XXXIV
Тщедушный мастеровой вышел, влез на подмостки и стал перед Голиафом.
Вид у него был отчаянный, жалкий, но никакого сочувствия к себе он не вызвал в публике, видимо, весело настроенной, потому что она желала веселиться за свои деньги.
- Эх, брат, паря! - послышалось замечание. - И есть в тебе нечего! Кожа да кости! Ты бы его, красная рубаха, подкормил, что ли!
Раздался взрыв смеха.
- Неужели он в самом деле его съест? - с некоторым ужасом спросил у Варгина Силин.
- А вот посмотрим! - ответил тот, следя не без любопытства за происходившей сценой.
Детина в красной рубахе как будто не ожидал появления перед собой человека, который желал быть съеденным. Он, видимо, замялся и не знал, что ему делать. Замешательство его сейчас же почувствовалось публикой, и она заревела:
- Что ж ты? Ешь, коли взялся! Надувать себя не позволим!.. Ешь… а не то деньги заплаченные назад подавай!
На лице Голиафа выразилось смятение, и он оглянулся в сторону, как бы ища там поддержки, потом вдруг осклабился и решительно проговорил:
- Ну, заворачивай рукав! С руки начну!
Мастеровой оробел, но рукав завернул.
Голиаф схватил его за руку, разинул рот и зычно произнес:
- Смотри! Есть, что ли?
Публика замерла.
- Ешь! - слабым голосом произнес мастеровой.
Силин хотел крикнуть, что не надо, но в это время Голиаф поднес руку мастерового и стиснул ее зубами.
Мастеровой, разумеется, завопил и заорал, что уже раздумал, чтобы его ели, и что уж больше ему этого не хочется.
Голиаф с радостью отпустил мастерового на волю.
Тем представление и кончилось.
Большинство осталось недовольным; говорили, что мастеровой вовсе не мастеровой, а певчий, выгнанный из хора за то, что спился и потерял голос, и что он вовсе не из публики, а нарочно нанят, чтобы выходить и надувать публику.
Особенно ретивые хотели даже бить, причем не ражего детину в красной рубахе, а именно певчего, но тот вовремя успел ускользнуть и исчезнуть.
У выхода балагана, на площади, ждала толпа народа, желавшего, прежде чем идти в балаган, навести справки о том, что там показывали, у лиц, побывавших уже там.
- Ну, что? Занятно? Стоит идти? - спрашивали ожидавшие у выходивших.
А выходившие, попавшиеся уже на удочку и раздосадованные, что были одурачены, в свою очередь, хотели одурачить других и потому отвечали:
- Еще бы не занятно! Живого человека ест!
- Да неужели так-таки и ест!
- Ест! Пойди посмотри!
И новая публика валила в балаган.
Добродушный Силин возмущался и говорил, что это - надувательство и что Петербург - прескверный город.
В этом Варгин соглашался с ним, но добавлял лишь, что все-таки в этом скверном городе живется довольно весело.
- Да какое же тут веселье? - начал было возражать Силин, но вдруг остановился, толкнул под руку Варгина и кивком показал ему вперед.
- Посмотрите! Вы видите?
- Где? Что? - начал спрашивать Варгин.
Но Силин схватил его за руку и тащил вперед, расталкивая перед собой толпу с такой силой, что, казалось, мог бы померяться ею с Голиафом, которого они только что видели.
Силин показывал Варгину на санки, ехавшие шагом в веренице других экипажей, гуськом вертевшихся вокруг колыхавшейся у балагана толпы.
Эти санки были старинные, по крайней мере времен Елизаветы Петровны, если не Петра Великого, голландские, на очень высоких полозьях, с подножкой, кузовом в виде лебединого тела, с поднятым распущенным хвостом, служившим спинкой, без козел, с высокой лебединой шеей спереди, заканчивавшейся резною головою птицы.
Санки были запряжены двумя белыми лошадьми, парой, и на одной из них сидел верхом кучер.
Но не занятные санки привлекли внимание Силина, а те или, вернее, та, которая была в них.
- Ведь это она! Она! - повторял он, таща Варгина и протискиваясь вперед.
Варгин и сам узнал девушку, сидевшую в санках.
Это была та самая девушка, которая освободила Силина из его заключения и которую Варгин видел в припадке у Августы Карловны.
- Да не может быть! - проговорил художник. - Ведь это же дочь Авакумова!
- Ну, так что же? - вне себя почти вопил Силин. - Чья бы она ни была дочь, но это она.
У Варгина, как у художника, был слишком хорошо наметанный глаз, чтобы он мог ошибиться и не узнать сразу красивое лицо, виденное им сравнительно недавно. Он должен был согласиться с Силиным, что это была действительно она.
Девушка сидела в санках в красной бархатной шубке и из красного же шелкового капора выглядывало ее красивое, бледное личико.
XXXV
Варгин узнал и сидевшего рядом с девушкой Степана Гавриловича Трофимова.
Чистенький, истовый, очень почтенный на вид, он был с нею и добродушно, весело оглядывался по сторонам, совсем по-хорошему, как будто был вполне безупречный, достойный полного уважения человек.
- Да и Трофимов с нею! - проговорил Варгин.
- Кто с нею? Кто? - спрашивал Силин.
Хотя санки двигались медленно, но все-таки быстрее их, потому что толпа несколько раз отбрасывала их в сторону. К тому же им приходилось огибать балаганы, чтобы не терять санок из виду.
Благодаря этому расстояние между ними и санками не сокращалось, а увеличивалось, хотя они употребляли все усилия к тому, чтобы сократить его.
Наконец, санки завернули по линии движения экипажей за большую и нелепую постройку ледяных гор и скрылись за нею.
- Не сюда, не сюда! - остановил Силина Варгин. - Надо обогнуть горы с другого конца, тогда мы попадем навстречу!
Силин, не протестуя, сейчас же повернул в другую сторону, и они, попав по течению толпы, против которого безуспешно пытались до сих пор идти, скоро и благополучно обогнули горы, подошли к самой линии экипажей, но уже не нашли среди них привлекавших их внимание санок.
- Где же? - почти с отчаянием произнес Силин и вслед за тем подхватил: - Вон! Смотрите! Они заворачивают!
Варгин теперь и сам увидел, что санки выезжали из вереницы и направлялись к Невскому.
Высокая лебединая шея служила отличным показателем, так что можно было легко следить по ней за направлением санок.
Силин выпустил руку Варгина и кинулся между экипажами, рискуя попасть под лошадей.
Варгин едва поспел за ним. Проскочив благополучно мимо экипажей, они бегом добежали до стоявших за экипажами извозчиков, вскочили на одного из них, и Силин велел гнать что есть духу, обещая на водку.
- Пошел! Вон туда, направо… налево… - горячился он.
- Пошел на Невский! - приказал Варгин, сам не зная хорошенько, зачем, в сущности, они это делают.
Но Силин пришел в такое волнение, что говорить с ним теперь казалось немыслимым.
Извозчик попался им добропорядочный, он зачмокал, застегал кнутом, и лошадка его заскакала галопом.
Завернув на Невский, они сейчас же увидели лебединую шею санок, которые ехали неспешной, степенной рысцой.
Догнать их не представляло никаких затруднений, и после нескольких взмахов кнута извозчика Варгин с Силиным затрусили почти в упор за санками.
Варгин постарался поднять воротник у плаща так, чтобы нельзя было разглядеть его лицо.
В этом выслеживании, которое они производили, он в глубине души видел что-то нехорошее, чувствовал, что ему будет стыдно, если Трофимов обернется и посмотрит назад.
Но Трофимов не оборачивался, по-видимому, не подозревая, что за санками, в которых он сидел, ехали двое соглядатаев.
- А обогнать нам их нельзя? - спросил Силин.
Варгин удивленно обернулся к нему:
- Зачем?
- Чтоб посмотреть еще раз на нее!
Варгин тряхнул головой, внимательно приглядываясь к Силину, и свистнул совершенно так же, как свистнул он доктору Герье, когда разговаривал с ним про ту же самую девушку. Сидевший рядом Силин вдруг весь вспыхнул, потупился и чуть слышно спросил:
- Что это вы?
- Да то, что и вы, значит, того!
- То есть как "того"?
- Влюблены?
- Ну да! Влюблен! - вдруг вырвалось у Силина. - Разве нельзя влюбиться?
- Как не влюбиться? - перебил Варгин. - Ведь это выражение не в том смысле! Надо сказать: "Разве можно не влюбиться?.."
- Ах, не до выражений мне! - воскликнул Силин. - Ведь вот вы говорите, что я тоже влюблен! Значит, и вы?
- Нет, меня Бог миловал! - рассмеялся Варгин. - А вот мой приятель, доктор Герье, тоже с первого раза, как увидел, влюбился в нее.
- Милый он, значит, хороший этот ваш приятель! - восторженно произнес Силин.
- Позвольте! - вдруг вспомнив, остановил его Варгин. - Ведь она же вчера уехала?
- Кто?
- Да она! Вот эта самая дочь господина Авакумова. Я сам видел, как она вчера уехала!
- Куда?
- В Митаву. Туда и приятель мой отправился. Как же она здесь теперь?
Но Силин не слушал его, высовывался вперед и заглядывал, надеясь, что девушка обернется и он снова увидит ее хорошенькое личико.
XXXVI
Вчера, действительно, Варгин видел своими собственными глазами, как уехала дочь Авакумова.
После того как его приятель Герье выказал непреодолимую решимость ехать в Митаву, Варгин твердо решил не оставлять приятеля в опасности в случае, если эта поездка представляла, как предполагал он, ловушку со стороны Авакумова.
Он провожал Герье на почтовую станцию, виделся там с господином Крохиным, с которым познакомился утром, и настойчиво просил его подтвердить, действительно ли дочь Авакумова едет завтра в Митаву.
Хотя Крохин подтвердил это еще раз на словах, Варгин не удовлетворился голословным его подтверждением и на другой день отправился к дому Авакумова, чтобы убедиться на деле.
Как раз, когда Варгин подходил к дому, из ворот выезжала дорожная карета с увязанными на ней сундуками и чемоданами.
Карета повернула из ворот и поехала не навстречу художнику, а в противоположную сторону, так что он не мог видеть, кто сидел в ней.
Но Варгин спросил у людей, очевидно дворовых, толпившихся у ворот: кто это уехал в дорожной карете?
Ему ответили, что дочь хозяина этого дома, господина Авакумова.
- А куда уехала она?
- В Митаву…
Варгин успокоился.
И вдруг теперь он встречает молодую девушку на катанье на балаганах вместо того, чтобы быть на дороге в Митаву, она преспокойно сидит в фантастических, старинных, в виде лебедя санках рядом с Трофимовым и разъезжает по улицам Петербурга!
Извозчик ехал за санками не отставая.
- Ничего не могу понять, но только дело становится опять серьезным! - забеспокоился Варгин.
Сидевший рядом с ним молодой Силин обратил, наконец, внимание на его слова.
- Вы говорите, что она должна была уехать? - проговорил он.
- Не должна была, а уехала, я сам видел вчера. Нужно выручить приятеля во что бы то ни стало. Теперь очевидно - он попал в ловушку; так же как попали вы… Это оставить так нельзя!
Варгин горячился, сам, однако, не зная, что ему делать и как помочь доктору.
- С ним, верно, в дороге сотворили что-нибудь! Наверное, так… - рассуждал он. - Ну, да мы еще посмотрим!
- Что же вы намерены делать? - полюбопытствовал Силин.
- Не знаю. Во всяком случае, посмотрим.
В это время санки остановились у дверей двухэтажного дома. Трофимов с девушкой вышли из саней при помощи выбежавшего им навстречу человека и скрылись в дверях, которые захлопнулись за ними.
Варгину нетрудно было догадаться, что это - дом Трофимова, адрес которого он знал, потому что был в нем.
- Теперь я знаю, что делать! - решил он. - Я пойду в этот дом, переговорю с этим господином…
- А вы знакомы с ним? - как-то даже радостно спросил Силин.
- Знаком…
- Вы знакомы с господином, который с нею, и это его дом?
- Погодите. Мне не до вас и не до нее теперь! Я вам говорю, что нужно выручать приятеля… Я войду к Трофимову и во что бы то ни стало добьюсь от него объяснения случившемуся с доктором Герье… А вы на этом извозчике поезжайте домой и ждите меня там. Я приеду к вам прямо отсюда…
Варгин выскочил из саней и, уже не слушая Силина, направился к дверям дома.
"А вдруг не примет! - подумал он, входя, и тут же мысленно добавил: - Ну, в таком случае, я ворвусь к нему насильно…"
На лестнице его встретил лакей, тот самый, который только что высадил Трофимова с его спутницей из саней.
- Господин Трофимов дома?
Лакей довольно гордо смерил Варгина с головы до ног и, помотав головою, ответил:
- Нет!
- Как нет? - вспыхнул Варгин. - Когда я сейчас видел своими глазами, как он подъехал и вошел.
Лакей не смутился:
- Может быть. Только не велено никого принимать…
- Пойди доложи, - почти во весь голос воскликнул Варгин, - что художник Варгин желает немедленно видеть господина Трофимова и не уйдет отсюда до тех пор, пока не увидит его. Ступай!
Лакей повиновался.
Он пошел, вернулся через некоторое время и сказал:
- Пожалуйте. Просят.
"То-то же!" - мелькнуло у Варгина.
Художника провели в знакомую ему уже гостиную Трофимова.
Степан Гаврилович встретил его с приветливой улыбкой и, сделав навстречу ему несколько шагов, протянул руку.
- Я к вам по очень серьезному делу, - заговорил Варгин, как бы не замечая протянутой ему руки.
- Что такое? - просто и по-прежнему приветливо спросил Трофимов.
- Дело в том, что по вашей рекомендации отправился третьего дня в Митаву мой приятель, доктор Герье.
Степан Гаврилович кивнул головой.
- Я знаю это.
- Он поехал, чтобы приготовить все в Митаве для дочери господина Авакумова и потом остаться с нею.
- И это мне известно.
- Сама же дочь господина Авакумова должна была уехать вчера. И я сам видел карету, в которой она якобы уехала.
- Вы не ошиблись, дочь господина Авакумова действительно уехала вчера в Митаву.
- Вы лжете! - воскликнул Варгин. - Она не уехала, потому что я и молодой Силин сейчас видели ее вместе с вами в санках на катанье вокруг балаганов и видели, как она подъехала с вами сюда и вошла в ваш дом…
- Кто это - Силин? - спросил Степан Гаврилович.
- Тот молодой человек, которого Авакумов завлек к себе и запер в подвал.
Трофимов улыбнулся.
- А!
- Но о нем речь еще впереди, - продолжал Варгин, - я пришел, чтоб спросить у вас, что сделали вы и господин Авакумов с моим приятелем… Где он теперь?
- Вероятно, на дороге в Митаву, а может быть, если доктор Герье исполнил данное ему приказание, то есть ехал день и ночь, то уже и в самой Митаве…
- Это неправда! Дочь Авакумова здесь, и доктор Герье не может встретить ее в Митаве… Все это не более как ловушка и выдумка…
Трофимов сделал еще шаг вперед.
- Я никогда не лгу и не говорю неправды, - внушительно произнес он. - Дочь господина Авакумова вчера уехала в Митаву.
- Но как же мы видели ее?.. - начал было Варгин и не договорил.
Степан Гаврилович протянул к нему обе руки и вдруг вспыхнувшим взглядом глянул прямо в глаза художнику.
У Варгина словно туманом заволокло все, голова закружилась, руки и ноги ослабели, он невольно отступил, опустился на софу и, склонившись, упал на ее подушки…
- Спи! - властным голосом приказал Трофимов.
И Варгин послушно заснул тихим и спокойным сном.
Ни в этот день, как обещал художник, расставаясь с молодым Силиным, ни в последующий он не приехал к Силину, и тот напрасно прождал его, сидя у себя дома.
XXXVII
Доктор Герье благополучно добрался до Митавы.
Ехал он день и ночь на перекладных почтовых лошадях и с непривычки к такому способу передвижения чувствовал себя лишь очень усталым и измученным, но вполне в добром здоровье. На его счастье, санный путь стоял все время, и это значительно облегчило переезд.
В Митаве Герье остановился на заезжем дворе, хорошо выспался и на другой день после приезда был вполне бодр и свеж.
Настроение его было самое радужное, и, благодаря этому радужному настроению, все казалось хорошо.
Правда, Герье посчастливилось во всех делах.
Квартиру нашел он сразу, в первый же день, и она оказалась именно такою, какую нужно было, вполне омеблированною и благоустроенною.
Для него самого нашлась отдельная комната, было помещение и для прислуги, так что лучшего и желать не приходилось.
Герье сейчас же переехал с заезжего двора на квартиру, нанял немку в услужение и при ее помощи вычислил, вымыл и вытер все в комнатах так, что все блестело и лоснилось, как зеркало.
В назначенный день, то есть ровно через неделю после своего выезда из Петербурга, Герье был на заставе, чтобы встретить ту, которую ждал.
Доктор ждал дня ее приезда, разумеется, с нетерпением, считал часы и минуты и хотел, чтобы эти часы и минуты ожидания прошли как можно скорее.
Но они тянулись несказанно долго, и время казалось вечностью.
Наконец, наступил желанный день.
Доктор Герье с самого утра явился на заставу и расположился у самого шлагбаума, против гауптвахты, в маленьком дорожном трактирчике, нарочно устроенном здесь для лиц, которые приезжали встречать дорожных.
На гауптвахте Герье назвал себя и просил, чтобы ему дали знать в случае, если подъедет карета из Петербурга и его спросят.
Сделал он это из предосторожности, хотя не сомневался, что и сам узнает карету с гербом князей Тригоровых и, главное, ту, которая будет сидеть в этой карете.
В трактирчике Герье сел у окна, так что ему была видна дорога.
Доктор спросил себе кружку пива, чтобы не сидеть перед пустым столиком, но не прикоснулся к ней и, повернувшись к окну, не спускал глаз с дороги.
Сердце у него билось, и веселое, радостное чувство охватило его.
Ожидание было томительно, но вместе с тем необычайно радостно. Вот-вот сейчас покажется карета, и он увидит ее с тем, чтобы отвезти на приготовленную квартиру, остаться возле нее и не расставаться с ней.
По дороге тянулись обозы, шлагбаум у заставы поднимался и опускался, пропуская их, проехали несколько берлин, большие сани, но кареты не было видно.
Доктор Герье, однако, не беспокоился, почему-то внутренне угадывая и твердо зная, что наступит минута, когда он увидит ожидаемую им карету.
И эта минута наступила. На дороге показалась четверка в ряд бежавших рысью лошадей, а за ними качался кузов огромной, тяжелой кареты.
Шлагбаум поднялся, карета нырнула под него, и кучер сразу осадил всех четырех лошадей у гауптвахты.
Не было сомнения, что это - она. Герье издали узнал большой герб на дверцах.