлении колошей…
Однако одна поляна сменялась другой, за преодоленным буреломом возникал новый, а опушка все не показывалась. Напротив, лес становился угрюмее, неприветливее. В сердце работного стала закрадываться тревога: не заплутал ли? Но остановиться и уточнить направление не решился - и без того много времени потерял. Так и бежал Абросим все вперед, пока, выбившись из сил, не запнулся о старую корягу и не растянулся на земле.
Сколько пролежал Абросим, сказать трудно. К действительности вернул работного далекий пушечный выстрел. Повинуясь тревожным предчувствиям, Абросим поднялся на ноги и снова пустился бежать через лес, раздирая одежду и руки о ситхинский терновник.
Когда наконец меж деревьев показались строения Архангельской крепости, Плотников понял: сердце его не обманывало - он опоздал.
Эта горькая истина открылась Абросиму не только в пожаре над кровлей казармы и даже не в победных возгласах индейцев за крепостной стеной. У ворот заселения промышленный увидел ползающих по земле коров, утыканных колошенскими стрелами и копьями. Тех самых буренок, которых даже в голодную скорбутную зиму пощадили поселенцы, помня о родимых краях, думая о будущем. И если уж эта дорогая крестьянской душе скотина досталась тлинкитам на растерзанье, значит, ее действительно некому больше защищать.
Не думая о том, что нет у него никакого оружия, Плотников рванулся было к заселению, готовый следом за товарищами принять смерть, но маленькая цепкая рука неожиданно легла ему на плечо.
Глава вторая
1
Сколь замечательны, Господи, творения рук твоих!
Дивится человек красоте, Тобой созданной, а разумом постичь ее не может.
Поднимаясь по шаткому настилу причала Охотского порта, Кирилл Хлебников наткнулся на чудо…
Среди разнокалиберных бочек и тюков, приготовленных к погрузке на отправляющийся в Нижне-Камчатск галиот "Константин", на небольшом походном стульчике спиной к Ламскому морю сидела девушка с раскрытой книгой в руках. Только что вынырнувшее из-за горизонта светило запуталось лучами в ее волосах, озаряя чело сидящей нежным золотистым сиянием. Трепетные длинные ресницы девушки чуть вздрагивали, на губах блуждала еле заметная улыбка. Таких красавиц Кирилл не встречал никогда, да и не доводилось задумываться ему о том, что значат женщины в его жизни.
Кирилл был шестым, последним ребенком в семье Тимофея Ивановича Хлебникова - кунгурского городского головы, унаследовавшего этот пост от своего отца и деда, сделавших немало доброго для уездного городка.
С ранних дней судьба не баловала Кирилла. Мать его умерла при родах. Отец, с виду дородный, крепкий мужчина, недолго пережил ее, сгорел от неведомого недуга.
Кормильцами большой семьи сделались старшие братья - Алексей да Иван, много разъезжавшие по торговым делам. В доме же всем хозяйством заправляла сестра Ольга - девушка нрава строгого, неласкового: слова участливого от нее не дождешься.
Лишенный с детских лет материнского тепла, Кирилл рос затворником. Бывало, целыми днями просиживал у окна, сквозь мутноватые стекла изучая окружающий его мир.
Кунгур раскинулся на высоком холме, омываемом с двух сторон полноводными Сылвой и Иренью, у столбовой дороги в Сибирь. В центре города - деревянная крепость. В ней Благовещенский собор. На площади перед ним выставлено десятка два пушек, из которых и пяти годных не наберется. Вокруг площади теснятся лавки, цейхгаузы, набитые товарами: кожей, льном, патокой. В стороне от них, держа дистанцию, - воеводская канцелярия, над которой герб Кунгура с изображением медведя, несущего Евангелие с крестом (принадлежность к Пермской губернии) и рог изобилия с сыплющимися из оного колосьями.
Дом Хлебниковых, справный, двухэтажный, тут же, неподалеку от воеводского. Братья рассказывали Кириллу, что был он пожалован семье за заслуги Хлебниковых перед отечеством. Дядя Кирилла, Емельян Иванович, отличился при защите Кунгура от разбойных шаек своего мятежного тезки - Пугачева. Якобы даже пленил кого-то из его ближайших сподвижников и за подвиг свой вместе с золотой саблей получил право на владение домом.
Вся незамысловатая жизнь Кунгура разворачивалась перед взглядом мальчика. Отворялись и закрывались лавки и магазины, густо пыля, проползали в сторону заката бесконечные обозы с сибирскими и местными товарами. Им навстречу гремели цепями вереницы колодников. Из окон родительского дома юный Кирилл видел лобное место, на котором выставляли на посмешище толпе разорившихся должников с надетыми на них металлическими ошейниками.
Однажды, уже подростком, младший Хлебников увидел, как подвергли истязанию молодую женщину. Какую она совершила провинность, он не знал, но в память Кирилла навсегда врезалось, как дюжий кат рванул полотняную рубаху у нее на спине и занес кнут. Женщина истошно взвизгнула, обрывками одежды пытаясь прикрыть от взглядов зевак свои беззащитные груди с острыми, как у козы, сосками. Свистнула плеть. Выдохнула в такт кату толпа. Задымился на молочно-белой спине кровавый рубец…