Виктор Устьянцев - военный моряк, и все его книги рассказывают о моряках современного флота. Это и роман о моряках атомных подводных лодок "Автономное плавание", и повесть о бесстрашных покорителях Арктики "Синий ветер", и отмеченная литературной премией имени А. Фадеева повесть "Курс ведет к опасности", и другие произведения.
И в этой книге В. Устьянцев остается верен теме современного флота. Ее герои - командир ракетного крейсера Виктор Николаев, молодой матрос Костя Соколов, старшина Смирнов и моторист Саша Куклев не просто преданы флоту, они - люди высоких нравственных идеалов, чистые и благородные, смелые и находчивые, всегда готовые к борьбе.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - Костя Соколов 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ - Командир 28
Почему море соленое
повесть, рассказанная ее героями
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Костя Соколов
1
Весна началась на втором уроке. В окно брызнуло ослепительно яркое солнце, оно сразу заполнило весь класс, заплясало веселыми бликами на стенах и потолке, село на металлический ободок ручки, прыгнуло в чернильницу и заиграло там всеми цветами радуги.
Класс точно взбесился. Борька Семенов тихонько напевал "А у нас во дворе есть девчонка одна" и перочинным ножом вырезал свое имя на крышке парты. Сима Ховрина о чем-то шепталась с Катей Иванцовой. Игорь Пахомов никелированным замком портфеля наводил им на лица "зайчики". Тоня Снегирева пальцем рисовала на запотевшем оконном стекле сердце, пронзенное стрелой. Когда она разделалась с сердцем, Игорь дорисовал бюст, за что Снегирева наградила его тумаком. Даже Майка Залкинд - эталон прилежания и дисциплинированности - беспокойно вертелась и разговаривала.
Прихода весны не заметили только три человека: Фарада, Глеб и Гришка. Фарада, водрузив на нос пенсне, объясняла теорию переменного тока. Глеб и Гришка доигрывали вторую партию в шахматы. Игра была "принципиальной": на прическу. Проигравший две партии из трех сегодня же стригся наголо.
Борька Семенов, увековечив наконец свое имя на "скрижалях" школьной парты, вынул алюминиевую пластинку и стал вырезать блесну.
Галка Чугунова сунула мне записку: "Костя, как по-твоему, кто лучше: красивые или умные?!" Галка состояла из огромных бесцветных глаз, широкого мясистого носа, тонких бесформенных губ, и ей очень хотелось быть умной. Я предпочитал красивых и умных, но обижать Галку не стоило. И я написал: "Разумеется, умные. Что касается красоты, то имеет значение лишь красота души". Галка читала записку с явным умилением.
За окном чирикали воробьи и звенела капель. Борька скоблил ножом по алюминию.
- Кто это все время скребет? - снимая пенсне, спросила Фарада.
Класс дружно пожал плечами.
- Семенов, перестань скрести, - сказала Майка.
- Семенов, перестань! - повторила Фарада.
- Простите, Фрада Акимовна. - Борька из-под парты погрозил Майке кулаком и спрятал блесну и нож в парту.
Пахло мокрым снегом и "Красной Москвой". Это опять Чугунова надушилась. Не человек, а парфюмерная фабрика. Вот уже два года я сижу с Галкой на одной парте и два года меня преследует запах "Красной Москвы".
- Мат! - рявкнул Глеб на весь класс и захохотал.
Гришка, положив голову на ладони и запустив пальцы в проигранную шевелюру, все еще искал выход. Потом сердито смахнул с доски фигуры. Они с грохотом покатились по полу.
- Что там такое? - строго спросила Фарада.
- Казаринов проиграл красоту, - сказала Тоня.
- Как проиграл?
- Обыкновенно. В шахматы. А был такой интересный парень! - вздохнула Тоня.
- Антон, брось паясничать, - предупредил Гришка.
- А то что будет? - с искренним любопытством спросила Тоня, вонзив в Гришку свой синий взгляд.
Гришка, конечно, спасовал. Потому что у Антона насмешливый синий взгляд, острый язык и вообще Антошка среди нас "свой парень". Она может, например, пробить двойной блок и резануть мяч в самую "девятку". Все наши девчонки побаиваются ее, но всегда ищут у нее защиты и расположения. Мальчишки же, за исключением меня и Игоря Пахомова, все поголовно влюблены в Антона. Мы с Игорем презираем ее за то, что она хвастается своей красотой и удалью.
- Ну, чего тебе надо? - жалобно спросил Гришка.
- Чего тебе надобно, старче? - передразнил его Игорь.
- А надобен мне билет на хоккей, - в тон ему сказала Антон. - И ты, Гришка, его достанешь.
Завтра наш "Трактор" играет с "Крылышками". Билетов, разумеется, давно уже нет в продаже, и Гришке придется покупать с рук. Интересно, сколько он заплатит?
Фарада сняла пенсне. Это предвещало долгую "душеспасительную" беседу.
- Товарищи! - сказала Фарада. - Меня удивляет ваше поведение. Ведь вы уже не мальчики и девочки, вы взрослые люди. Вы де-ся-ти-клас-сни-ки! Завтра вы станете самостоятельными людьми…
К счастью, прозвенел звонок, и Фарада, пообещав пожаловаться классному руководителю, ушла.
В класс заглянула нянечка, тетя Поля.
- Соколов, к директору! - позвала она меня.
- Зачем?
- Не знаю. Велел позвать, а зачем - не сказал.
Я лихорадочно перебирал в памяти события последних дней и не находил ничего такого, за что меня следовало тащить к самому директору. Фарада тоже вряд ли успела пожаловаться, да я на сей раз ничего предосудительного и не совершил. Однако надо было идти.
- Ни пуха ни пера! - напутствовал Игорь.
- Пошел к черту!
В кабинете Василия Ивановича было много учителей, они о чем-то говорили. Но, заметив меня, Василий Иванович сказал:
- Прошу прощения, я выйду на минутку.
Он обнял меня за плечи и вывел в коридор.
- Слушай, Костя, звонили твои соседи, - сказал директор, когда мы подошли к окну.
- Отец?
- Да. Опять приступ.
- В этом году третий.
- Слушай, может, ему лучше в больницу? Я позвоню куда надо.
- Не будет толку. Сколько раз он лежал! Ему просто нельзя работать.
- Пожалуй, ты прав. - Василий Иванович задумчиво барабанил пальцами по стеклу.
- Так я побегу? - спросил я.
- Иди, - разрешил Василий Иванович и вздохнул. - Врача я уже вызвал. В школу пока можешь не ходить.
- Спасибо.
Я зашел в класс, собрал книжки.
- Ну, что там? За что тебя к директору? Фарада пожаловалась? Тебя исключают? - сыпалось со всех сторон.
- Салют! - Я помахал рукой.
Вслед за мной по коридору полз шепот:
- Соколова исключили.
- За что?
- Говорят, за хулиганство.
Я обернулся. Шепот стих. Скорбные и испуганные физиономии. Игорь помахал рукой. Спасибо тебе, Игорешка! Наверное, один ты догадываешься, в чем дело.
2
За занавеской тихо постанывал отец. Игорь, привязав за гвоздик суровую нитку, натирал ее варом. Я подсчитывал ресурсы. Восемнадцать рублей двадцать семь копеек. До выдачи пенсии тринадцать дней. По одному рублю сорок одной копейке на день. Не густо.
- Слушай, старик, у меня есть десятка. Копил на акваланг. Возьми, потом отдашь, - предложил Игорь.
- Нет, я тебе и так много задолжал.
И все-таки я прикинул: двадцать восемь на тринадцать - более двух рублей на день. Уже можно жить.
- Я тебе от души, а ты… - обиженно сказал Игорь.
- Все равно это не выход. На ЧТЗ не узнавал?
- Там нужны грузчики, но на постоянную работу. На заводе Колющенко набирают, но работы дня на четыре, пять.
Что же, придется опять на товарную станцию. Это далековато, но зато - верное дело. Да и публика там интересней. Там и профессионалы, и пьяницы, и студенты. Народ пестрый, но веселый.
Я вырезал из старого ботинка кусок кожи и сел подшивать пимы. Но не успел сделать и трех стежков, как раздалось два звонка в дверь.
- Это к нам. Открой, - попросил я Игоря.
Через минуту он пулей влетел в комнату:
- Знаешь, кто пришел?
- Иисус Христос.
- Хуже!
Игорь распахнул дверь и громко объявил:
- Явление третье. Те же и Антон.
Признаться, появление Христа меня удивило бы меньше. Тоня вошла в комнату, небрежно бросила: "Привет!" - и, не дожидаясь приглашения, села на стул. Она сидела и с любопытством оглядывала комнату. На нас с Игорем она не обращала никакого внимания, как будто нас вообще здесь не было. Оглядев комнату, поморщилась:
- Накурили, хоть топор вешай!
Она встала, подошла к окну, открыла форточку. Потом подошла к столу, обстоятельно оглядела его, открыла буфет, поочередно осмотрела и обнюхала все тарелки и кастрюли. Собрала пустые консервные банки, вслух прочитала этикетки:
- "Треска в масле", "Мелкий частик", "Бычки в томате". Все ясно. Игорь, ты сейчас пойдешь в магазин.
- Подожди, ты что тут распоряжаешься? Тебя никто не просил, - сказал я.
- А я и не жду, когда ты попросишь. - Тоня сняла пальто и повесила на гвоздик у двери.
- Без тебя управимся.
- Вы управитесь! Это что? - Она ткнула пальцем в угол стола.
- Кости. Рыбьи. Семейство позвоночных.
- Вот именно. Это семейство уже присохло к клеенке. А это?
- Ну, окурки.
- А почему они в тарелке? Эх ты, свинтус! А ну, пойди выбрось! - Она сунула мне в руки тарелку с окурками. - Игорь, бери карандаш и записывай, иначе забудешь. Значит, так: семьсот граммов мяса, с косточкой, желательно с мозговой. Знаешь, что такое мозговая кость? Ясно, не знаешь. Картошки - три килограмма, моркови - две штуки, луку - полкилограмма, капусты свежей - кочан. Да, еще: пачку соли. Это в бакалее. Там же купишь крупы. Пшенной. Полкилограмма. Масла растительного бутылку. Все! Чтобы через двадцать минут был: здесь.
Игорь пожал плечами, взял авоську и буркнул:
- Ладно.
- Ну, а на что ты пригоден? - обернулась она ко мне. - Давай-ка мой полы. Ведро, тряпка есть?
Я не знаю, что меня заставило повиноваться ей. Я принес ведро, тряпку, закатал штаны. Снегирева сложила в таз грязную посуду и отнесла ее на кухню. Когда она снова заглянула в комнату, аврал был в полном разгаре.
- Как ты моешь? - в ужасе воскликнула она. - Во-первых, ты только размазываешь грязь. Во-вторых, сейчас снизу прибегут соседи, ты их наверняка затопил. У тебя есть какие-нибудь старые брюки?
- Зачем?
- Я спрашиваю: есть старые брюки?
Отыскав в кладовке старые, протертые в коленках тренировочные штаны, я протянул их Снегиревой.
Она осмотрела их, поморщилась и приказала:
- Выйди-ка на минутку. И вообще побудь на кухне. Посуду, что ли, вымой.
Я вышел в кухню, сел на табуретку и закурил. Я готов был реветь от бешенства. Какого черта она тут распоряжается, что ей надо? В конце концов, хозяин тут я. Ну, окурки, кости, консервные банки - а ей какое дело? Конечно, грязищу мы тут развели несусветную, она права. Но это опять же ее не касается.
Посуду я все-таки вымыл.
Когда пришел Игорь, мы снова принялись за пимы. Антон ушла в кухню. Игорь сучил дратву, я подшивал. Работали молча. Вот из кухни потянуло свежими щами.
- А пахнет вкусно, - сказал Игорь.
- Зачем она пришла? Никто не просил. Тоже мне благодетельница! - ворчал я. Но теперь уже неискренне, а для Игоря, чтобы он не подумал, будто я растаял от этих щей.
- А может, она от души? - задумчиво сказал Игорь.
- Это Антон-то?
- Пожалуй, ты прав, - согласился Игорь. Он тоже презирал Антона. По-моему, даже больше, чем я. По мне показалось, что сейчас и он притворяется.
Потом Снегирева принесла отцу тарелку со щами. Занавеску она задернула неплотно, и мне было видно как она кормит отца с ложечки. Ел он медленно, с длительными перерывами во время острых приступов боли. Когда поел, спросил:
- Ты чья же будешь?
- Снегирева. Мы с Костей в одном классе учимся.
- Ага. А что это он тебя Антоном кличет?
- Ребята так прозвали, я привыкла. А вообще меня зовут Тоней.
- Антонида, стало быть. Хорошее имя. Русское. Жена моя, Костюшкина мать, тоже Антонида была. Рано померла, Костя совсем маленьким был. И мне, вот видишь, какая статья вышла. Осколок у меня там.
- Надо вырезать.
Врачи не ручаются. Говорят, если операция не получится, ослепну. Может, еще сам выйдет.
- Вам, наверное, трудно говорить.
- Сейчас вроде бы маленько отпустило.
Игорь делает вид, что не слушает этого разговора. Но по его удивленному лицу я догадывался, что он слушает внимательно. Признаться, я тоже не узнавал сейчас Антона. Она была совсем не такой, как в школе. В ней обнаружилось что-то взрослое и спокойное. Я видел ее профиль. Лицо ее было по-прежнему красивым, но не вызывающе красивым, а каким-то красивым по-домашнему. И даже голос стал другим: мягким и озабоченным.
А ты шустрая! - похвалил ее отец, - Костюшка тебя слушается.
- Меня все слушаются! - Вот опять у нее стало школьное лицо. И голос.
- Видел? Расхвасталась! - торжествующе сказал Игорь. Должно быть, он даже обрадовался, что Снегирева стала прежней.
- Хозяйкой, значит, по жизни шагаешь. Это правильно, - похвалил отец. Неужели он не понимает, что противно слушать ее хвастовство?
- Костя снова работать пойдет? - опять другим голосом спросила она.
- Собирается. Боюсь, отстанет, не закончит школу. А нынче неученый человек что удочка без грузила: будет плавать поверху жизни, а из глубины ее ничего не достанет.
- Захочет - достанет! - уверенно сказала Снегирева.
- Тоже верно.
Неприятно слушать, когда о тебе в твоем присутствии говорят, как о постороннем.
- Пошли, Игорь, покурим.
Игорь нехотя встал. Тоже мне - любопытный.
В кухне пахло капустой. Игорь поднял крышку кастрюли, понюхал:
- Борщ! А все-таки женщина - растение полезное. Рубанем?
- Не хочу.
- Принципиально?
- Вот именно.
- Ну и балда! - Игорь взял ложку.
- Голод - не тетка, - философствовал он, хлебая прямо из кастрюли. Тем более что наши капиталы уже вложены в эту кастрюлю. Замечу, кстати, что вложено четыре рубля пятьдесят две копейки. Не надо быть Энштейном, чтобы вычислить…
Но вычислить он не успел: в кухню вошла Снегирева. Игорь поперхнулся и спрятал ложку за спину.
- Я пошла. Борщ подогрейте и поешьте по-человечески. - Она взяла у Игоря из-за спины ложку и положила ее на стол. - Привет, мальчики!
Только когда за ней захлопнулась дверь, я сообразил, что ее следовало поблагодарить. С такой, знаете, подчеркнутой вежливостью: "Благодарю вас". Может быть, даже: "Благодарю вас, товарищ Снегирева". В конце концов, ее никто не просил вмешиваться в мою личную жизнь!
Игорь, разливая борщ по тарелкам, говорил:
- Все-таки Антон - это человек!
- Ну-ну, продолжай, - насмешливо сказал я.
- А что? Во всяком случае, ее появление благоприятно отражается на нашем пищеварении. Я прагматик.
- Циник ты, а не прагматик.
- Может быть. А почему, собственно, тебя это возмущает? - Игорь посмотрел на меня подозрительно.
Действительно, почему? Уж не потому ли, что я вовсе не сержусь на Снегиреву, а стараюсь убедить себя в том, что сержусь? Вот и сейчас чувствую, что краснею, не дай бог, если Игорь заметит это…
3
Верховодил, как всегда, Кузьмич. Маленький и кряжистый, он стоял, широко расставив свои короткие, чуть кривоватые ноги, и поочередно оглядывал нас. Его исхлестанное морщинами широкое лицо было озабоченным. Впрочем, оно всегда было озабоченным. Кузьмич - старшой, он отвечает за работу, а работнички тут всякие.
Говорит он резко и коротко, точно колет дрова:
- Которые пожиже - на вагон. Остальные - таскать.
Меня и Мишку Хряка поставил на приемку. Видимо заметив, что я не очень доволен, Кузьмич отвел меня в сторонку и виновато пояснил:
- Мишка на руку нечист, а ты совестливый и непьющий. Я всю артель разбавляю так, чтобы за шушерой догляд был.
"Шушерой" Кузьмич презрительно называл шабашников и пьяниц. К этой категории принадлежал и мой напарник Мишка. Настоящей фамилии его никто не знал, все звали его Хряком. Прозвище было придумано меткое. Сплюснутый красный нос и толстые, всегда мокрые губы придавали Мишкиной роже удивительное сходство со свиным пятачком, а маленькие выцветшие глаза и хриплый, хрюкающий голос еще больше усиливали это сходство.
Мишка гордо именовал себя мастером-краснодеревщиком. Может, и правда, он был когда-то мастером, а может, это была его затаенная мечта. Только за работой по дереву его никто не видел. Чаще всего он отирался около мебельных магазинов - "поднесем, гражданочка?" Подносил столы и стулья, втаскивал их на этажи, получал мзду и нередко прихватывал из прихожих мелкие вещи - как правило, ненужные. Крупные и нужные брать боялся.
По понедельникам, когда мебельные магазины закрыты, Мишка "калымил" на вокзале. Работали тут артельно, и Мишка этого не любил. Ибо при всей своей недюжинной силе он был отменно ленив. А в артельной работе всегда есть ритм, один подгоняет другого.
Сегодня всех подгонял веселый голос парня в зеленом солдатском бушлате. Я его раньше не видел, да и, судя по всему, с другими он не был знаком. Но он как-то сразу притерся к людям и незаметно оттеснил Кузьмича.
- Эй, дядя, ты не торцом ставь на спину, а вали плашмя, так сподручней, - советовал парень мрачному мужику с редким именем Аристарх.
И Аристарх слушался. Было в веселом голосе парня что-то такое, что заставляло повиноваться. Кузьмич и тот молча выполнял его распоряжения. По-моему, Кузьмич даже радовался, что парень освободил его от тяжкого бремени руководить этой не привыкшей к руководству разномастной публикой.
К обеду разгрузили три вагона. Перекусить сели в складе, на ящиках. Вынули из карманов свертки, Аристарх развернул тряпицу, а Кузьмич достал из сумки термос. Кое-кто побежал в столовую.
- Может, сгоношим по одной на троих? - предложил Хряк.
- Я те сгоношу, - погрозил пальцем Кузьмич, не любивший, когда на работе пьют. - Вот отшабашим, тогда делай, что хочешь.
- А ведь, пожалуй, граммов по сто можно, - неожиданно поддержал Хряка парень в бушлате. - Мороз-то вон как жгёт. Вот тебе и апрель.
Кузьмич обиженно пожал плечами и отвернулся. Сложились по шестьдесят копеек. Все, кроме меня и Кузьмича. Вообще-то я тоже был не против, но парень решительно сказал:
- Потерпишь. Кровь у тебя молодая, горячая.
- Подумаешь, указчик! - обиделся я.
- А ты не перечь! - строго одернул меня Кузьмич.
Ну и черт с ними. Не очень и хотелось.
Мишка принес две бутылки, зубами отодрал пробки. Кузьмич дал крышку от термоса, Мишка наполнил ее.