- Я очень признательна вам, - отвечала Виолетта, - но боюсь, что я беспокою вас своей просьбой в тот самый момент, когда вы очень заняты делами государства.
- К сожалению, мой возраст и мои болезни не позволяют мне заниматься делами республики, как бы я того хотел. Но все обстоит лучше, чем можно было ожидать; договор с императором для нас очень выгоден, неприязнь Рима смягчена. Этим мы обязаны одному молодому неаполитанцу: он имеет хорошие связи при дворе папы через своего дядю…
- Вы так добры ко мне, синьор, и я не скрою от вас, что сегодня, кроме желания видеть вас, меня привело сюда намерение воспользоваться вашей добротой для одного дела, - скромно, но решительно обратилась к старику донна Виолетта.
- Посмотрите, донна Флоринда, наша питомица унаследовала от своих предков и привычку покровительствовать. Я одобряю это от всей души. Я только замечу тебе, что надо быть осторожной и, делая добро одному, не повредить этим другому. Так в чем же дело? За кого ты хлопочешь? За кого-нибудь из твоих служащих, за твою кормилицу?
- Нет, синьор, моя просьба гораздо важнее…
- В наш век, в век новых веяний, нельзя слишком сурово относиться к новшествам, - серьезно и даже сурово сказал синьор Градениго. - Но если бы Сенат не пресекал все сумасбродные теории молодости, то их пагубное влияние проникло бы в народ… Да, я многое согласен исполнить. Если ты нуждаешься в деньгах, проси у меня, сколько хочешь… Но помни, я не пожалею того, кто нарушает покой нашей республики.
Это неожиданное предупреждение смутило Виолетту, но она поборола смущение и сказала твердо:
- Вам известно, синьор Градениго, что я не отблагодарила еще за оказанную мне услугу.
- Дело принимает серьезный оборот. Донна Флоринда, наша Виолетта очень взволнована, и я просил бы вас объяснить мне все подробнее.
- Хотя я не совсем в курсе дела, - отвечала компаньонка, - но, насколько я могла понять, я думаю, что это относится к спасению жизни Виолетты…
Лицо синьора Градениго стало серьезным.
- Теперь я понимаю. Правда, - сказал он, обращаясь к девушке, - дон Камилло прилетел к тебе на помощь как-раз в тот самый момент, когда ты могла пойти ко дну вслед за своим дядей. Но дон Камилло не какой-нибудь гондольер, чтобы ждать за это подачки. Ведь ты его поблагодарила, и этого вполне достаточно.
- О, да! Я вечно останусь ему признательна.
- Я вижу, донна Флоринда, что ваша ученица увлекается романами; ей не мешало бы почитать и молитвенник.
- Синьор, если я не оправдываю достаточно доверия моих наставников, то в этом виновата одна я, - с живостью заметила девушка. Дон Камилло Монфорте давно хлопочет в Сенате о восстановлении его в правах предков. Вы, синьор, пользуетесь там большим доверием, и если бы вы ему оказали поддержку, Венеция потеряла бы в доходах, но зато приобрела бы славу честности, которой она так добивается.
- Ты была бы хорошим адвокатом, милая. Хорошо, я подумаю о твоей просьбе, - сказал дон Градениго, снисходительно улыбаясь.
Донна Виолетта, обрадованная этим обещанием, схватила протянутую ей опекуном руку и с жаром поцеловала ее. Это волнение показалось подозрительным старику.
- Ты слишком хороша, и всякий бы на моем месте не устоял против твоей просьбы. Что касается прав дона Камилло… Да, положим, все равно, ты этого хочешь, и дело будет рассмотрено с тем снисхождением, в котором так часто упрекают наше правосудие.
- Вы хотите сказать, что будете тверды, но не бесчувственны к интересам иностранца.
- Я боюсь, как бы подобное толкование не разрушило наших надежд. Но я рассмотрю дело… Ну, а теперь о другом. О моем сыне. Я надеюсь, что, ради любви ко мне, ты считаешь его своим другом.
- Двери моего дворца всегда открыты для синьора Джакомо, - сказала холодно Виолетта. - Сын моего опекуна всегда приятный гость для меня.
- Я очень рад этому и желал бы, чтобы он убедил тебя в своем расположении к тебе… Но в наше время осторожность - высшая добродетель. И если юноша немного робок, то, будь уверена, это из боязни преждевременно внести беспокойство в среду лиц, интересующихся твоей судьбой, моя девочка.
Обе женщины поклонились и запахнули свои мантильи: нетрудно было догадаться, что они собирались уходить. Донна Виолетта подошла к старику, и, простившись с ним, женщины вернулись на гондолу.
Синьор Градениго молча прошелся несколько раз по комнате. В обширных покоях его дворца было тихо; но эта тишина вскоре была нарушена приходом молодого человека. По виду и по манерам в нем сразу можно было распознать кутилу. Он с шумом вошел в кабинет отца.
- Как всегда, тебе не повезло сегодня, Джакомо, - сказал синьор Градениго с отеческой снисходительностью, к которой примешивался и упрек. - Донна Виолетта только-что ушла от меня. А ты, верно, возвращаешься со свидания с дочерью какого-нибудь ювелира.
- На этот раз вы ошибаетесь, отец, - возразил молодой человек, - ни сам ювелир, ни даже банкир, ни его дочь мне теперь не интересны.
- Гм… Это что-то необыкновенное. Я бы хотел, Джакомо, чтобы ты сумел воспользоваться тем случаем, который представляет моя опека над донной Виолеттой, и понял бы всю важность того, что я тебе советую.
- Будьте покойны, батюшка. Я довольно страдал от недостатка того, чего у донны Виолетты имеется с избытком, чтобы пропустить такой лакомый кусок. Отказывая мне в моих нуждах, вы как бы заручились моим согласием на этот счет.
- Теперь не до упреков, Джакомо, пойми: иностранец - твой соперник. После происшествия на Джудекке он победил сердце Виолетты. Она бредит им и совершенно не думает о тебе. Ты не забыл сообщить Совету об опасности, которая угрожает нашей наследнице миллионов?
- Да, я напомнил.
- И каким образом?
- Самым простым, но самым надежным… Львиная Пасть…
- Да, это решительный поступок.
- И, как все рискованные, - наиболее выигрышный. Наконец-то мне повезло, и в доказательство я мог представить кольцо с печатью неаполитанца.
- Ты не понимаешь опасности твоего поступка. Я боюсь, как бы не узнали почерка на твоем сообщении. А каким образом ты достал перстень?
- Будьте покойны! Если я иногда и не слушался ваших советов, то я их помнил. Неаполитанец погиб, и если Совет, в котором и вы, отец, состоите, будет себе верен, то наш враг будет отдан под надзор, если не выслан.
- Совет Трехсот исполнит свой долг, в этом нечего сомневаться; я буду счастлив, если твое усердие не повлечет за собой никаких нежелательных последствий, - многозначительно заметил старый сенатор.
Но молодой человек, привыкший к интригам и доносам, отнесся к предостережению отца с обычной беспечностью и вышел из комнаты, насвистывая что-то. Сенатор остался один. По его походке можно было заметить, что он был сильно озабочен. В это время какая-то фигура скользнула вдоль соседней полутемной комнаты и остановилась в дверях кабинета. Это был пожилой человек с загорелым лицом и седыми волосами. По одежде из грубой и дешевой материи в нем можно было узнать рыбака. Но было что-то благородное в его выразительных глазах; мускулы его голых рук и ног говорили о большой физической силе. Он мял в руках шапку.
- А, это ты, Антонио, - сказал патриций. - Что тебе надо?
- Синьор, у меня есть кой-что на душе.
- Вероятно, буря опять помешала твоему улову. Возьми вот! Ты - мой молочный брат, и я не хочу, чтобы ты нуждался.
Рыбак отступил с достоинством, не приняв подачки.
- Я не прошу милостыни, синьор; ведь, кроме денег, есть еще другие нужды и страдания.
Сенатор испытующе посмотрел на него и, прежде чем ответить, запер дверь кабинета.
- Как всегда ты всем недоволен, Антонио! Ты привык толковать о вещах, которые выше твоего понимания. Ведь тебе известно, что твои убеждения навлекали уже на тебя недовольство государства. Народ и бедняки должны слушаться, а не критиковать. Чего ты добиваешься на этот раз?
- Вы меня не понимаете, синьор: я привык к бедности и к нужде. Сенат - мой хозяин. Я признаю это. Но при всей бедности меня нельзя лишать человеческих чувств.
- Опять о своих чувствах! Ты о них говоришь при всяком удобном случае, Антонио, как-будто они важнее всего.
- Да, они важны для меня, синьор. Несмотря на то, что я мало придаю значения личным интересам, на этот раз я должен побеспокоить вас просьбой. С раннего моего детства я привык слышать от той женщины, которая была нашей общей кормилицей, что после моих родителей я больше всего должен любить ваше семейство. Я не ставлю себе в заслугу мою природную чуткость, но все же скажу, что правительство не должно легкомысленно относиться к людям, умеющим чувствовать.
- Опять правительство виновато! Ну, говори, чего ты хочешь?
- Вам, синьор, известна история моей скромной жизни. Я не стану вам говорить о моих детях, которых судьба отняла у меня одного за другим. Да, лишиться пяти славных честных сыновей! Но я примирился с этим.
- Можно позавидовать твоей покорности, Антонио. Знаешь ли, иногда легче перенести смерть ребенка, чем его ошибки при жизни.
- Ах, синьор, мои дети только смертью и причинили мне горе. Но и тогда я старался утешить себя тем, что больше им не придется страдать.
Старик отвернулся, чтобы скрыть волнение.
Губы сенатора задрожали, и он быстро прошелся по комнате.
- Теперь я хлопочу за живых, - продолжал рыбак. - Я прошу вашей помощи, чтобы спасти моего внука от галер. Государство посылает его, четырнадцатилетнего мальчика, сражаться с турками, не обращая внимания ни на его годы, ни на мою старость и одиночество: его отец убит в последнем сражении с турками же.
Остановившись, рыбак посмотрел в глаза сенатора, но тот оставался бесстрастным. Расчет старого политика заглушал в нем всякую человечность, особенно когда дело касалось военных дел республики.
- Я бы хотел, чтобы ты обращался ко мне только за материальными нуждами, Антонио. Твой внук не подвергается большим опасностям, чем другие. Ты знаешь, что республика нуждается в службе всех своих подданных.
- Точно так, синьор! А вот я сейчас встретил синьора Джакомо, вашего сынка, - он прогуливается в гондоле…
- Замолчи сейчас же!
- Мои дети меня никогда не огорчали при жизни, - проговорил рыбак тихо, но мрачно.
Синьор Градениго почувствовал резкую ноту этого упрека. Пройдясь несколько раз молча по комнате, он настолько овладел собой, что мог отвечать спокойно.
- Антонио, твоя смелость и твой резкий характер мне давно известны. Если тебе нужны молитвы за умерших и материальная поддержка, я готов помочь тебе; но, прося моего ходатайства перед, командиром галерного флота, ты просишь невозможного в это критическое время даже для дожа, если бы дож был…
- Рыбак! - докончил Антонио, видя, что сенатор прервал его речь. - Прощайте, синьор!
Антонио поклонился и вышел. Он ушел незамеченным, потому что сенатор избегал взгляда рыбака, чувствуя справедливость его слов. Прошло несколько минут. Новый шум заставил старика очнуться: дверь отворилась, и лакей доложил о приходе какого-то человека, который просил аудиенции.
- Пусть войдет! - ответил сенатор, придавая своему лицу обычное выражение.
Лакей удалился, и в комнату быстро вошел человек в маске и в плаще. Он снял маску и плащ. Сенатор узнал страшного браво Джакопо.
Глава VI
- Заметил ли ты человека, который сейчас вышел от меня? - спросил поспешно сенатор.
- Да, синьор. Это Антонио, рыбак с лагун.
- Тебе приходилось иметь с ним дело?
- Никогда, синьор.
- Но ты ручаешься, что он?..
- Молочный брат вашей светлости.
- Я тебя не спрашиваю о его детстве, о его происхождении, но о его настоящем положении, - резко оборвал синьор Градениго, избегая проницательного взгляда Джакопо. - Ты слышал о нем что-нибудь от рыбаков?
- Нет, синьор, по роду моей службы мне не приходится вращаться среди рыбаков…
- Скажи, в качестве кого тебе известен Антонио?
- В качестве человека, уважаемого среди его собратьев, человека ловкого, трудолюбивого, - одним словом, знатока своего дела.
- Не хочешь ли ты сказать, что он контрабандист?
- Нет, он занят с раннего утра до позднего вечера ловлей рыбы в лагунах, и ему некогда заниматься другими делами.
- Тебе известна, Джакопо, строгость наших законов, касающихся государственных доходов?
- Как же, я знаю, что приговор святого Марка всегда очень суров, если нарушаются его денежные интересы.
- Я не спрашиваю твоего мнения на этот счет! Так вот, этот человек имеет привычку искать популярности у своих собратьев и заниматься делами, о которых могут судить только представители власти.
- Синьор, он стар, а с годами люди становятся смелее.
Сенатор недоверчиво посмотрел на браво, словно желая прочесть в его лице точное значение его слов.
- Несмотря на годы, этот человек неосторожен в своих словах, и я боюсь как бы он не повредил, себе этим. Я люблю этого человека; вполне естественно быть несколько пристрастным к тому, кто был вскормлен с тобой одной и той же грудью.
- Вы правы, синьор.
- Так вот, ради этого я хотел бы, чтобы он был осторожнее и сдержаннее. Тебе известен его взгляд на призыв во флот всех молодых людей ия рыбаков?
- Я знаю, что у него отняли внука, который работал вместе с ним.
- Да, чтобы с честью, а может быть, и с выгодой служить республике!
- Может быть, синьор.
- Ты сегодня не разговорчив, Джакопо! Но, если ты знаешь этого рыбака, посоветуй ему быть осторожнее. Ведь Сенату может наскучить недовольство тех, о благосостоянии которых он заботится с отеческой любовью.
Браво поклонился в знак согласия, а сенатор с беспокойством ходил по комнате.
- Ты слышал о постановлении суда по делу генуэзца? - спросил он. - Приговор был вынесен немедленно, и, хотя говорят о вражде между нами и Генуэзской республикой, Европа, надеюсь, может убедиться в беспристрастии нашего суда. Ну, скажи, что говорят о нашем беспристрастии и особенно о быстроте суда? Заметь, ведь нет и недели, как это дело представлено на суд.
- Ничего нельзя сказать против той быстроты, с которой республика наказывает обиды.
- Да, у нас правосудие идет навстречу общественным нуждам. Итак, быстрота последнего постановления служила темой для разговоров этой ночью?
- Синьор, венецианцы не знают, как нахвалиться своим правительством.
- Действительно, ты так думаешь, Джакопо? А мне кажется, что они охотнее высказывают недовольство. Положим, осуждать и скупиться на похвалы - это в натуре человека. Этот приговор не должен пройти мимо внимания венецианцев. А у кого постоянно перед глазами будут примеры справедливости, тот в конце-концов полюбит эту добродетель. Немногие республики способны на такое беспристрастие, когда дело идет об их интересах.
- Каким образом республика может отвечать за какого-нибудь торговца, синьор?
- Через посредство своих граждан. Тот, кто налагает наказание на своих подданных, страдает несомненно. Ведь какой палец ни укуси, все равно больно. Не правда ли, Джакопо?
- Так-то оно так! Но и пальцы бывают разные, синьор.
- Тот, кто тебя не знает, Джакопо, может тебя принять за противника нашего строя. Ни один воробей не упадет в республиканской Венеции, не причинив горя сердцу Сената… Скажи мне теперь: ропот торговцев относительно уменьшения золота все еще продолжается? Теперь не так легко разжиться цехинами, как раньше, а между тем жадность влечет их к золоту.
- Ну, нет, судя по лицам, которые я встречал за последнее время на Риальто, нельзя сказать, что их дела плохи.
- Гм… Так вот оно как… Среди них, правда, немало таких, которые дают взаймы нашим молодым людям под проценты.
- Я слышал, что синьор Джакомо приносит им дохода больше, чем остальные.
- Что? Мой сын, мой наследник! Не обманываешь ли ты меня?
- Известно, что ваш сын слишком широко распоряжается деньгами…
- Это важное сведение. Очень важное! Надо как можно скорее убедить юношу в важности последствий его неблагоразумия… А ростовщик, пользующийся его неопытностью, будет наказан. И, в назидание, долг будет конфискован в пользу должника. Я считаю своей святой обязанностью заняться этим делом. Ну, а приходилось тебе за это время выступать в твоей главной роли - "исправителя чужих ошибок"?
- Важного делать ничего не приходилось… Есть один, который сильно ко мне пристает, но я еще не знаю, чего он от меня добивается.
- Твое дело щекотливого свойства, но не забудь - награда обеспечена.
При этих словах глаза браво блеснули гневным огнем.
- Сенат бывает суров, - продолжал сенатор, - но его милости безграничны, и его прощение искренно. Мне трудно убедить тебя в этом, Джакопо… Нет, каково это!.. Скажите на милость, этот выродок тратит свое добро на пользу ростовщиков! Не могу я этого допустить… Но ты мне еще не сказал, Джакопо, кто именно ищет твоих услуг… О нем надо донести.
- На него нечего доносить, потому что он хочет иметь дело с тем, с кем почти преступно быть в каких-нибудь сношениях.
- Лучше предупредить преступление, чем довести его до наказания такова должна быть цель всего правления. Так ты не хочешь назвать его имени?
- Это один благородный неаполитанец, который уж давно живет в Венеции из-за дел, касающихся значительного наследства.
- А, это дон Камилло Монфорте. Не правда ли, неприятная личность?
- Он самый, синьор.
Молчание было нарушено звоном часов с колокольни. Пробило одиннадцать часов…
- Хорошо, Джакопо. Твоя верность и твоя аккуратность не останутся без награды. Не забудь про рыбака Антонио: его ропот может навлечь на него недовольство Сената: кроме этого, следи за тем, что происходит среди торговцев на Риальто. Что касается этого иноземца, возьми скорее твою маску и плащ и присоединись к любителям вечерних развлечений… Ступай к ним на площадь.
Браво быстро исполнил приказание с ловкостью человека, привыкшего к переодеваниям, и со спокойствием, которому мог бы позавидовать и сам сенатор. Дон Градениго нетерпеливым движением руки торопил Джакопо.
Когда дверь за браво закрылась, сенатор посмотрел на часы и начал ходить по комнате. Час спустя послышался стук в дверь, и человек в маске вошел в кабинет.
- Очень счастлив видеть вас у себя, дон Камилло, - сказал сенатор в то время, как пришедший снимал плащ и маску. - Судя по времени, я думал, что буду лишен удовольствия видеть вас сегодня.
- Простите великодушно, но вечерняя свежесть, уличное оживление, несмотря на боязнь лишить вас драгоценного времени, задержали меня дольше, чем я рассчитывал. Но я надеюсь на вашу всем известную доброту, синьор Градениго.