Паскаль совсем уже не владел собою. Он держал в руке удивительный перстень, но не мог даже заставить себя внимательно рассмотреть его.
– Так, значит, все это правда?.. – едва слышно промолвил он.
В ответ старый Годар грустно усмехнулся.
– Послушай, что я тебе расскажу, любезный мой Паскаль, – сказал он. – Я молчал об этом почти полвека. Думал уже, сойду в могилу со своею тайной. Но, оказалось, рано ее хоронить. Полузабытое минувшее так и не отступается от меня, так и преследует. Впрочем, возможно, это судьба… Ты об этом знаешь: я когда-то участвовал в войне в Китае, – начал свой рассказ старый Годар. – В то время я был близок к императору. И меня, по его благоволению, назначили офицером штаба французского экспедиционного корпуса. Это считалось малоответственною и почти безопасною должностью. Но, уверяю тебя, исправляя ее, я не избегал быть в ответе за что-либо и не прятался от опасностей. Однажды там приключился забавный случай: в расположение одного нашего батальона вышел странный человек – вначале его приняли за китайского бродягу: он был бос, в рубище, в широкополой соломенной шляпе, с посохом в руке, – и само собою в нем заподозрили шпиона. Но оказалось, что это вовсе не китаец. И вообще не азиат. Это был беглый каторжный из Сибири. Родом из русской Польши. Его, вместе с несколькими соплеменниками – подданными России, – царское правительство сослало в каторгу за участие в венгерском восстании в 1848 году. Вообрази себе! – этот человек проделал путь, равный двум расстояниям от Парижа до Марселя! Он пробирался к морю в надежде найти в каком-нибудь порту моряков из Европы и просить у них милости к себе. Он и не знал, что в Китае идет война. Можешь представить его недоумение, когда в глубине страны, далеко от берега, он повстречал французский военный отряд! Я как раз тогда находился в том отряде. И почему-то этот страдалец за свободу – его звали Адам Мельцарек – показался мне симпатичным человеком, очень расположил к себе. Я отнесся к нему вполне сочувственно. Вначале я добился, чтобы его приняли во французскую службу волонтером. А когда он отличился в одном деле, я исхлопотал для него офицерский чин. И вообще подружился с ним, посчитав его достойным человеком. Увы, потом мне пришлось горько разочароваться. И даже поплатиться жестоко за свою доверчивость к нему. Как-то раз, – продолжал старик Годар, – я с группой офицеров, среди которых находился и этот Мельцарек, отправился с поручением во фланговую колонну. И надо было такому случиться – мы попали в засаду!..
* * *
Война близилась к завершению. Летом 1860 года, лишь со второго штурма взяв Севастополь Желтого моря, ключевую крепость Дагу в устье Пей-хо – реки, по которой канонерки союзников теперь беспрепятственно могли подняться к самому Пекину, – и разбив 18 сентября у Чанг-Кианга сорокатысячную татарскую орду, англичане и французы остановились в одном переходе от китайской столицы. Император Сянь-Фын бежал за Великую стену – в Маньчжурию. Медлили брать Пекин союзники только потому, что в это время русский посол генерал Игнатьев, имея в виду выиграть что-то для своего отечества, вел переговоры с мандаринами о сдаче города без боя и, следовательно, без напрасных жертв с той и с другой стороны.
Однажды командующий французским корпусом отправил своего штабного офицера подполковника Годара с каким-то важным поручением в расположение английского войска. В сильном конвое, как казалось, необходимости не было. Потому что вместе с подполковником Годаром и несколькими его сопровождающими отправилась к своим полкам и довольно большая группа английских офицеров, по тем или иным причинам в разное время оказавшихся во французских колоннах. Но, прежде всего, усилить сопровождение не посчитали нужным, полагая, что неприятеля, после дела у Чанг-Кианга, нигде поблизости уже быть не может.
Всех офицеров – французов и англичан – во главе с подполковником Годаром выехало тридцать пять человек. И они уже почти добрались до Тонг-чеу – селения, занятого своими, как вдруг перед ними словно из-под земли возникли сотни две татар. Они действительно объявились так неожиданно, что офицеры не успели бы даже выхватить сабли или пистолеты – их бы прежде изрубили. Поэтому подполковник Годар призвал свой отряд не оказывать теперь сопротивления. Он полагал, что в данной ситуации для них это будет наилучшим выходом. И отчасти оказался прав.
Разоружив пленных, татары погнали их в сторону Пекина. Подполковник Годар, поняв, куда лежит их путь, совсем было успокоился: он не сомневался, что в Пекине они попадут под защиту русского посольства, и если генерал Игнатьев не добьется для них полного освобождения, то, во всяком случае, не допустит их погибели. Чтобы ободрить товарищей, попавших в беду, как он считал, отчасти и по его вине, он поделился потихоньку с ними своими соображениями. И действительно настроение у пленников сразу улучшилось – очень уж небезосновательной им теперь казалась надежда на спасение.
Но произошло совершенно неожиданное. Проскакав полдня до китайской столицы, они увидели вдруг, что желтая пекинская стена остается левее, а сами они продолжают путь куда-то на северо-запад. Среди пленных это вызвало настоящий переполох.
Видя, что события принимают для них столь безотрадный оборот, один английский офицер вдруг вздыбил коня и ринулся в просвет между оцеплением татар. Ему удалось вырваться за пределы кольца, причем он сшиб своим могучим конем подвернувшуюся на пути малорослую татарскую лошадку вместе с всадником и что есть духу припустил к городу. Не удивительно ли? – главная неприятельская твердыня, которую вчера еще они готовились брать штурмом, если потребуется, сейчас казалась пленникам желанным и безопасным местом, где над ними, по крайней мере, не будет уже власти этих диких степняков.
Англичанин во весь опор погнал к спасительным пекинским стенам. С десяток татар с пронзительным визгом устремились за ним следом. И скоро их не стало видно в туче пыли. Увы, уйти от погони смельчаку не удалось. Его конь порядочно устал от долгого пути, а выносливые татарские лошади, приученные к долгим степным перегонам, были куда свежее. Татары настигли беглеца. И приволокли назад на аркане. Офицер был еще жив. Его бросили в самую пыль и тут же на глазах у всех закололи пиками. Это была такая устрашающая демонстрация расплаты, неминуемо ожидающей всякого, кто бы ни попытался еще бежать.
Так и оставив несчастного англичанина на дороге, татары погнали своих пленников дальше, теперь уже куда-то в сторону от Пекина. То и дело им навстречу попадались конные и пешие отряды китайцев в синих длинных рубахах и с красными кисточками на шапках, маньчжуров, по всей видимости, из императорской гвардии "восьми знамен", выделявшихся относительно слаженным строем, татар, в меховых шапках и в овчинных шкурах, явившихся, казалось, из эпохи Чингисхана. Татары откровенно разглядывали пленных европейцев, захваченных их соплеменниками, делали всякие угрожающие знаки и кто во что горазд голосили. Много раз пленников обгоняли или проносились в обратную сторону курьеры, в том числе, судя по нашивкам на груди и по шарикам на шапках, и довольно высокопоставленные. Благодаря этому подполковник Годар и догадался, куда их лежит их путь. Ему было известно, что где-то неподалеку от Пекина, несколько западнее, находится летняя императорская резиденция Юнг-минг-юн, которая теперь, по имевшимся у французского штаба сведениям, являлась главным лагерем китайской армии.
Его предположение вполне подтвердилось. Пройдя от того места, где был зверски умерщвлен их товарищ, еще верст десять, пленники с пригорка увидели потрясающую картину: перед ними на огромном пространстве, весь утопая в садах, раскинулся сказочный город – поверх деревьев возвышались разного размера изогнутые крыши дворцов, пагод, павильонов, арок – желтые, зеленые, красные, покрытые блестящею черепицей, с золочеными карнизами и украшениями.
В самом Юнг-минг-юне царила невообразимая суета: на улицах было полно военных или статских – в Китае их трудно различить, – конных, пеших, все куда-то спешили, носильщики паланкинов двигались едва ли не бегом, повсюду слышались крики, ржанье коней, рев верблюдов. Особенно много встречалось татар: после поражения у Чанг-Кианга сюда бежали остатки их конницы. И казалось, что в императорской резиденции нет никакой больше власти, кроме этой озверевшей шумной орды. Подполковник Годар, сразу заметивший свирепые взгляды, обращенные на пленных европейцев отовсюду, подумал, что эти варвары не растерзали их сразу только потому, что вознамерилась в свое время устроить какую-то более изощренную казнь – что-то, по всей видимости, в восточном вкусе.
На одной из площадей им велели спешиться и сесть на землю дожидаться своей участи. Вокруг них немедленно выросла большая беснующаяся толпа татар и китайцев. Все что-то выкрикивали пленным. То и дело из толпы в них летели какие-нибудь предметы – мелкие камни, кости, конские яблоки и даже человечьи испражнения, тут же в сутолоке, наверное, и произведенные.
Но вот из толпы вышли два китайца в халатах, подпоясанных красными кушаками, и принялись расплетать веревки. Тем временем несколько татар подбежали к сидящим на земле в ожидании своей участи офицерам и схватили первого попавшегося. Им оказался французский офицер – капитан Рапо, которого подполковник Годар неплохо знал. Только на днях этого капитана представляли к награде. Годар сам подавал список с его именем командующему.
Капитана вывели на свободное место и поставили на колени. Один из китайцев связал ему руки за спиной и передал конец веревки дюжему татарину, велев тому крепко держать ее. А второй палач накинул капитану на шею петлю и с силою потянул веревку вперед. Шея несчастного вытянулась, лицо побагровело. И тогда первый китаец, несколько помедлив, чтобы дать, вероятно, жертве помучиться, но вместе с тем и не дожидаясь, пока офицер задохнется, вынул широкий и длинный нож и ловким молниеносным движением полоснул его по шее. Голова тотчас отскочила, причем палач, тянувший за веревку вперед, так и полетел кубарем вместе с веревкой и головой казненного на землю. Возможно, этот трюк был и запланированным – для придания страшному действу большей эффектности. Китаец вскочил на ноги и поднял окровавленную голову на вытянутой вверх руке, показывая ее ревущей толпе. А потом швырнул под ноги к татарам, которые тотчас бросились на нее с криками и принялись пинать ногами.
Затем по знаку главного палача татары выволокли еще двоих пленных. Их также поставили на колени, но не связывали, а только держали крепко, заломив руки за спину. Китаец взял стрелу, приставил ее острием к уху одного из офицеров и сильным верным ударом вогнал ее тому глубоко в голову. Обливаясь кровью, офицер забился в судорогах и скоро испустил дух. То же самое было проделано и с его товарищем. Но этого варварам показалось мало. Они всею толпой бросились на мертвых и изрубили их саблями в куски. После чего продолжились издевательства над живыми.
Китайцы вынесли четыре пирамидальные бамбуковые клетки на высоких ножках, в каждой из которых с вершины внутрь свешивалась петля. Дна у этих клеток не было. Вместо дна там имелась единственная доска, проходящая по диагонали от одной стойки к другой. Причем доска была установлена на ребро и могла регулироваться по высоте. Пленники, хотя и поняли сразу, что это какие-то хитрые приспособления для изуверского лишения человека жизни, но как именно это происходит, пока еще они не догадывались.
На этот раз татары схватили сразу четырех офицеров. Их разули и некрепко связали им сзади руки. Под руководством палача-китайца татары поместили каждого из них в клетку и накинули петлю на шею. А нижнюю доску опустили таким образом, чтобы человек в клетке едва-едва мог доставать до нее пальцами ног. И вот он стоял какое-то время, балансируя на тонкой опоре на одних пальцах. Понятное дело, человек боролся за жизнь, сколько хватало сил. Вокруг бушевала толпа, татары что-то истошно выкрикивали отчаянно цепляющимся за жизнь людям в клетках, старались еще уколоть их саблями, чтобы прибавить им мучений. Не прошло и получаса, как все четверо уже висели в клетках без признаков жизни.
Для оставшихся пленных стало абсолютно ясно, что их всех сейчас истребят по очереди. И не просто перебьют – это была бы слишком легкая и в данной ситуации желанная для них смерть, – а на них будут демонстрировать разнузданной толпе дикарей самые искусные китайские способы умерщвления.
Поняв, что спасения им уже не будет, подполковник Годар решился на отчаянное предприятие. Воспользовавшись тем, что мучители их сейчас были увлечены глумлением над трупами удавленных в клетках и на прочих пленных пока особенно не обращали внимания, он сказал своим товарищам: "Друзья! мы, вероятно, все сейчас погибнем, но для чего же нам ждать, пока эти изверги придадут нас лютым мукам себе на потеху?! – давайте хотя бы этого удовольствия им не доставим; я предлагаю всем нам сейчас наброситься на них и попытаться завладеть оружием: кому удастся это сделать, тот уже не задешево продаст свою жизнь; кому же не удастся, тот, по крайней мере, умрет не со стрелою в ухе, а в бою – с честью и без мук!" Он оглядел свой отряд и увидел у всех в глазах то выражение неукротимой решимости, которое обычно подсказывает полководцу, что сегодня его воинство настроено победить. Медлить было невозможно. И Годар скомандовал: "Вперед!"
Офицеры, каждый приметив себе заранее саблю, которую ему предстояло отбить голыми руками, ринулись на толпу дикарей, от которой их отделяло не более дюжины шагов. Бросок их был настолько стремительным, что, упоенные расправой над бездыханными телами казненных и ни в коем случае не ожидающие от пленных каких-либо действий, татары не сразу и сообразили, что произошло. Офицеры же, которым отчаяние умножило силы, принялись проворно работать кулаками, отправляя тщедушных степняков в knock-out направо и налево. Переполох на площади был велик. Татары все разом завизжали пуще прежнего. Но их приблизительно двадцатикратное превосходство поначалу им же и доставило неудобства – задние, хотя и были готовы наброситься с саблями на восставших пленных, не могли этого сделать, потому что им мешали стоящие впереди. А передние, напротив, внезапно атакованные, непроизвольно попятились назад, отчего среди них произошла давка. Этого короткого замешательства в неприятельском строе офицерам хватило, чтобы вооружиться. Причем у большинства из них оказалось по сабле в каждой руке. Когда стороны на мгновение расступились, на месте потасовки осталось лежать несколько убитых и раненых татар, и среди них палач-китаец – кто-то из офицеров успел в свалке вонзить душегубцу в грудь его же нож.
Раздумывать о том, как им действовать дальше, у храбрецов не было ни единой секунды. Подполковник Годар лишь бегло огляделся по сторонам и мгновенно оценил положение. Шагах в ста от них, на берегу большого озера, находилась трехъярусная пагода. Но между ними и пагодой стояли, ощетинившись саблями, с полторы сотни татар. Годар посчитал, что это воинство не будет для них помехой прорваться к цели. По его команде восемь офицеров схватили одну из клеток и, направив ее острою вершиной вперед, устремились к пагоде. Остальные рассредоточились по сторонам от них в две колонны, готовые, если потребуется, отражать неприятеля с флангов. Но этого и не потребовалось. Если бы такой таран врезался в толпу, то с десяток человек, по крайней мере, было бы искалечено. Поэтому татары, поняв, что им грозит, очень благоразумно разбежались в стороны и пропустили удальцов.
Ворвавшись в пагоду, офицеры клеткой же подперли дверь изнутри. В помещении имелось несколько окон, но они находились относительно высоко от земли и были так узки, что двух-трех человек для обороны каждого окна вполне хватило бы, чтобы в них уже никто не влез. Расставив людей у окон, подполковник Годар велел остальным собирать повсюду любые предметы, пригодные служить средством обороны. Прежде всего это должны быть какие-то тяжести, которые можно будет сбрасывать на врага с верхних ярусов пагоды. В дело пошло решительно все: столы, скамейки, всякая храмовая утварь, подсвечники, вазы, статуэтки, даже ритуальные барабаны и толстые шнурованные китайские книги. Посчитав, что всего этого им будем недостаточно, подполковник Годар приказал разбить на куски идолов. Сейчас несколько офицеров, невзирая на присутствующих тут же лам, вскочили на высокий постамент, где стояли трое гигантских будд со свирепыми раскрашенными лицами, и сбросили их одного за другим на каменные плиты. Сила ударов и грохот были таковы, что пагода вся подпрыгивала, как при землетрясении, а шумливые татары на улице, так те даже притихли. Может быть, они это приняли за гром небесный или какое знамение и устрашились? В результате образовалась целая груда обломков, которые осажденным скоро очень пригодились.
Весть о случившемся разнеслась по Юнг-минг-юну мгновенно. И толпа на площади быстро выросла втрое-вчетверо против прежнего. Но это не много заботило осажденных. На такой выгодной позиции, какую они занимали, офицеры готовы были сражаться и с сильнейшим войском. Больше они беспокоились, что неприятель вообще не будет штурмовать их укрытия, а просто выкатит пушки и похоронит их всех под развалинами. Еще четверть часа назад такая смерть показалась бы им почти приятным расставанием с жизнью, по сравнению с тем, что их ожидало на площади. Но теперь, после некоторого успеха, они очень небезосновательно думали и о возможном спасении: их, разумеется, уже ищут, и наверняка сюда, в Юнг-минг-юн, по их следам идет кавалерия союзников, поэтому им во что бы то ни стало нужно продержаться хоть сколько-то времени. Впрочем, их опасения относительно артиллерийской атаки так и не подтвердились. Ни китайцам, ни полудиким татарам, без малейшего смущения способным перерезать человеку горло, и в голову не пришло стрелять из пушек по храму.
Но вот попытаться взять его штурмом они отважились. И еще бы им было не отважиться, когда их на площади собралось до двух тысяч кривых сабель! Никакого разумного плана у татар не было, и ими никто не предводительствовал, действовали они абсолютно стихийно. К тому же им, наверное, впервые в жизни приходилось сражаться в пешем строю. Метод они для начала позаимствовали у осажденных, ставших, некоторым образом, для них учителями в военном деле. Татары точно так же взяли наперевес одну из клеток и побежали таранить ею дверь пагоды.
Но довольно легкая бамбуковая клетка оказалась совершенно непригодною для выбивания могучих дверей: она рассыпалась после первого же удара. В бессильной злобе татары принялись было рубить двери саблями, но пользы от этого им было не больше, чем если бы они стали грызть их зубами или процарапывать ногтями.
И тут в самую гущу людей, столпившихся у входа, из окна второго яруса грохнулась гигантская голова Будды, и вслед за этим изо всех верхних окон в густую толпу полетели десятки разных тяжелых предметов. Даже забавно где-то было видеть, как из пагоды во все стороны вылетают вазы, подсвечники, какие-то чаны, увесистые книги в деревянных крышках, бронзовые и фарфоровые статуи, камни, доски и прочее.