И мой? Ужели сей покину кров -
Родную гавань, славы колыбель
Моей, обитель света и тепла,
Чистейший храм хрустально-золотой, -
Мое владенье? Пусты, холодны
Сии чертоги станут без меня.
Не роскошь, не величие, не блеск
Провижу: мрак провижу – смерть и мрак.
О, даже в мой приют, мое гнездо,
Пришли виденья Тартара, дабы
Глумиться и вещать погибель… Нет!
Землей клянусь, и хлябью всех пучин:
За рубежи пылающих высот
Неотвратимо протяну десницу -
И дрогнет самозванец юный, Зевс,
И Крон опять воссядет на престол!"
Он рек – и смолк. Но полнили гортань
Угрозы, хриплый порождая рык…
В театре пуще грянут свист и гул,
Коль тишины потребует актер;
Прикрикнул Бог – а Призраков орда
Взглумилась гаже втрое, и гнусней.
И над зеркальным полом плыл туман,
И мнилось, пол преображался в топь.
И боль неслыханная проползла
По телу Бога – мнилось, лютый змий,
Проникший сквозь подошвы ног, достиг
До темени, под коим свился в клуб -
И сгинул… Тотчас ринулся к вратам
Восточным Бог, и там, за целых шесть
Часов до часа утренней зари,
Дохнул на створы – и, со створов прочь
Туман тяжелый свеяв, широко
Врата над океаном распахнул.
И шаровидный огнь парил, готов
Дневного бога по небу нести;
Вращался, облеченный мглою туч -
Точнее, полускрытый: свет не гас,
Не прятался бесследно – там и сям
Высверкивали очертанья сфер,
Колюров, дуг и пламенных кругов;
И молнии глубокий слал надир
К зениту – иероглифы чертил;
И всякий жрец, и всякий звездочет
Во время óно знал их тайный смысл,
Разгаданный за сотни долгих лет -
И позабытый ныне: мы найдем
Лишь на стенах египетских руин
Такие письмена… И было два
Крыла у шара – пламенных крыла;
И при явленье Божества они
Приподнялись, готовя первый взмах,
И за пером расправили перо,
Отряхивая мглу – но самый шар
Таился в ней, приказа ждал. Приказ
Тотчас бы отдал Бог, и день зажег,
И спасся бегством – бегством в небеса…
Увы! Теченье суток торопить
Никто не властен – даже божество.
И не зарделось утро: пресеклись
Рассветные приготовленья враз.
И пламенели крылья-близнецы
Вотще; вотще зияли широко
Восточные врата ночной порой.
Титан, который некогда был горд,
Неукротим – согнул невольно выю
Под гнетом черных, тягостных годин.
И на угрюмой облачной гряде -
Меже, разъединявшей день и ночь, -
Простерся Бог, померк и простенал.
И свод небесный тысячами звезд
Глядел на Бога скорбно – и Уран
Глаголал из космических глубин,
Торжественно и тихо молвив так:
"О сын мой! Сын пресветлый! Ты зачат
Землей от Неба древле, Чадо Тайн,
Что непостижны для самих же сил,
Тебя творивших! Огненный восторг,
Всемощный пыл, всевластную любовь -
Отколь, и кто нам это ниспослал?
А нашей страсти зримые плоды -
Божественные символы, во плоть
Облекшие невидимую жизнь -
Бессмертную, и сущую везде.
И в мире новом ты – светлее всех,
Всех остальных собратьев и Богинь!
Борьба меж вами нынче, и мятеж:
Отцу враждебен сын. Я видел: пал
Мой первенец, развенчанный отец,
Меня – меня! – моливший: "защити!"
Но был неотразим сыновний гром,
И я в туманы спрятал бледный лик…
Свою погибель чуешь? Неспроста,
Коль Боги не походят на Богов!
Я создал вас божественными встарь:
Суровы, строги, безмятежны, вы
Миропорядок божеский блюли.
А ныне стали страх, томленье, гнев,
И лютость вам присущи наравне
Со смертными, чинящими раздор
В юдоли бренной… Сын мой, это знак -
Прискорбный знак паденья и конца!
Но не сдавайся! Ты могуч и смел,
Ты – горний странник, несомненный Бог!
О, дай отпор годинам тяжким, полн
Эфирной мощи! Я же – только голос,
Безликий, точно ветер и прилив -
Как ветер и прилив, сыны стихий.
Но ты – иной. А посему – спеши
Опередить беду. Хватай стрелу,
Покуда лучник целится! Стремись
На землю: Крон спасения взалкал!
А я крылатый огнь оберегу
И буду небесам опекуном".
Вселенский шепот слыша, исполин
Восстал тотчас, и поднял к сонму звезд
Свой лик, раскрывши веки широко.
Уран умолк. Но, веки широко
Раскрывши, все глядел на сонмы звезд
Гиперион… А после, как ловец
Жемчужин, прыгающий с борта в хлябь,
Склонился Бог – и с кромки межевых
Свинцовых туч беззвучно канул в ночь.
Книга II
В один и тот же быстрокрылый миг
Низринулся Гиперион стремглав,
А Крон и Тейя край узрели, где
Рыдала Рея, и Титаны стон
Вздымали. Слезы падали во мглу,
Стенанья глохли: яро грохотал
Незримый водопад, и горных рек
Незримых раздавался грозный рев -
И стонущий не слышал сам себя.
Скала скалу теснила, всяк утес
К соседнему склонялся, точно зубр,
Челом к челу встречающий врага:
Они смыкались в каменную сень,
Изгоям дав угрюмейший затин.
Сидевшему – престолом был гранит,
Лежавшему – постелью был базальт,
Иль сланец… И не все тут собрались:
Иной был в узах, странствовал иной.
Терзались Кой, и Гиг, и Бриарей,
Порфирион, и Скорбий, и Тифон,
И много прочих, грозных силой мышц, -
Терзались там, где каждый тяжек вздох,
И стиснутых зубов не разожмешь,
И ни один сустав согнуть нельзя -
Настоль вязка мрачнейшая среда,
Облекшая страдальцев – лишь сердца
Трепещут и колотятся, гоня
Из жилы в жилу судорожно кровь…
Скиталась бесприютно Мнемозина,
Блуждала Фойба от луны вдали:
Бродяжить были многие вольны -
Но большинству пришлось ютиться здесь.
Застыли там и сям громады тел -
Не столь печально хмурое кольцо
Камней священных, древних кельтских глыб -
На пустоши, когда вечерний дождь
Заморосит в унылом ноябре,
Заброшенное капище кропя.
Но все крепились: ни глагол, ни жест,
Ни взгляд не выдавал ничьей тоски.
Давно и втуне ярость исчерпал
Поникший Крий, в осколки раздробив
Булатной палицей ребро скалы.
Но шею змия стискивал Япет
В огромном кулаке, – а змий давно
И жало вывалил и, словно плеть,
Обвис, казненный – ибо не дерзнул
Зевесу ядом в очи плюнуть гад.
И распростерся подбородком вверх
Страдалец Котт, а теменем – в кремень
Уперся и, раскрыв беззвучно рот,
Вращал глазами страшно. Близ него
Стояла та, кого гигантский Каф
Зачал, и в лютых муках матерь Гея
Рожала – ибо Азия крупней
Всех остальных рожденных Геей чад.
И мысль о достославных временах
Грядущих просветляла скорбный лик:
В поречьях Окса или Ганга храм
За храмом рисовала ей мечта,
И острова, и купы щедрых пальм…
И Титаниде скипетром служил
Индийского слона огромный клык.
Над ней, облокотившись об уступ,
На коем он свалился, Энкелад
Лежал: когда-то смирный, словно вол,
Пасущийся средь заливных лугов -
А ныне злобный, точно лев иль тигр.
И, месть лелея, мысленно теперь
Метал он горы во второй войне,
Грядущей – и с Олимпа Божества
Бежали в обликах зверей и птиц.
Здесь Атлас был; и Форкий, что Горгон
Зачал; и были Океан с Тефидой,
У коей на груди рыдала дщерь
Климена, распустившая власы.
Фемида же упала подле ног
Закутанной, что горная сосна,
В холодные, сырые облака,
Неузнаваемой царицы Опс.
Но здесь прервется перечень имен:
Коль Муза возжелает воспарить -
Задержишь ли? А Музе время петь
О Кроне с Тейей, что сюда взошли
От горших бездн по скользкой и крутой
Тропе… Возникли две главы сперва
За гранью скал, потом тела – и вот
Осталось восхожденье позади.
И к логову изгоев Тейя длань
Беспомощно простерла – трепеща,
Украдкой созерцая Кронов лик.
Пытался богом оставаться Бог:
Отринуть гнев, томление, печаль,
Тоску, надежду, ярость, и алчбу
К отмщению, и – паче прочих чувств -
Уныние… Вотще! Бесстрастный Рок
Его седины мертвою водой
Уж окропил, и сопричислил к смертным.
Застыла Тейя в страхе… И сыскал
Несчастный сам дальнейшую стезю.
Больнее сердцу от земных потерь,
Душе тоскливей от мирских утрат,
Коль видишь злополучную семью,
Где беды столь же тяжкие стряслись.
И Крон, войдя к изгоям, обомлел
И сник бы, но взглянуть успел в глаза
Тому, кто был могуч, и Крона чтил -
Титану Энкеладу. И воспрял,
Одушевился Крон – и грянул клич:
"Глядите, вот ваш Бог!" И грянул стон
В ответ, и скорбный вой, и жалкий вопль -
Но всяк склонился, Крона восхвалив.
Развеяв сумрак облачных завес,
Глядела Опс, отчаянно бледна,
С мольбой в запавших, выцветших очах.
Когда взревет Зима, дремучий бор
Шумит – подобный же возникнет шум
Среди бессмертных, если, перст воздев,
Глаголать Бог намерится – изречь
Неизрекомое, и каждый звук
Заставить загреметь и заиграть.
Утихнет буря – и дремучий бор
Уснет, и более ни шум, ни шорох
Не раздадутся. Но затих едва
Средь падших гул – и тотчас, как орган,
Что, хору дав умолкнуть, вдруг аккорд
Рождает серебром басовых труб,
Державный Крон безмолвие прервал.
Прервал – и рек: "Ни сердце, мой судья
Пристрастный, не способно разъяснить,
За что нам нынче выпало сие, -
Ни первобытный духовластный миф,
Изложенный в стариннейшей из книг,
Которую хранитель звезд, Уран,
У темных берегов, из темных волн,
С незнаемого дна сумел извлечь, -
Нам, из безвидных спасена зыбей,
Незыблемый гласит она закон!
Ни миф, ни знак, ни вещая борьба
Стихий – земли, воды, ветров, огня, -
Когда они воюют меж собой,
Вдвоем, втроем, а то и вчетвером
Затеяв распрю, все противу всех:
Ярятся огнь и ветер, а вода
Обоих дождевая оземь бьет -
И, если молния отыщет серу,
Мир дрогнет, – ни борьба стихийных сил,
Ни знак, ни миф не властны сообщить,
За что вам нынче выпало сие!
Нигде разгадки нет – хоть я вперял
Зрачки до боли во вселенский свиток:
За что же вам, древнейшим Божествам
Средь зримых, осязаемых Богов,
Покорствовать мятежникам, чья мощь
Сравнительно мала? Но все вы здесь!
Посрамлены и сломлены – вы здесь!
Я крикну: "Храбрецы!" – услышу стон;
"Холопы!" крикну – снова стон. И что же
Поделаю? О Небо, что же днесь
Поделаю? Пусть молвит каждый Бог:
Как воевать? Как ярость утолить?
Глаголай всяк – и все глаголы взвесь!
Я жажду слушать. Молви, Океан,
Глубокий в мыслях! На твоем челе -
Спокойствия сурового печать,
Рожденного раздумьем. Говори!"
И Крон умолк. А Властелин Морской, -
Философ, не в сени афинских рощ
Ученый, а в безмолвии пещер
Подводных изощрить сумевший ум, -
Заставил свой чужой речам язык
Зашелестеть, как волны о пески:
"Кто исступленно испускает рык,
И яростью бессильной тешит скорбь -
Не слушай! Ничего не прошепчу,
Что злобу возмогло бы раздувать!
Но внемли всяк беззлобный! Говорю:
Склонись послушно, кротко, не ропща;
Я правду молвлю в утешенье вам,
Коль скоро вас утешить может правда.
Закон Природы, Рок – а не Зевес,
Не гром повергли нас. О Крон, ты Царь -
И мудрый царь. Не действуй же вразрез
Миропорядку. Ты введен в обман,
Тебя, к несчастью, ослепила спесь,
И путь сокрыла от твоих очей,
Меня приведший к вековечной правде.
Во-первых, ты – не первый, и не ты -
Последний: ты отнюдь не присносущ,
И не в тебе – начало и конец.
От Хаоса и Тьмы рожденный Свет,
Слиянием клокочущих утроб
Зачатый для неведомых чудес,
До срока зрел – и, вызрев, засверкал
Бессмертный Свет, и оплодотворил
Родительницу собственную, Тьму,
И оживил всеместно вещество.
И в мире объявились тот же час
Уран и Гея – нам отец и мать;
И ты, рожденный прежь иных детей,
Волшебным царством властвовал досель.
Теперь – о правде горькой. Но горька
Она безумцам токмо! Слушать правду,
И соглашаться с ней, храня покой -
Удел царей, запомни хорошо!
Земля и Небо во сто краше крат,
Чем Тьма и Хаос, древние вожди;
Но были нам досель Земля и Твердь
Подвластны: ибо мы куда милей,
Изящней, мельче, краше – и куда
Свободней, лучше, чище наша жизнь!
А новые владыки – по пятам
За нами шли, рожденные от нас,
И ярче, лучше нас во столь же раз,
Во сколь мы лучше Тьмы… Но разве мы
Побеждены? О! Разве покорен
Богами Хаос? И какую месть
Лелеять может почва, что корням
Деревьев гордых скромно дарит корм,
Служа подножьем для зеленых рощ?
И древу ль ненавидеть голубка,
Поскольку тот воркует, и крыла
Расправив, может вольно упорхнуть?
Мы – словно древеса, на чьих ветвях
Воссели днесь отнюдь не голубки,
Но златоперые орлы, гораздо
Прекрасней нас; и властвовать орлам -
По праву, ибо вечен сей закон:
Кто лучше прочих – прочим господин.
А сих господ – поскольку нерушим
Закон – другие сменят племена…
Видали, сколь прекрасен Бог Морской,
Преемник мой? Узрели этот лик?
А видели крылатых жеребцов? -
Он создал их, и в колесницу впряг,
Под коей пенится морская гладь.
И столь чудесен божьих блеск очей,
Что я печально вымолвил: "Прощай,
Былое царство!" И сюда прибрел -
Увидеть участь братьев и сестер
Истерзанных, и поразмыслить, как
Утешить их в неслыханной беде.
Примите правду: правда – лучший врач".
Молчали все. И то ли Океан
Их убедил, а то ли возмутил -
Возможно ли сказать наверняка?
Но было так: молчали все. Потом
Смиренная отважилась Климена
Ответить – нет, пожаловаться лишь.
Она была застенчива, скромна,
И робкие слова слетели с губ:
"Я знаю, слов моих ничтожен вес.
Но знаю: радость прежняя ушла,
И горе наполняет нам сердца,
И там навек останется, боюсь.
Не хмурьтесь, я – не каркающий вран,
И речь моя не может помешать
Идущей свыше помощи Богов.
Отец! Я расскажу, чему вняла
Когда-то – и заплакала навзрыд,
И поняла: никоих нет надежд.
На брег морской – пустынный, тихий брег
Я вышла. Ветер веял от полей
И рощ; витали запахи цветов.
Покой и радость… Но какая грусть
Меня томила! В сердце зрел укор,
Упрек – покою, свету и теплу.
Напева горестнейшего желал
Мой слух, просил унылых, скорбных нот.
Я раковину гулкую взяла,
В нее дохнула, словно в звонкий рог -
И замерла, бесхитростных мелодий
Не извлекая – ибо с островка
Морского, что лежал насупротив,
Навстречь зефиру вольно полетел
Напев нездешний, полный волшебством,
Способным погубить и воскресить.
И раковина пала на песок,
И раковину залило волной,
А душу – током золотых мелодий.
И жизнь, и смерть вмещались в каждый звук…
О, звон чистейших нотных верениц!
Так сыплется весенняя капель -
Иль жемчуг бус, когда порвется нить.
Иль – нет! Как будто лебеди в лазурь,
За звуком звук торжественно взмывал,
И умножал гармонию окрест.
Меня томила радость, будто хворь,
И, точно хворь, брала меня тоска -
Острей, чем радость. Я руками слух
Замкнула – но и сквозь преграду рук
Донесся нежный, музыки нежней,
Призывный голос, восклицавший: "Феб!
О юный Феб! О светозарный Феб!"
Как больно было слышать имя "Феб"!
Отец мой! Ты навряд ли ощущал
Такую боль – и ты не ощущал,
О Крон! Молю: не надобно винить
За жалобу мой дерзостный язык".
Струилась речь пугливо: так ручей
Струится морю бурному навстречь -
И повстречает бурю, как ни кинь!
И гневно грянул, точно ярый шторм,
Громоподобный Энкеладов бас -
Глагол был каждый тяжек и свиреп,
Как разогнавшийся, ревущий вал.
Не встал Титан – лежал, облокотясь
О камень – в знак безмерного презренья:
"Ни горе-мудрецам, ни дуракам
Внимать не время, о гиганты-боги!
Ни гром за громом, бивший в нас, пока
Мятежник Зевс опустошал колчан,
Ни круг за кругом преисподних мук -
Не хуже, не ужасней болтовни
Бесцельной, жалкой, немощной – срамной!
Эй, сонный сброд! Рычи, реви, лютуй!
Иль не стегали громы, как бичи?
Иль вас не истязал молокосос?
Не заживо ли ты, властитель волн,
Варился в них?.. Ого! Я пробудил
Дремавший сброд, едва лишь изругал!
О радость! Вижу лица храбрецов!
О радость! Вижу тысячи очей,
Горящих местью!" – Грозный Энкелад
Зашевелился грузно и восстал
Во весь огромный рост, и молвил так:
"Теперь вы – пламя! Должно пепелить
Врагов, и очищать от них эфир;
Язвите лютых жалящим огнем,
Палите всех – и смрадным дымом Зевс
Да захлебнется в собственном шатре!
О, пусть познает, сколь безбожен бунт!
Ведь мы не только царства лишены;
Потеря наша – больше, скорбь – острей:
Наш век, великий век, бесследно канул -
Волшебный век, не ведавший войны.
В то время, если речь держал Титан -
Внимали жадно жители небес;
И был Титан приветлив, а не хмур,
И был Титан заботлив, а не груб -
Однако, пораженье потерпев,
Доверчивости он изведал цену…
Воспряньте! Помните: Гиперион,