Граф принял его немедленно и с распростертыми объятиями.
Оказалось, граф решительно ничего не знал и решительно ничего не сделал еще в Петербурге. Он рассказал доктору Герье, что в доме Авакумова никому не было известно, куда уехала молодая девушка, что об этом знал только сам старик Авакумов, который умер.
Кроме этого, граф Рене не мог добиться ничего и даже не мог устроить себе аудиенцию у государя, на которую он главным образом рассчитывал, так как ему отказали на том-де основании, что граф явился в Петербург как частное лицо.
Сведения, полученные доктором Герье от Варгина, что молодая девушка в Финляндии, были для графа откровением и радостною вестью.
- Разве художник Варгин, - спросил доктор Герье у графа, - не сообщил вам этого?
- Да нет же! - ответил граф. - Ваш приятель вел себя со мною более чем странно: он не только не сообщил мне того, что вы говорите, но сделал вид, что совсем никогда не видел моей дочери и не слыхал ничего о ней. Я не знаю, чем и объяснить такое поведение его.
Доктор Герье тоже не мог найти никакого объяснения, почему Варгин, только что разговаривавший с ним о молодой девушке, вовсе отрекся от нее перед графом.
Оставалось как можно скорее отправиться за художником, привезти его к графу и выпытать от него все, потому что Варгин был единственный человек, который знал хоть что-нибудь. Но каково же было удивление доктора Герье, когда, вернувшись домой, он не застал там Варгина, а служанка сказала, что художник уложил вещи и уехал, приказав говорить всем, кто будет его спрашивать, что он уехал на неопределенное время из Петербурга, а куда именно, про то умолчал.
Сначала Герье верить не хотел этому.
- Неужели он мне ничего не оставил - ни письма, ни записки? - в сотый раз спрашивал он у служанки.
- Ничего, - отвечала та, видя, что доктор очень обеспокоен, и жалея его по этому поводу.
- И не велел сказать мне ничего?
- Ничего!
"Тут что-нибудь да есть, - повторял себе Герье, - тут, должно быть, кто-нибудь влияет… Трофимов!" - вспомнил он наконец, и для него вдруг стало несомненным, что непременно здесь действует Трофимов…
И Герье не долго думая отправился к Трофимову.
LXXIII
Дом, где жил Трофимов, был очень хорошо известен доктору Герье, который помнил, как он был тут с Варгиным в тот знаменательный для него день, когда он увидел в первый раз молодую девушку.
Герье, идя к Трофимову, не выяснил себе хорошенько, как он, собственно, относится к этому человеку. Сам Трофимов, в особенности в разговоре, скорее, нравился Герье, даже положительно нравился, но подозрительны были его сношения с Авакумовым, и это было единственное, что, казалось, можно было сказать против Трофимова…
Вообще по дороге к Трофимову Герье, вспомнив и взвесив все, опять почувствовал расположение и приязнь к нему и уже думал и даже мечтал о том, как прямо и задушевно поговорит с Трофимовым и как тот мягко и ласково станет вести свою речь…
Но мечтам этим не суждено было осуществиться. Дом Трофимова был заколочен наглухо. Ворота были заперты, и две доски пришиты к ним накрепко гвоздями. Дверь закрывал деревянный щит, каким обыкновенно защищают парадный ход, когда намереваются оставить дом надолго запертым. В нижнем этаже ставни были затворены и заперты и задвинуты железными болтами…
Этот заколоченный, словно ставший "слепым" дом был похож на дряхлого старика, о времени молодости которого уже забыто; казалось, будто здесь и не жили никогда, и дом вечно стоял таким пустым и погруженным в тишину и безмолвие.
Доктор Герье сначала было подумал, что ошибся, но дома нельзя было не признать.
Однако ни спросить, ни вызвать никого нельзя было. Герье походил, постучал… Только сухой деревянный отзвук ответил на его стук. Дом был по всем признакам необитаем…
Грустно и как-то томительно печально стало бедному доктору, будто в этом безмолвном доме было схоронено что-то для него близкое, родное, с чем приходится ему расстаться навеки, и он остановился, поникнув головою и опустив руки.
Извозчик, привезший доктора Герье, с любопытством смотрел, как барин ломится в заколоченный дом. Несколько прохожих оглянулись на него. Остановился мальчик с корзинкой, невесть откуда всегда появляющийся в таких случаях…
Доктор Герье, видя, что у дома нечего ему делать, потому что все равно ничего не добьешься тут, решил все-таки узнать хотя что-нибудь.
В те времена в Петербурге, как, впрочем, и до сих пор еще у нас в провинциальных городах, все интересные новости в околотке узнавались в ближайших лавочках и магазинах, которые служили сборным местом, куда приходили вестовщики, передавали свои сведения и сами узнавали, что случалось кругом любопытного… Здесь обсуждались семейные дела почти всех живущих кругом, здесь узнавалось раньше, чем где-нибудь, кто женится, кто выходит за кого замуж, кто умер и сколько оставил наследства, кто обеднел, кто разбогател, кто приехал и кто уехал, словом, лавочка заменяла газету и служила источником всех новостей.
Как раз напротив дома Трофимова была лавочка часовщика, и Герье решился обратиться туда.
Часовщик, почтенный человек, в больших синих очках и в парике, по-старинному, с косичкой, очень охотно отвечал на все вопросы и постарался удовлетворить любопытство доктора, но он лишь знал, что Трофимов, получив внезапное известие о смерти какого-то своего родственника, уехал внутрь России по делам наследства, которое должен был оставить ему этот родственник.
Больше ничего не знал часовщик, а для доктора Герье это было все равно что не получить никаких сведений. Где же ему было разыскивать Трофимова по всей внутренней России!..
Так и вернулся бедный доктор к графу Рене в гостиницу, не разузнав ничего…
Несмотря на то что граф ждал доктора, исполнительный и точный в своих обязанностях дворецкого Баптист не пустил Герье сразу, но проделал всю процедуру доклада и только после этого ввел его в номер, где сидел граф.
Рене сидел с книгою в руках, но не читал ее. Мысли его были далеки и от книги, и от номера гостиницы, и даже от Петербурга…
- Ну, что? - с живостью спросил он при входе доктора, возвращаясь к действительности от своей задумчивости.
Доктор пожал плечами.
- Представьте себе, граф, ничего… То есть ничего нового не мог узнать. Мой приятель Варгин уехал, Трофимов тоже уехал, и дом его стоит заколоченным…
- Я так и думал! - безнадежно произнес граф и опустил голову. - Я так и думал, - повторил он. - Найти мою дочь было бы слишком большое счастье для меня, а оно, видно, не суждено мне на земле… Все прошло, все погибло…
- Полноте, граф, - начал было доктор.
Ему хотелось утешить, хотелось сказать что-нибудь, но он и сам был расстроен, и слова не вязались у него.
- Ужасно, - продолжал граф, перебивая его, - что ведь судьба дала надежду, словно как будто улыбнулась, и снова, как завесу, задернула и скрыла все. Я не знаю, что тяжелее - прежде ли было, когда я считал мою дочь погибшею, или теперь, когда я знаю, что она жива, но не знаю, где мне найти ее!..
В голосе графа звучало такое неподдельное и искреннее горе, что Герье забыл уже свою печаль и стал утешать его.
Герье говорил, что, правда, обманутая надежда всегда очень больна вначале, но что все-таки лучше, что они знают о молодой графине: она в Финляндии со старухой Августой Карловной; Августа Карловна рано или поздно должна вернуться в Петербург, и тогда они узнают от нее все.
Герье ручался, что сделает все возможное и все невозможное, чтобы разыскать графиню, и уверял, что нужно лишь, чтобы сделать это, подождать возвращения Августы Карловны или Варгина!..
Горячность, с которой говорил доктор, подействовала на графа, и он протянул Герье руку и сказал:
- Спасибо вам за сочувствие! Вы говорите с таким пылом, что кажется, будто это дело так же близко вам, как и мне. Теперь, под свежим впечатлением, вы выказываете горячность, но, я знаю, пройдет несколько дней, и она остынет. Однако спасибо и за это…
Герье вдруг вспыхнул.
- Никогда не пройдет, граф, горячность моя! - воскликнул он. - Вы ошибаетесь! Ручаюсь вам, что я сделаю, что сказал вам, то есть найду вашу дочь, хотя бы это стоило мне жизни!..
Граф удивленно поглядел на Герье.
- Вы сомневаетесь? - продолжал доктор. - Ну, так я вам скажу… или нет, я не могу произнести словами, но только… граф… кто хоть раз видел вашу дочь… тот ее не позабудет и за счастье сочтет положить жизнь свою за нее!
- Вот оно что! - пробурчал граф и ниже опустил голову.
Признание Герье не доставило графу удовольствия, и у него невольно мелькнуло в голове, что вот до чего дожил он: какой-то неизвестный доктор, женевец, смеет признаваться ему в любви к его дочери!..
LXXIV
Патер Грубер сидел ужасно недовольный, даже сердитый, и выговаривал Иосифу Антоновичу Пшебецкому, который, скорчившись, поместился против него на стуле, поджал ноги и имел вид в достаточной мере сконфуженный.
Дело было в том, что Пшебецкий отправился к Трофимову, чтобы дополнительным расспросом под гипнозом узнать самые важные сведения про перфектибилистов, и нашел, как и доктор Герье, дом, в котором жил Трофимов, заколоченным.
Пшебецкий, поняв, что сделал промах, не сообщил об этом патеру Груберу, а хотел было поправить тем, что стал отыскивать Трофимова. Потратив напрасно время, Иосиф Антонович явился к Груберу и, наконец, рассказал тому все.
- Для меня ясно, - говорил Грубер, - что они убрали его и что теперь вы никогда не наткнетесь на этого Трофимова. Упущен такой великолепный случай, который, пожалуй, не повторится никогда! Я удивляюсь, как вы, имея в руках Трофимова, не расспросили его тут же обо всем!..
- Я думал, что успею в другой раз, - оправдывался Иосиф Антонович, - и потом, меня интересовала главным образом молодая девушка…
- Вас должно интересовать все, что касается пользы и выгоды нашего ордена!
- Но я и так ведь стараюсь…
- Стараетесь? Однако дело это сорвалось… именно сорвалось, а оно могло бы дать такие блестящие результаты!..
- Я не нахожу, - осмелился все-таки возразить Пшебецкий после некоторого молчания, - я не нахожу, чтобы дело сорвалось, как вы говорите, окончательно…
- А я его считаю погибшим, - воскликнул Грубер, - исчезновение Трофимова служит прямым указанием, что перфектибилисты уже осведомлены о том, что вы проделали над ним, и, несомненно, примут свои меры.
- Но самое главное, что нам важно в настоящее время знать, мы знаем: нам известно в точности местопребывание дочери графа Рене…
- Во-первых, перфектибилисты могут увезти ее оттуда и спрятать в другое место, а во-вторых, если они и не успеют сделать это, каким образом мы теперь достанем ее оттуда?
- Вы забываете одно…
- Что?
- Что сила моего гипноза осталась при мне и что я ею владею по-прежнему…
- Ваша сила, - усмехнулся Грубер, - слишком груба, и надо руководить ею, чтобы она принесла пользу…
И дальше он не договорил, но подумал: "Если бы ты умел распоряжаться своей силой и имел такой же ум, какова эта сила, - страшный был бы ты человек… Но природа, вероятно, нарочно не дает все сразу одному, и хорошо делает!"
- Так и распоряжайтесь мною, отец! - покорно сказал Пшебецкий.
Эта покорность, казалось, умилостивила Грубера.
- Хорошо, - проговорил он, - обещайте только мне в дальнейшем исполнять все в точности, что я посоветую вам.
- Разве я не исполняю?
- Исполняете, но вместе с тем и решаетесь действовать по собственной инициативе, как в настоящем, например, деле…
- Но ведь это случай…
- Положим, не совсем случай, потому что вы сами позвали к себе Трофимова. Надо было посоветоваться со мной, что именно выспросить у него…
- Я жалею, что не сделал этого…
- Amen, - сказал патер.
- Теперь я буду советоваться с вами во всем и на первый раз докажу вам это, объяснив подробно мой план, как привезти нам из Финляндии молодую девушку… Я думаю, что я поеду и силой своего гипноза заставлю…
- Ничего вы силой своего гипноза не сделаете, - перебил его Грубер, - тут нужны другой человек и другая движущая сила…
- Какая же?
- Страсть человеческая… Поверьте, если играть на ней умеючи, можно властвовать не меньше, чем силой, которой владеете вы… Мне нужен здесь человек…
- Какой человек?
- Менее сильный, чем вы, и более подверженный страсти…
- Он у вас есть?
- Если нужно, случай укажет мне его. Я верю в случай…
- В перст Провидения, - поправил Пшебецкий.
- Если хотите, в перст Провидения, - согласился Грубер. - Так вот что: дело с дочерью графа Рене пока оставьте, я возьмусь за него сам. Для вас у меня уже есть более важное поручение…
- Рад исполнить его! - не без удовольствия поспешил подхватить Иосиф Антонович, польщенный тем, что не потерял доверия важного иезуита, каким был Грубер.
- Из Митавы, - заговорил тот, - вернулась дочь умершего Авакумова, госпожа Драйпегова.
- Разве она исполнила данное ей поручение?
- Не совсем, а, впрочем, может быть, и исполнила. Во всяком случае, ей нужно было вернуться по поводу смерти отца: отец для всякой дочери один раз умирает!
- Но данное ей поручение?
- По возможности скомпрометировать короля Людовика, чтобы иметь против него улику в глазах русского императора… я говорю вам, она, может быть, и добилась этого…
- Неужели?
- Она привезла с собой письмо от короля к графу Рене…
- И передала это письмо по адресу?
- Разумеется, нет! Она передала его мне, и оно в моих руках.
- И в этом письме?
- Король рассыпается в комплиментах по отношению к императору и высказывает графу всякие пожелания относительно успеха в деле, по которому он приехал в Петербург…
- Значит, это письмо ничуть не компрометирует короля и для нас не имеет никакой цены?
- Но в нем есть приписка и она шифрованная…
- А-а! В письме есть шифрованная приписка?
- Да! И я на нее рассчитываю.
- Значит, нужно прочесть ее? - с нетерпением спросил Пшебецкий.
- Вот в этом и состоит поручение, которое я хочу дать вам. Разумеется, я это письмо не могу доверить ни почте, ни простому посланному: его нужно отвезти к нашим братьям в Варшаву и объяснить, какая работа требуется от них. Я рассчитываю на вас, что вы поедете туда.
- Но позвольте! - сказал Иосиф Антонович. - Может быть, мы обойдемся и без поездки в Варшаву.
- Каким образом?
- Ведь нам нужно дешифрировать, то есть прочесть приписку в королевском письме? А это можно и здесь сделать, и я это сделаю завтра же силой своего гипноза: стоит мне внушить ясновидение первому попавшемуся нервному субъекту, и он прочтет все, что находится в письме.
Грубер улыбнулся, и в этой улыбке была заметна нескрываемая насмешка.
Он пригнулся к Пшебецкому и тронул его за руку:
- Оставьте, брат Иосиф, силу вашего гипноза в покое, мы уже условились, что, когда она понадобится, я вам скажу и буду руководить ею… Нам вовсе не нужно знать, что содержится в шифрованной приписке королевского письма…
- Как же так? - спросил, не поняв, Иосиф Антонович.
- Нам нужно, - пояснил Грубер, - чтобы эта приписка содержала в себе не тот смысл, какой она имеет на самом деле, а тот, который необходим нам, и для этого надо сделать следующее. Есть много способов шифровать письма, и один из самых сложных и трудных для дешифрирования состоит в том, что корреспонденты условливаются относительно какой-нибудь книги, берут каждый себе по экземпляру ее и шифруют по этой книге, то есть отыскивают в ней нужное слово и затем ставят в шифре номер страницы, строчки и номер слова в этой строчке. Получающий такой шифр берет книгу, легко отыскивает в ней слова и читает написанное. Приписка короля зашифрована именно таким способом, и прочесть ее может только тот, кто знает ключ, то есть по какой именно книге сделан шифр.
- Но ведь это же невозможно узнать, - горячо возразил Иосиф Антонович, - или если и можно, то опять-таки с помощью гипноза.
- Оставьте гипноз! Сколько раз я уже говорил вам о бесполезности его в данном случае! - несколько раздраженно перебил Грубер. - Неужели вы все еще не понимаете, к чему я веду речь?
- Нет, не понимаю! - откровенно сознался Пшебецкий.
- Да нам вовсе не важна настоящая книга, по которой переписываются король с графом Рене, нам необходимо сделать другую книгу, которая явилась бы фиктивным ключом для дешифрирования сделанной королем Людовиком приписки и скомпрометировала бы короля.
- Как же это сделать?
- Очень просто. Надо составить несколько фраз, неприятных русскому императору, а затем составить и напечатать книгу, в которой слова этих фраз были бы помещены на местах, указанных цифрами приписки. Этого будет достаточно, и это сделают наши братья в Варшаве в своей типографии. Год издания на книге нужно поставить старый и напечатать ее на старой бумаге… Теперь поняли?
- Понял и убедился! - с восторгом и даже живо, встав со своего места, подтвердил Иосиф Антонович.
- В чем вы убедились?
- В том, что можно обходиться иногда и без гипноза… Но ведь печатание книги потребует много времени.
- Ничего! Мы подождем! Хотя все-таки вам нужно торопиться.
- Я готов ехать в Варшаву хоть завтра же! - сказал Пшебецкий.
- Хорошо! Если так, уезжайте завтра! - согласился Грубер.
LXXV
Случай, на который рассчитывал патер Грубер, слишком опытный в делах всякой интриги, как будто не замедлил явиться, согласно его ожиданиям. Только что он отпустил от себя брата Иосифа, как пришел содержатель гостиницы Вартот, которому было поручено, как верному католику, тщательно следить за графом Рене.
Вартот проделал дырку в двери соседнего с помещением графа номера и находился на этом наблюдательном посту, когда граф разговаривал с доктором Герье. Благодаря этому ни одно из слов беседы графа не ускользнуло от него.
Теперь он явился к Груберу, чтобы донести обо всем, что слышал.
Для Грубера полученные от Вартота сведения были настолько важны, что он, когда Вартот, передав все подробно, удалился, почти вслух произнес сам себе:
- Нет, мне кажется, я даже уверен, что не все еще потеряно!
Со слов Вартота патер узнал, что доктор Герье влюблен в дочь графа и что она находится в Финляндии под надзором Августы Карловны, хозяйки доктора Герье, а для Грубера это было более чем достаточно.
Адрес квартиры доктора он также узнал от Вартота.
Получив все эти сведения, Грубер прошел к себе в кабинет и позвонил.
- Надо посмотреть, - приказал он явившемуся на звонок прислужнику, - нет ли у нас в алфавитах чего-нибудь о докторе Герье, проживающем в Петербурге у немки Августы Карловны!
Прислужник поклонился, вышел и минут через десять вернулся опять и доложил, что о докторе Герье нет никаких сведений в алфавитах, а немка Августа Карловна значится хорошо известной в Петербурге гадалкой, и что возле ее имени стоит розовый крест.
Розовый крест, поставленный возле имени, занесенного в алфавиты иезуитов, обозначал, что лицо, носящее это имя, заподозрено в сношениях с перфектибилистами.
Грубер кивнул головой в знак того, что все идет как следует, и велел подать себе шляпу, трость и плащ.