Его слова, в которые он вложил всю силу чувства, на этот раз имели успех: один из провожатых снял цепи с браво и велел ему итти вперед. Джакопо осторожно вошел в коридор перед камерой, и, когда дверь была отперта, он один вступил в комнату, потому что солдаты не находили достаточно интересным для себя присутствовать при свидании наемного убийцы с отцом в нестерпимой жаре под раскаленной свинцовой крышей. Дверь за арестантом затворили, и камера вновь погрузилась в темноту.
Несмотря на свою обычную твердость, Джакопо сперва не знал, что делать, очутившись неожиданно в безмолвном жилище заброшенного арестанта. Но скоро он услышал предсмертное хрипение и догадался, в какой стороне находилась кровать; массивные стены со стороны коридора совершенно отнимали свет у этой страшной камеры.
- Отец! - позвал нежно Джакопо. Он не получил ответа.
- Отец! - повторил он громче.
Хрип прервался, и заключенный заговорил:
- Ты пришел, сынок, - сказал он слабым голосом, - закрыть мне глаза…
- Силы тебе изменяют, отец?
- Да, сынок, слабею… Теперь мне недолго осталось мучиться… А я все надеялся, что увижу опять дневной свет, твою мать и сестру…
- Мать и сестра умерли, отец!
Старик застонал. Джакопо опустился около постели.
- Это неожиданный удар, - сказал, наконец, старик.
- Отец, они уже давно умерли!
- Почему ты мне раньше не сказал этого, Джакопо?
- У тебя и без того много было горя.
- А ты-то как же? Ты ведь один останешься… Дай мне руку… Бедный мой Джакопо!
Браво приблизился к ложу и взял дрожавшую руку отца; она была холодная, влажная.
Громкий удар в дверь прервал прощание.
- Иди, Джакопо, - сказал один из солдат. - Совет тебя ждет!
Джакопо почувствовал, как задрожал отец, и ничего не ответил.
- Если бы они оставили тебя еще на одну минутку! - прошептал старик. - Я тебя долго не задержу.
Дверь отворилась; свет от лампы проник в тюремную камеру. Но страж сжалился и закрыл ее. Джакопо очутился опять в темноте. Благодаря этому кратковременному свету, он успел уловить последний взгляд отца: хотя смерть была уже в этом взгляде, но он выражал в то же время нежную любовь.
- Это добрый человек; он жалеет нас, - прошептал старик.
- И они не нашли в себе сил оставить тебя одного в эти минуты!
- Да, я счастлив, что ты около меня, сынок. Ты ведь, кажется, сказал, что мать с сестрой умерли?
- Да, отец, обе умерли.
Старик тяжело вздохнул. Послышался хриплый вздох; Джакопо уткнулся лицом в одеяло. Наступила глубокая тишина.
- Отец! - сказал Джакопо и задрожал, не узнав собственного голоса.
Ответа не было. Коснувшись рукою отца, он почувствовал, что тело старика холодеет. Перед ним лежал недвижимый труп…
Когда дверь в камеру отворилась, Джакопо спокойной и твердой походкой вышел к солдатам. Он поднял руки, чтобы на него надели цепи, и пошел за провожатыми в помещение тайного судилища. Через несколько минут он стоял вновь перед Советом Трех.
- Джакопо Фронтони, - сказал секретарь, - тебя обвиняют еще в другом преступлении, совершенном недавно в нашем городе. Знаешь ли ты благородного калабрийца, домогающегося звания сенатора и уже давно живущего в Венеции?
- Знаю, синьор.
- Приходилось ли тебе быть с ним в каких-нибудь сношениях?
- Да, синьор.
Судьи напряженно слушали.
- Известно ли тебе, где теперь находится дон Камилло?
Джакопо медлил ответом.
- Можешь ли ты сказать, почему молодого герцога нет во дворце? - повторил секретарь.
- Ваша милость, он оставил Венецию навсегда.
- Почему ты знаешь? Неужели он взял себе в доверенные наемного убийцу?
Джакопо молчал.
- Я спрашиваю тебя: признавался ли тебе в этом герцог?
- Да, синьор, дон Камилло мне сказал, что он не вернется больше в Венецию.
- Но это немыслимо! Ведь он лишится всех своих надежд и большого состояния.
- Он утешится, синьор, любовью богатой наследницы в своих фамильных владениях.
Среди судей произошло движение, и один из них, тот, что был в красной мантии, приказал страже удалиться. После ухода солдат допрос продолжался.
- Ты сделал важное сообщение, Джакопо, и если ты нам сообщишь и подробности, то это может сохранить тебе жизнь.
- Я не могу сообщить вам ничего нового, синьоры, потому что вам известен побег дона Камилло, и я надеюсь, что исчезновение дочери Пьеполо для вас тоже не новость.
- Ты не ошибаешься, Джакопо, нам все это известно, но ты можешь сообщить нам подробности, которых мы не знаем. Не забудь, что, обсуждая твою участь, Совет примет во внимание твою искренность.
На лице обвиняемого вновь появилась улыбка, заставившая его судей опустить глаза.
- Для смелого влюбленного все пути открыты, синьоры, тем более, что при средствах дона Камилло он мог бы найти тысячу пособников, если бы в этом явилась необходимость.
- Ты не говоришь прямо, Джакопо, и этим ты можешь навлечь на себя гнев Совета. Говори: кто были его помощники в бегстве?
- У него было много верных слуг и смелых гондольеров, ваше превосходительство.
- Все это нам хорошо известно… Но его исчезновение имеет в себе что-то странное. Уверен ли ты, что он бежал?
- Синьор, так разве герцог все еще в Венеции?
- Мы тебя об этом и спрашиваем, потому что тебя обвиняют в убийстве дона Камилло.
- А также и в убийстве донны Виолетты?
- О ней мы ничего не знаем. Что ты скажешь против этого обвинения?
- Синьоры, чего ради я буду выдавать мои тайны?
- Так ты хочешь нас обмануть!.. Не забудь, что у нас там… в камере под свинцовой крышей, есть один заключенный, взявшись за которого как следует, мы заставим тебя сказать правду.
Джакопо смело поднял голову; видно было, что его ничто теперь не страшило. Но взгляд его был грустен, и в голосе его слышалась тоска.
- Синьоры, тот узник, о котором вы говорите, свободен от вашей опеки.
- Ты забываешься, Джакопо, позволяя себе шутить с нами.
- Нисколько, синьоры, я говорю правду.
- Так твой отец?..
- Умер, синьоры! - произнес Джакопо.
Два пожилых члена Совета переглянулись с удивлением, а младший из них прислушивался с интересом человека, который приступает к изучению новых и тяжелых обязанностей. Оба старика, поговорив между собою, передали, что находили нужным, синьору Соранцо.
- Хочешь ли говорить по совести, Джакопо, и открыть нам все, что ты знаешь относительно бегства неаполитанца? - продолжал судья, когда их совещание было окончено.
Джакопо не проявил ни малейшего волнения, слыша скрытую угрозу судьи, и после минутного размышления ответил:
- Вам, конечно, известно, синьоры, желание правительства выдать замуж наследницу Пьеполо по своему усмотрению и ради собственных выгод. И для вас не тайна, что в нее был влюблен герцог, и она отвечала взаимностью на любовь неаполитанца. В ту ночь, когда умер Антонио, я один бродил в тоске среди могил Лидо. Жизнь для меня стала невыносимой; я был близок к самоубийству. Я встретил помощь дона Камилло. И тогда я узнал о его намерении относительно побега и согласился помочь ему. Я поклялся ему в верности и в готовности умереть за него, если это понадобится. Я обещал ему похитить его возлюбленную. И я сдержал свое слово. Счастливые влюбленные теперь в церковных владениях под покровительством кардинала-секретаря, который приходится братом матери дона Камилло.
- Безумный! Ты не подумал о том, что тебе грозит за это!
- Нет, я об этом не думал в то время. Я искал только человека, перед которым я мог бы высказать свои страдания. И я был счастлив, как никогда в жизни, смотря на радостное свидание влюбленных, которым я, отверженный злодей, браво, это счастье доставил!
Судьи были поражены спокойствием Джакопо, и это удивление еще раз заставило их впасть в нерешимость. Наконец, самый старший из них вновь приступил к допросу.
- Джакопо, можешь ли ты нам сообщить подробности бегства? Не забудь, что этим ты можешь сохранить тебе жизнь.
- Для меня она теперь немного стоит, синьор… Но, чтобы доставить вам удовольствие, я ничего не скрою.
И затем Джакопо просто и откровенно рассказал о средствах, к которым прибегал дон Камилло, об его планах, об его разочаровании и, наконец, об успехе бегства. Он ничего не скрыл в этом рассказе, кроме временного приюта женщин под покровительством Джельсомины. Он рассказал о замысле Джакомо Градениго убить неаполитанца и об участии в этом покушении ювелира Осии. Внимательнее всех слушал его рассказ молодой сенатор. Несмотря на свое официальное положение, он чувствовал, как сильно билась кровь в его жилах, и при окончании рассказа, когда подсудимый описал встречу влюбленных, сердце Соранцо затрепетало от радости. Наоборот, его сослуживцы, состарившиеся на службе политике, с рассчитанной холодностью слушали рассказ браво. Теперь они убедились, что дон Камилло и донна Виолетта ускользнули из-под их власти. Не имея больше надобности в Джакопо, они позвали стражу и велели отвести браво в тюрьму.
- Надо будет послать поздравление кардиналу-секретарю по случаю брака его племянника с самой богатой наследницей нашего города, - сказал судья Совета Трех, когда дверь за подсудимым затворилась. - Влияние неаполитанца может еще нам пригодиться.
- А если он расскажет о том, как Сенат противился его браку? - усомнился синьор Соранцо.
- Ну, мы всегда можем сложить нашу вину на прежний состав Совета. Вот, вы присутствовали на первом нашем собрании, синьор; позже опыт даст вам не раз случай убедиться, что как бы ни была совершенна наша теория, в практике могут всегда случиться ошибки… Да, не надо забывать о деле молодого Градениго; оно очень серьезно.
- Мне давно известно его распутство, - ответил самый старый из членов Совета. - Очень грустно, что у такого благородного патриция, как синьор Градениго, такой недостойный сын. Во всяком случае, ни государство, ни город не потерпят убийств.
- Пусть они будут как можно реже! - сказал молодой сенатор.
- Конечно, это очень желательно. По секретным розыскам, вся тяжесть вины падает на Джакопо, но нельзя не доверять и его донесениям, в чем мы имели случай не раз убедиться.
- Как! Разве Джакопо является сыщиком?
- Мы поговорим об этом после, на свободе, синьор Соранцо. А сейчас нам надо рассмотреть вопрос о покушении на жизнь одного из венецианцев, находящегося, несмотря на отъезд его из Венеции, под покровительством ее закона.
Члены Тайного Совета начали серьезное обсуждение дела двух преступников: Джакомо Градениго и ювелира.
В результате совещанием было решено наказать Джакомо Градениго ссылкой на десять лет в провинцию, а Осию - пожизненным изгнанием.
- Мы не должны скрывать ни этого приговора, ни причин, которыми он был вызван, - сказал судья Совета Десяти после прений. - Государство не может упускать случая оповестить о своем правосудии.
- На нынешний вечер мы покончили наши дела, синьоры, - сказал сенатор Соранцо. - Разойдемся теперь по домам?
- У нас еще дело Джакопо.
- Ну, его мы можем передать в обыкновенный суд.
- Как вы найдете нужным поступать, синьоры?..
Все согласились.
Соранцо уехал первым, но остальные члены Совета еще долго совещались между собой. Затем было отправлено приказание уголовному судье, и после этого, наконец, каждый из них вернулся в свой дворец.
Глава XXIX
На следующее утро состоялись похороны Антонио. В соборе продолжали служить заупокойные обедни. Монах-кармелит был во главе священников. В ту минуту, когда собирались выносить тело Антонио, он вдруг почувствовал, что кто-то дернул его за рукав; последовав за незнакомцем, он очутился в стороне от толпы, среди темных церковных колонн.
- Вам приходилось давать отпущение умирающим? - сказал незнакомец скорее утвердительным, чем вопросительным тоном.
- Это моя обязанность.
- Сенат не забудет ваших услуг; они понадобятся после похорон этого рыбака.
Отец Ансельм побледнел, но склонил голову, желая этим показать, что он готов исполнить свой долг. В эту минуту подняли тело Антонио, и похоронная процессия направилась к Большой площади. Мальчики соборного хора шли впереди, за ними шли взрослые певчие.
Монах поспешил занять место за ними.
За телом шел загорелый юноша. Это был внук Антонио, освобожденный теперь от работ на галерах. В его наружности можно было различить черты честного, умного и гордого рыбака, останки которого несли в это время к арсеналу.
Он не проронил ни одной слезы до той поры, пока тело не исчезло от его взора. Тогда он вышел из толпы и дал волю слезам. Он плакал, как может плакать человек его возраста, почувствовавший себя совершенно одиноким.
В темной тюремной камере, куда заключили Джакопо после допроса на Совете Трех, он провел ночь. На рассвете браво снова предстал перед судьями, которым заранее были даны предписания. Он не старался оправдаться и наотрез отказался отвечать на вопросы.
- Вы сами знаете, что я делал и чего не совершил, - сказал он надменно. - А потому соблюдайте ваши интересы.
Когда его привели обратно в камеру, он попросил есть. От браво отобрали все вещи, которыми он мог бы причинить себе вред, внимательно осмотрели его цепи и оставили его одного. Вдруг Джакопо услышал, что кто-то подошел к его двери. Отодвинули засовы, и дверь отворилась. На пороге стоял священник. Войдя в комнату, он поставил зажженную лампу на стол, где были хлеб и кружка с водой.
Джакопо спокойно принял монаха.
- Добро пожаловать, - сказал он. - Я вижу, что сенаторы, изгоняя меня с лица земли, заботятся обо мне.
Отец Ансельм вздрогнул.
- Я тебя представлял совсем другим, Джакопо.
Он смолк, потому что услышал рыдания и понял, что они были не одни. Оглянувшись, он увидел Джельсомину, которая, воспользовавшись доверенными ей ключами, тихо вошла в камеру и теперь стояла сзади монаха. Джакопо, заметивши ее, застонал и отвернулся.
- Кто ты, дочь моя, и зачем ты здесь? - спросил ее монах.
- Это дочь тюремного смотрителя, - сказал Джакопо, чувствуя, что девушка была не в силах отвечать. - Я познакомился с ней, благодаря моим частым посещениям этой тюрьмы.
Отец Ансельм посмотрел на обоих. Сначала выражение его глаз было строгое, но мало-по-малу он смягчился.
- Вот следствие страстей! - сказал он таким тоном, в котором слышались одновременно и упрек, и сожаление. - Таковы всегда плоды преступления.
- Отец, - вскричал Джакопо, - я еще заслуживаю этот упрек, но девушка, которую вы сейчас видите, она ни в чем неповинна.
- Мне приятно это слышать.
Грудь заключенного высоко поднималась. Джельсомина рыдала, вся содрогаясь.
- Зачем ты вошла сюда? И знала ли ты, чем занимался тот человек, которого ты любишь? - спросил монах, стараясь придать больше строгости своему голосу.
- Я ничего не знала, нет, нет, нет!
- И теперь, когда ты знаешь правду, ты, конечно, уже перестала быть жертвой своей страсти?
Джельсомина опустила голову, скорее под влиянием горя, чем от стыда, и ничего не ответила.
- Пусть лучше она будет обо мне самого дурного мнения, - сказал Джакопо глухим голосом. - Ей будет легче тогда возненавидеть мою память.
Джельсомина молчала.
- Видно, что ее бедное сердечко сильно страдает, - сказал участливо монах. - Надо как можно бережнее обращаться с этим нежным цветком… Послушайся меня и твоего рассудка, дочь моя, не поддавайся слабости.
- Не расспрашивайте ее, батюшка. Пусть она уйдет! Пусть проклинает меня!
- Карло! - воскликнула Джельсомина.
Последовало продолжительное молчание. Заключенный, казалось, боролся сам с собой. Наконец, он прервал молчание.
- Отец, - сказал он торжественно, - я надеялся, что эта несчастная девушка победит свою слабость, узнав, что тот, кого она любила, оказался… браво; я желал этого, но я не знал тогда величия женского сердца… Скажи мне, Джельсомина: можешь ли теперь без ужаса смотреть на меня?
Джельсомина, дрожа, посмотрела на него и улыбнулась. Джакопо вздрогнул так, что монах услышал бряцание его цепей.
- Довольно, - сказал браво, делая страшное усилие, чтоб успокоиться. - Джельсомина! Ты услышишь мою исповедь. Ты долго была, не подозревая того, хранительницей моей тайны; и теперь я ничего больше не скрою от тебя.
- Но, Антонио! - вскрикнула Джельсомина. - Ах, Карло, Карло! За что ты убил этого бедного рыбака?
- Антонио! - повторил монах. - Разве тебя обвиняют, мой сын, в смерти Антонио?
- За это именно преступление меня приговорили к смерти.
Монах опустился на скамейку и словно замер, между тем как его взгляд, полный ужаса, переходил по очереди с бесстрастного лица Джакопо на дрожавшую Джельсомину. Он начинал видеть правду из-за таинственной занавеси, которой ее скрывала политика Венеции.
- Здесь произошла страшная ошибка, - сказал он, задыхаясь. - Я побегу сейчас к судьям и выведу их из заблуждения.
Заключенный спокойно улыбнулся и протянул руку, чтобы удержать монаха.
- Это ни к чему не приведет, потому что Совет Трех желает осудить меня за смерть Антонио.
- Но ты ведь будешь безвинно казнен! Я был свидетелем его смерти и докажу, что его убили другие.
- Отец, - вскрикнула Джельсомина, - повторите ваши слова, скажите мне еще раз, что Карло не сделал этого ужасного преступления.
- Он меньше всех виновен в этом преступлении.
- Да, Джельсомина, - вскричал Джакопо, протягивая ей руки, - я не виновен в этом преступлении, как и во всех других, которые мне приписывают!
Крик радости вырвался из уст Джельсомины.
- Я вам говорил, что по ложному обвинению в контрабанде моему несчастному отцу пришлось тяжко страдать много лет в проклятой тюрьме, в то время, как мы его считали живущим в ссылке на островах. Наконец, нам удалось представить вниманию Совета несомненные доказательства невинности старика, вполне достаточные, чтобы убедить патрициев в несправедливости прежнего приговора; но эти люди не желали признавать своих ошибок. Совет так долго медлил оказать нам справедливость, что моя бедная мать умерла от горя. Сестра, которая тогда была в годах Джельсомины, не надолго пережила мать… И единственной причиной, на которой основывался Сенат в своей медлительности, было подозрение, что на самом деле в том преступлении, за которое поплатился мой отец, был виновен один молодой человек из патрициев.
- Так неужели Сенат отказался исправить свою ошибку? - спросил монах.