- Хорошо, "Коряк". Следите за скоростью, а то на такой волне и концы и шланг порвем. - Куликов взглянул на Русова, тот отрицательно помотал головой, мол, "мне добавить нечего". И Куликов закончил переговоры: - За скоростенкой поглядывайте!
- Я в корму. Погляжу, что там, - сказал Русов.
Однако прежде чем отправиться в корму, Русов спустился к себе в каюту, как тут хорошо, тепло!.. Медля, так не хотелось вылезать на холод, он выволок из рундука чемодан и достал мягкий, легкий свитер, от которого исходил чуть приметный запах: Нинка держала в платяном шкафу флакончик болгарского розового масла. Русов прижал свитер к лицу, постоял так немного, вздохнул и, надев свитер, заспешил из каюты. Плясал в волнах, приближался к танкеру плотик с кинофильмами и рыбой, боцман Дмитрич с двумя матросами подтягивали его за обледенелый трос. Слышалось постукивание металла о металл. Корма то взметывалась вверх и голова наливалась свинцом, то уходила из-под ног, и к горлу подступал тошнотный ком. Кот Тимоха, похожий на бугорок снега, сидел на лебедке, щурил желтые плутоватые глаза; Раздражая всех; бродил свободный от вахты матрос Валька Серегин, судовой общественный инспектор охраны природы. Желчный и въедливый, непоколебимый и неустрашимый в своей борьбе за природу, он почти после каждой бункеровки приносил Русову акты: как бы ни осторожно работали механики, все ж какое-то количество топлива попадало за борт.
- Ты что, прокладку получше поставить не можешь? - вскричал, завидя Русова, Серегин. - Ведь опять солярка в океан потечет!
- Старпом! Уберите посторонних с кормы, - заорал один из механиков, Петя Алексанов, высокий, угловатый парень, и взмахнул громадным ключом, именуемым у механиков "крокодилом". - Всю душу, гад, выел.
- Это я выел? - взвился Серегин. - Вот из-за таких, как ты, растяп, скоро весь океан в помойку превратится. Старпом, поглядите, какую он прокладку на фланец ставит: старую!!
- Алексанов, поставьте новую прокладку! - крикнул Русов. Ветер так выл, что нормальным голосом уже говорить было нельзя.
- Чтоб ты провалился... любитель жуков и бабочек! - возопил Алексанов, но тут же вынул из кармана комбинезона новую прокладку и стал прилаживать ее на фланец.
Набирает мощь проклятая "Элла". Чертыхаясь, поторапливая друг друга, тяжко ворочаются на пляшущей под ногами корме матросы и механики. Майнают за борт тяжелый, каменно крепкий от холода шланг. И слышно порой, как кричат матросы на траулере: "А ну... еще! Взя...а-ли!" Тянут шланг. Как все медленно делается, текут минуты, текут... Но вот уже и шланг почти весь за бортом. Только бы не лопнул трос, за который его тянут на траулер...
- Чиф, с "Коряка" передали, шланг приняли, подсоединили, - послышался из динамика голос Куликова. - И доктор приступил к операции. Чиф, топливо пошло, слышите? Пошло топливо!
- Хорошо. И я пойду. В рубку, - сказал сам себе Русов. Траулер страшно дернулся, два буксирных троса и шланг выскочили из воды и натянулись втугую, загудели, как три гигантских басовых струны. И опали в воду, разрубили волны. - Боцман, оставьте тут кого-нибудь поглядывать за тросами и шлангам.
- Иди, Коля, погрейся, милый, - сказал Дмитрич. Он надел тулуп, сел в закрытом от ветра закутке, и кот Тимоха прыгнул ему на колени. - Сам послежу. А ребятишки пускай погреются.
Русов медленно поднялся по трапу, оглянулся. Один из кормовых прожекторов освещал кипящую воду, жилы вновь втугую натянувшихся тросов и черный шланг, по которому, пульсируя, как кровь в жилах, шло на траулер топливо. Он глядел на швартовые тросы, и ему казалось, что привязаны они не к чугунным битингам кормы, а к его нервной системе, что эти тугие, стальные жилы вытянулись из его одеревеневшего от страшного душевного напряжения тела.
Хлопнула дверь. Русов вошел в ходовую рубку, сел на стул, привинченный возле локатора. Было тут тепло, мирно, уютно, как сытый кот, мурлыкал гирокомпас, сухо пощелкивал эхолот, зеленовато светился экран радиолокатора, и по его окружности плавно, завораживающе скользил золотой лучик.
Зазвенел телефон. Русов вздрогнул. Куликов сорвал трубку с рычагов, выслушал. Сказал:
- Алексанов звонит, ребята собрались в салоне, просят дать разрешение крутить картину.
- Разрешаю.
Куликов включил судовую радиосеть и дунул в микрофон, отчего по всем каютам и помещениям судна прокатился чудовищный рев, проговорил:
- Мор-ряки! Все свободные от вахт пр-риглашаются в салон "а просмотр кинофильма "Большая любовь"!
Послышался стук дверей, чьи-то торопливые шаги по трапам.
Русов улыбнулся: жизнь. Наверное, в этот момент и на траулере прозвучала подобная команда, и там рыбаки спешат в столовку на просмотр фильма, доставленного с "Пассата". Все хорошо. Только бы капитан "Коряка" сдержал слово, не раздал сигареты раньше времени.
- Посижу в штурманской, - сказал он. - Следи за веревками, Жора, за давлением топлива. Чуть что, толкни.
Сел на диванчик, сунул сигарету в рот. Откинулся спиной к переборке. Жора принес подушку. Вопросительно глянул на него и, включил приемник, стоящий в штурманской, крутнул ручку настройки. Из гула ветра и плеска волн возникла знакомая мелодия. А, Джо Дассен, "Воспоминание о золотом детстве". Вообще-то нельзя этот пеленгаторный приемник использовать для прослушивания музыкальных передач, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи в штормовую ночь?
Как хочется спать. А впереди еще вахта. И письмо Нинке так и осталось недописанным, но о чем же ей писать? Про эту бункеровку? Про то, как траулер дергается, будто упрямая собака из ошейника? С трудом разлепляя веки, Русов взглянул в иллюминатор. Волны, вскидывая пенные гривы, нескончаемой чередой шли мимо танкера. Они теснились, будто каждая из них хотела толкнуть танкер своим крутым боком; упруго, жестко ударялись о железо и вздымались порой до ходовой рубки. Колышутся, как спелая рожь в порывах свежего ветра.
Русов закрыл глаза. Волны как рожь... Откуда такое?.. Детство? Поле под синим пологом неба... Деревушка Дроздовичи на Псковщине... Три десятка домов на холме, ленивая речушка Голубянка, сонно льющая светлые воды среди зеленых берегов. Желтые кувшинки, лилии. Пескарики, щурята, голавлики. Тихие, теплые плесы с прохладной на глубине водой. А на той стороне речушки, в заречье, обширное, до самого леса, поле, которое отец называл "маленьким морем". Военку, службу в Рабоче-Крестьянской Красной Армии, отец проходил на Балтийском флоте, мотористом на эсминце "Скорый". Море в рассказах отца было либо бурным, либо "ласковым, как дитя". "Вот, сынку, чуть подрастешь, стукнет тебе двенадцать годков, возьмем с мамкой отпуск и отправимся на Балтику!" - обещал отец.
Работал он в колхозе трактористом, пахал землю на колесном тракторе "Фордзон". "Мой корабль, - говорил о тракторе отец и гладил пахнущее соляркой и маслом железо. - В вечном мы с ним плавании по земле!" И то, если чуть сощурить глаза да взглянуть на медленно ползущий по полю трактор, легко вообразить, что это действительно корабль, а взрезанная лемехами плуга земля - море. Вон же черные, маслянистые пласты земли как череда волн. А из длинной трубы "Фордзона" синий дымок, как у парохода, клубится. И отец в полосатой тельняшке и лихо задвинутой на затылок "мичманке", как капитан этого железного, пофыркивающего кораблика. В праздники, когда молодежь запевала знаменитую песню: "Мы железным конем все поля обойдем..." - отец подмигивал маме, прижимал к себе Кольку, и они втроем весело подхватывали, несколько переиначивая песню: "...железным кораблем, все поля оплывем... И врагу никогда не гулять по республикам нашим!"
Пели и веселились за околицей, на высоком берегу Голубянки. Поскрипывали качели, взвизгивая, как девчонка, мама то приседала, разгоняя доску качелей, то распрямлялась, и ее волосы снопом взметывались над смуглыми плечами. А Колька с отцом стояли на другом краю широкой и длинной доски. "Еще, Сашенька... еще!" - кричала мама. И отец то приседал, то распрямлялся, и Колька тоже. И страшно было, и отчаянно весело. Земля то бросалась навстречу, то круто уходила из-под ног, и глазам открывалась заречная даль. Поле, вспаханное отцом, обширное, облитое алыми лучами заходящего солнца, все в темных провалах ветровых дуновений, очень похожее, как утверждал отец, на предзакатное море, просто удивительно похожее!
...Резкий толчок, тяжкое сотрясение корпуса. Русов сорвался с диванчика, кинулся в ходовую рубку, прильнул к стеклу окна. Вся палуба танкера, от полубака до ходовой рубки, скрылась в кипящей воде. Приняв на себя сотни тонн воды, танкер медленно, мучительно трудно освобождался от нее. Вот из пенных водоворотов показалась якорная лебедка, потом и весь полубак. С водопадным громом вода сливалась в океан, бурлила на палубе, с всхлипами и рокотом устремлялась в шпигаты, перехлестывала через фальшборта.
- Как дела? - спросил Русов и растер лицо ладонями.
- Через час закончим перекачку топлива. С "Коряка" передали, что операция прошла хорошо... - Куликов чуть помедлил и добавил: - Заглядывал к капитану. Спит. Одеяло на палубе... гм, накрыл, подоткнул одеяло под матрац. Да и вы, чиф, идите в штурманскую. Если что, толкну.
- Жора! Кулик, слышишь меня? - наполнил рубку знакомый боцманский басок. - Эти чертовы рыболовы опять свой трос послабляют. Не выдержит ведь наш, лопнет! Пропесочь-ка их как следует.
- "Коряк", "Коряк", ну что же вы опять свой трос ослабляете?! - нагнав в голос суровости, вызвал на переговоры рыбаков Жора. - "Коряк", это же самое настоящее безобразие!..
- Да мы не послабляем трос, - спокойно, чуть помедлив, отозвался траулер. - Гиблые у нас веревки. Старые, упругость давно потеряли, да.
- Потеряли! - вскричал Жора. - А если наш трос не выдержит?!
- Выдержит ваш трос, "Пассат", он же у вас новый.
Опять страшный рывок. Да что они там?!
- Дай-ка мне, - попросил Русов. Откашлялся, сказал: - Капитан, мы держим скорость три узла, взгляните, а что у вас?
- Гм, и у нас около трех.
- Вот видите: "около"! Мы вас просто тащим за собой, а ведь вы должны подрабатывать. "Коряк", я прекращу подачу топлива, веревок не жаль - шланг порвем.
- Вы этого не сделаете, "Пассат", - все так же спокойно отозвался траулер. Тяжелый вздох. Щелчок зажигалки. Наверно, тоже смолит сигарету за сигаретой. - А веревки...
- Э, да вы там еще и курите? Хотите, чтобы мы все взлетели на...
- Вас понял, "Пассат". Уже не курю. Прибавил обороты.
- Благодарю вас, "Коряк". Чертова "Элла"... Но будем надеяться, что все завершится благополучно. Вряд ли за час-полтора ураган наберется полных сил.
- Будем надеяться, "Пассат". Да.
Русов выключил переговорное устройство, прислушался: точно прибавили оборотов, ослабли рывки. Взглянул на Жору, и тот воскликнул:
- Веревки у них старые! У всех старые. С кем ни будем работать, все будут петь эту песенку. Вот что: надо кинуть РДО в рыбкину контору, пускай-ка прижучат этих "коряков"!
- Не торопись с жалобами, - остановил штурмана Русов. - Действительно, старые у них тросы, снабжение у рыбачков, Жора, хуже, чем у нас. Ну куда ты все торопишься? На вахту бы так.
- Жить тороплюсь! - засмеялся Куликов. - Иди те, чиф, в рубку.
Русов окинул Жору взглядом.
Стоять на месте штурман не мог, все бегал по рубке взад-вперед. Записи делает в вахтенном журнале, приплясывает. Обедает, будто в соревнованиях участвует. Заводной парень этот Жора!
Русов вернулся в штурманскую, вжался в угол дивана. Кажется, они упредили "Эллу".
Теперь бы доктора благополучно переправить с "Коряка" на танкер. И все будет хорошо, хотя... хотя впереди еще десять бункеровок, и, даже если "Элла" успокоится, будут другие скверные, бурные погоды, случайно, что ли, широты эти именуются "ревущими"?.. Но это будет потом, а сейчас... Что сейчас? О чем он?..
В то предвоенное лето он день за днем считал, когда ему исполнится двенадцать. "Рожь вызреет, уберем ее, как раз и твой денек рождения грянет, - говорил, вытирая тряпкой руки, отец. "Фордзон" был старым, хлипким. Постоянно "летели" какие-то детали, и отец с утра и до вечера возился в сарае, где обитал трактор. И подмигивал Коле: - Сбегай-ка, сынку, в поле, глянь, как там оно, наше маленькое, золотое море? Торопи рожь. Пускай быстрее зреет. А как вызреет - глубокие волны пойдут по нему. А знаешь, почему глубокие? Колос утяжелеет, всколыхнет его ветерок, вот рожь и заколеблется тяжко и глубоко, словно море штормливое". Теплый, легкий ветерок душистыми потоками плыл над полем. Золотилось зерно, набухало, но было еще легким, не всколыхивалось поле, а лишь мягкая рябь пробегала по нему, но все равно было оно похоже на море, не очень большое и не золотое пока, а зеленое море. Июнь был. Солнечный, теплый, мирный месяц июнь...
Кто-то толкнул Русова в бок: Тимофей толкался, хрипло мурлыкал какую-то свою, котовью и наверняка морскую песню. Русов взглянул на часы, было уже двадцать три сорок, погладил кота по голове. Намерзся, видимо, не захотел, как котенок, сидеть у боцмана под полой тулупа. Кот настоящий моряк, ветеран флота. Шесть лет уже прошло, как взял его боцман в море. Ишь, взматерел! На широкой морде кота шрам, одно ухо будто надкушенная печенина, хвост укорочен наполовину. Шрам - удар тяжелого клюва альбатроса, жившего, как и юный в ту пору котик Тимка, на одном из рыбацких траулеров, а надкушенное ухо - память о побеге Тимофея в одном из южноамериканских портов во время долгой, с ремонтом судна, стоянки. Уж кто оставил на ухе Тимофея такую метку, горькая тайна беглеца, а укороченный хвост - память о юношеской морской неопытности. Тяжеленная стальная дверь, ведущая из внутренних помещений судна на палубу, захлопнулась во время качки быстрее, нежели кот успел шмыгнуть в нее.
- Досточки красного дерева не найдется ли? - слышался боцманов голос из рубки: переговаривался с коллегой, боцманом "Коряка". - Михайлыч, ты пошарь-ка в своей кладовке, а?
- Николай Владимирович, отбункеровали "Коряка", - сказал Куликов, услышав, что Русов прошелся по штурманской, - механики уже выбирают шланг.
- Отлично, Куликов. - Русов вошел в рубку. - Как доктор?
- Зовем его, зовем, что-то не откликается наш док.
- Красного, говорю, дерева, - бубнил боцман. - Красного. Во, как мне нужно. Я тебе банку клея фирменного переправлю, понял? Што склеишь, клещами не отдерешь.
Не было еще такой бункеровки, чтобы Дмитрия не упрашивал вахтенных разрешить переговорить с боцманом того или иного траулера. То ему нужна была краска черная, и он ее менял, как всегда с выгодой для себя, на краску охра. То срочно надобился лист меди, и в обмен за него боцман предлагал "новозеландские, жуткой крепости гвозди-двухдюймовки", которые, конечно же, были не из Новой Зеландии, а со склада "Танкерфлота". Деловой мужик, боцман Дмитрич. Заглянуть в его кладовку: чего только там нет. Но не для себя старался боцман. Громадную посудину постоянно приходилось суричить, красить. Опять же в тропиках так приятно побывать на воздухе, и боцман ладил скамейки и легкие деревянные стулья: Русов категорически запрещал морякам выносить мебель из кают. Вот и нужны были боцману доски, шурупы, болты.
- Закругляйся, Дмитрич, - сказал Русов.
- Все, все, - отозвался боцман. - Счастливо вам морячить, Алеха. Привяжь досточку к плоту докторову.
- "Коряк", старпом танкера на связи, - сказал Русов, забрав у боцмана трубку. - Доктора быстренько отправляйте, пока не схарчила нас "Элла".
- Капитан "Коряка" на связи, - отозвался траулер спокойным, неторопливым баском. - Топлива под завязку. Спасибо вам, "Пассат". А за веревки наши не серчайте. Рванье. Вот вы уйдете, замените в порту, а нам еще три месяца тут мотаться, как это... гм, в проруби. Доктора отправляем. Счастливого плавания, "Пассат". Да?
- Удачи вам, "Коряк", выполнения планов. - Сейчас, когда почти все уже было позади, несколько неловко было Русову за ту нервозность, грубость даже ненужную из-за тросов да курения. - Эта чертова "Элла"... Уже около семи баллов, вот и поволновались излишне.
- Все хорошо, "Пассат". Какими мы были бы моряками, коль не волновались бы в такие минуты, да? - ласково, добро проговорил капитан траулера. Вздохнул: - Мы ведь не роботы, а люди.
- Жаль, не могу пригласить вас на стаканчик кофе.
- Что ж, может, еще и встретимся. Вот, ведут доктора вашего...
Через некоторое время "Коряк" известил, что доктор уже посажен в "ковчег", а боцман сообщил с кормы: "Тянем дохтора, волокем".
- Куда дальше-то потопаем? - спросил Жора; - Южнее уйдем?
- Опять вы торопитесь, юноша, - буркнул Русов. Он надел куртку, поднял воротник, с трудом открыл дверь: ветер жал на нее с той стороны.
Может, стоило оставить доктора на "Коряке"? Но ведь ураган только приближается... На сколько суток скурвится погодка? Ждать, когда все успокоится? Сколько ждать? А с другой стороны... ветер-то, ветер все усиливается! "Только бы доктора забрать, - думал Русов, тяжело шагал в корму, подгоняемый порывами ветра. - Забрать бы только, а там все будет хорошо..."
В ярком луче прожектора мотались "пузыри", среди которых виднелось оранжевое пятно. Большая, пенная волна подбросила "ковчег", и, прикрывая ладонью лицо от секущего ветра, увидел Русов, как судорожно вцепился в сетку доктор. Бедняга, весь залит водой, промок, поди, до нитки.
Русов поежился. Лопни трос - ветер тотчас унесет доктора за корму танкера, в темноту и рев непогоды. В снегопад. Черта с два разыщешь его... Скорее же, ребятки!
Резко бросаясь вперед, а потом откидываясь, боцман, матрос Серегин и еще кто-то из мотористов, тянули трос. И Русов подхватил холодную, жесткую веревку, рванул. Еще, еще! Плотный, снежный заряд скрыл из глаз и траулер, и "пузыри" с доктором. Туго натянутый трос уходил в метель, несущуюся параллельно воде, и луч прожектора упирался в этот снежный вихрь. Но вот порыв ветра развеял заряд, и "ковчег" с доктором, поднятый на гребень волны, стремительно понесся к борту танкера.
- Порядок! - весело сказал Русов, отпуская трос. Матросы быстро заперебирали руками, выбирая слабину. Волна, а с ней и плотик с доктором, вдруг провалилась вниз, матросы и боцман вцепились в трос, и Русов крикнул: - Потравливайте, черт бы вас!..
Будто пистолетный выстрел послышался, и обрывок троса взвился над палубой. В то же мгновение, вспухнув у борта, волна вновь вскинула на своей пенной горбине "пузыри", доктор протянул руки, готовый кинуться грудью на планшир, но волна откатилась, а с ней и "ковчег" с кричащим что-то страшно и отчаянно доктором.
- Дмитрич! Держи его прожектором! - Русов схватил микрофон переговорного устройства, сказал: - Жора! Право руля. Средний!
Цепляясь за поручни, Русов бросился в рубку. Бежал, чувствуя ногами, телом, всеми нервами, как мощнее заработал двигатель, как танкер начал разворот вправо. Где-то за кормой метался в волнах луч прожектора, боцман пытался отыскать в волнах доктора.
"Унесет мужика... Есть ли у него фальшлеер? - бились в голове Русова короткие, как вспышки, мысли. - Только бы не было снегового заряда..."
Пробегая мимо капитанской каюты, заметил, будто от иллюминатора отпрянуло чье-то белое лицо... Рванул дверь. Ввалился в рубку. Кинулся к машинному телеграфу, перевел ручку на "полный вперед".
- "Коряк", вы меня слышите? Доктора оторвало! - говорил Жора в микрофон. - Дайте ход, разворачивайтесь, идите параллельным с нами курсом...