Роман напрягает силы, встает и, не обращая внимания на стоны лежащих, пробирается на палубу. Когда он возвращается, то видит очнувшуюся Валю. Она смотрит на него тусклыми, усталыми глазами. Только где-то в глубине зрачков он замечает радость.
- Роман Николаевич! - шепчет она. - Живы!
- Что с "Онегой"? Видели?
- Погибла. Много раненых тоже… Не могу вспоминать. - Вот-вот расплачется.
- Не надо, Валентина Михайловна.
Он раздвигает лежащих на палубе, садится рядом…
"Морской охотник" подошел к Ленинграду ночью. Посты СНИСа долго запрашивали у него позывные и пароли. Сигнальщик чертыхался, по нескольку раз повторяя сочетания букв. Наконец катер впустили в порт. Рыча моторами, он быстро пробежал по Морскому каналу, завернул в Гутуевский ковш. Старший лейтенант, командир "охотника", застопорил ход. Сразу наступила тишина.
- Вот и приехали, - довольно сказал командир, обращаясь к Роману. - Можно считать, благополучно.
- За это вас благодарить надо… Скажите, вы видели, как погибла "Онега"? Спасли людей?
Командир тяжело вздохнул.
- Она тонула минут пятнадцать. Многих спасли.
Роман вынул из кармана зажигалку, которую когда-то купил в Японии. На ней были нарисованы три женские головки - черная, рыжая и русая.
- Возьмите на память…
- Да что вы! Не надо ничего, - отказался старший лейтенант.
- Прошу вас, сделайте мне удовольствие, возьмите.
- Ну ладно, - усмехнулся моряк. - Уж больно славные мордашки.
- Вас как зовут?
- Доходько Георгий Александрович.
- Запомню. Ну, ни пуха вам ни пера.
- Подождите минутку, - сказал старший лейтенант, - вот возьмите. Пригодится. - И он сунул Роману маленькую плоскую бутылку со спиртом.
Роман спустился вниз, где он оставил Валю. Все уже разошлись.
- Валентина Михайловна! - тихо позвал он, трогая ее за рукав. - Надо идти домой.
Валя посмотрела на красные галоши.
- Как же я… в таком виде? - спросила она. - Ведь вещи отдать надо.
- Вам их матросы подарили. Берите, - сказал Роман.
Они поднялись на палубу. Моросил дождь. Роману хотелось курить, но табаку не было.
"Онеги" больше не существует… Всего сутки назад он проходил по палубе, шутил с ранеными, ободрял их, обещал завтра привести судно в Ленинград… Перед самым взрывом он разговаривал с матросом-зенитчиком. Тот все подбрасывал в воздух пятачок. "Орел" - не потопят, "решка" - хана. Несколько раз выходил "орел". Зенитчик радовался. Удалось ли спастись матросу? Кто остался жив из команды "Онеги"? Старший лейтенант говорил, что и другие суда подбирали людей…
- Куда теперь? - спросил Роман.
- Я не знаю, - безразлично сказала Валя.
- Может, ко мне? - нерешительно предложил Роман. - Затопим печку, согреем чаю….
- Куда хотите. Мне все равно.
Роман взял Валину руку. До проспекта Газа шли пешком. Оба молчали. Дождь не прекращался. На углу они сели в переполненный трамвай. Он нудно тащился, громыхая и скрежеща. На перекрестках вожатый вылезал, ломом переводил стрелки. При свете синей лампочки Валино лицо казалось бледным, глаза, неподвижные, равнодушные ко всему, уставились в одну точку…
Из нежилой комнаты пахнуло холодом.
- Вот мы и дома. Сейчас все наладим. Садитесь, Валечка. Ну, что с вами?
Валя стояла посреди комнаты и плакала. Роман подошел к ней, обнял. Она прижалась к нему.
- Я отсюда никуда не пойду. Вы как хотите. У меня в Ленинграде никого нет…
- Вам не нужно никуда идти.
Роман подвел ее к дивану, положил, укрыл старым материнским одеялом и пошел растапливать печку. Скорее согреться!
Когда он вскипятил чайник, Валя спала, тяжело вздыхая и вздрагивая. Роман не стал ее будить. Он вспомнил про подаренный командиром катера спирт, достал его, выпил крошечный стаканчик, запил чаем, а потом долго сидел и смотрел на горящие в печке дрова…
В первый свободный день Валя и Роман пошли в загс. В огромной, нетопленной, пустой комнате гулко отдавались шаги. Женщина в полушубке, закутанная платком, с удивлением посмотрела на них. Посиневшими от холода пальцами она полистала большую книгу, записала фамилии, покачала головой и долго выписывала брачное свидетельство.
Так началась их семейная жизнь, если только ее можно было назвать семейной.
Суда благополучно выбрались в Баренцево море и оттуда повернули на север под самую кромку льда. Курс проходил далеко от норвежских берегов, где базировались немцы. Неустойчивая весенняя погода помогала конвою. Часто налетала пурга, поднимался туман, и караван шел под их прикрытием. На восьмой день напряженного плавания, так и не увидев противника, конвой достиг английских берегов.
"Гурзуф", "Оушен Войс" и еще несколько судов направили в исландский порт Рейкьявик, где они должны были принять военные грузы и ждать обратного конвоя на Мурманск.
Рейкьявик - столица Исландии, суровый городок с островерхими крышами, очень похожий на норвежские города, встретил суда конвоя дружелюбно. Здесь текла другая, спокойная жизнь. Не было воющих сирен, бомбежек, лампочек затемнения. Немцы сюда не летали. По улицам ходили здоровые, краснощекие, крепкие люди.
Суда приняли груз быстро. Началось бесконечное ожидание - англичане формировали конвой. Нужно было собрать достаточное количество транспортов, для которого не жалко рискнуть мощным охранением. Считали, что караван должен состоять не менее чем из шестидесяти крупнотоннажных судов, а пока их насчитывалось двадцать. Да и военный флот его величества занимался другими делами.
Роман часто ходил в штаб. Узнавал, когда же предполагается выход конвоя. Англичане пожимали плечами. Трудно сказать, такие сведения секретны. Точную дату определить невозможно. Внезапность - успех похода.
Сегодня командир конвоя контр-адмирал Дейв Коллинз, против обыкновения, разговаривал с Романом неохотно. Он смотрел на него усталыми от бессонницы глазами и ждал, когда уйдет русский капитан.
Увеличение сил противника в фиордах Норвегии беспокоило. Гитлеровцы готовились всерьез взяться за конвой. Надо было принимать меры.
- Придется вооружиться терпением, - на прощание сказал Коллинз. - Немцы сосредоточили большие силы в Альтен-фиорде. Разведка донесла, что туда прибыл "Тирпиц", гордость их флота. Мы должны быть способны отразить любые атаки. Подтянем сюда наши корабли, тогда…
Роман соглашался с объяснениями адмирала, но ему казалось, что все делается слишком медленно.
- В Мурманске очень ждут прибытия конвоя, господин адмирал.
- Мы делаем все быстро… насколько это возможно. Пока ходите в офицерский клуб, развлекайтесь, - адмирал улыбнулся, но, посмотрев в глаза Романа, серьезно закончил: - Да, конечно, я понимаю вас, но бессилен ускорить дело, капитан.
Возвращаясь из штаба, Роман зашел на "Оушен Войс". Суда стояли у одного пирса. Патрик О'Конор часто приходил на "Гурзуф". Смотрел кинофильмы, судил футбольные игры или ухаживал за молоденькой буфетчицей "Гурзуфа" Марией Павловной. Он называл ее на английский манер - Мэри. Она учила его русскому языку. Каждый раз американец приносил своей учительнице какую-нибудь безделушку или сладости.
- Эти маленький презент за рюсски урок. Да?
- Нет, мистер Патрик. Я вас учу бесплатно.
Долг союзника, - смеясь говорила Мария Павловна…
Команда "Оушен Войс" еще в Архангельске подружилась с командой "Гурзуфа". В красном уголке теплохода постоянно толкался кто-нибудь из американцев. Играли в шахматы, домино, листали журналы. Устраивали футбольные матчи. Такая дружба скрашивала однообразие стояночной жизни.
- Послушайте, Патрик, бросьте эту дурацкую привычку задирать ноги, - сказал Роман, входя в каюту к американцу. - Меня коробит от такой позы.
- Напрасно, - засмеялся О'Конор, снимая ноги со спинки стула. - Кроме эстетики есть еще и здоровье. Врачи утверждают, что в таком положении ноги отдыхают. Потом я был один. При дамах и гостях я так не сижу. Что новенького? Были в штабе?
- Был, - устало опустился в кресло Роман. - Все еще не могут собрать нужное количество судов. Появился "Тирпиц". Черт знает как надоело!
- Соскучились по жене?
- Очень, - серьезно отозвался Роман. - Но не это главное…
- А я вот чувствую себя отлично. Правда, у меня нет жены. Стаканчик виски?
- Пожалуй.
О'Конор вскочил, достал из шкафа бутылку и стаканы.
- Прошу, угощайте сами себя. Так что говорит "старик"?
- Да ничего не говорит. Ждать.
- Действительно, надоело до чертей. Хоть бы уже скорее сняться на Мурманск. Мне кажется, что у нас недостаточное охранение.
- А что будешь делать? Фронт задыхается без боезапаса и оружия. Не ждать же, когда сюда соберется весь британский флот.
- Все я понимаю. Вы счастливее меня, Ром. Воюете за свою страну, а я за что? Ну вот так, честно, скажите, зачем мы ввязались в драку на вашем материке? Можно было ее избежать. И сидел бы я тихо дома, плавал на хорошей линии, женился… Вы видели мою девушку? - О'Конор достал из ящика стола фотографию. - Красавица, из богатой семьи… Чего мы ввязались, не пойму.
- А вы спросите президента Рузвельта. Он вам объяснит, если сами так слабо разбираетесь в политической обстановке.
- Вы считаете? Я кончил колледж с отличием.
- Не имеет значения. Хотя война с фрицами и продолжается около года, вы еще плохо представляете себе, что такое фашизм.
- Ну нет. Это вы напрасно. В Америке фашизм успеха иметь не может. Мы, американцы, не терпим насилия над свободой личности. Не обижайтесь, Ром, если я скажу, что нам не очень приятен и ваш режим… А вам? Только честно.
- Родина в опасности. Это главное. А что касается насилия над личностью, то вы его терпите и еще как терпите. Скажите лучше, отчего не открывают второй фронт?
- Но все-таки! Неужели то, что писали наши газеты до войны о Советской России, было ложью? Какая-то доля правды есть? Ну хорошо, не сердитесь. Почему не открывают второй фронт? Откровенно - не знаю.
- Вот видите, как многого вы не знаете, хотя и кончили колледж с отличием. Ладно, Патрик, не будем говорить о политике, не то поссоримся. Одно совершенно ясно. Надо разгромить Гитлера, и как можно скорее.
- Согласен. Что же касается политики, то ну ее к черту. Она меня совсем не интересует.
Роман засмеялся.
- Очень уж вы, американцы, не любите политики и всего с нею связанного, а жаль. Без нее трудно правильно оценивать события.
- А вы, кстати, здорово научились говорить по-английски. Акцент еще сильный, ошибки делаете, но говорите почти свободно.
- Трачу много времени на ученье. Нужно, иначе трудно работать.
- Ну что? Пойдем в клуб?
- Нет. У меня какое-то паршивое настроение. Знаете, бывает так без причины.
- Вот это уже скверно, капитан. Читайте советы адмирала Джервиса. Там есть и хорошие. Помните? "Командир должен быть всегда примером для подчиненных, и если он вял, мрачен, расхлябан, и команда будет такая же". Вы не должны позволять себе иметь плохое настроение. Примите сейчас американскую формулу: "Улыбайтесь!" - О'Конор оскалил зубы в улыбке. - Все будут думать, что у вас прекрасное настроение. И еще способ. Выпейте как следует.
- Не хочу. Пойду к себе. Почитаю еще правила плавания в конвоях, приказы и тогда, наверное, скоро засну. Скучная материя. Заходите, Пат. Я всегда рад вам.
- Спасибо. Завтра матч "Гурзуф" - "Оушен Войс". Придете смотреть?
- Наверное. До свидания.
- Я не буду вас провожать. Хорошо?
По затемненной палубе Роман прошел к трапу, Матрос, одетый в теплую канадку и вязаный шлем, увидя его, козырнул, весело улыбнулся.
- Добрый вечер, мистер кэптен. С вашего разрешения, мы придем на "Гурзуф" смотреть кино, Парни нас пригласили.
Роман кивнул головой.
- Ладно, приходите.
На палубе "Гурзуфа" было пустынно, тихо и темно. Иллюминаторы наглухо закрыты щитами затемнения. Романа встретил рулевой с повязкой вахтенного на рукаве.
- Скоро пойдем? - с надеждой спросил он, заглядывая в глаза капитану.
- Не знаю, Фокин. Надоело стоять?
Капитан поднялся к себе в каюту. Не успел снять плащ, в дверь постучали. Вошел помполит Снетков.
- Ты что хотел, Андрей Федорович? - спросил Роман, когда помполит уселся в кресло.
- Новостей хотел.
Роман развел руками.
- Понятно. Потом, тут тебя исландки ждут.
- Женщины? - удивился Роман.
- Три.
- Зачем они пришли?
- Узнаешь. Они кинофильм посмотрят, а потом к тебе зайдут. Не бойся…
- Все шутишь, Андрей, а мне, знаешь, тошно. Какое-то тяжелое чувство. Я все ищу причину. Вроде бы из-за того, что мы ничего не делаем. Стоим, в футбол играем, белый хлеб жуем… Два месяца…
- Верно. Но ведь тут обкома нет. Собрались и пошли жаловаться. Разговоры с нами вести не будут.
- Не будут.
- Ну вот видишь. Так не пойдешь вниз?
- Нет.
Помполит вышел, а Роман сел к столу.
Женщины пришли со Снетковым. Одна пожилая и две молодые розовощекие девушки, в брючках и ярких свитерах. В руках они держали большие пакеты.
Роман пригласил всех сесть.
- Господин капитан, - сказала пожилая, - мы хотели просить вас передать эти вещи, - она показала на пакет, - вашим солдатам, которые воюют на севере. Им, наверное, холодно. Здесь хорошие вещи. Часть мы вязали сами, а часть купили. Свитера, перчатки, белье. Передайте от исландских женщин…
Девушки улыбались и согласно кивали головами.
Что-то дрогнуло в сердце у Романа, когда он посмотрел в грустные серые глаза исландки. "Мать", - решил он и спросил:
- У вас кто-нибудь в армии?
- Сын. Единственный. Он служит во флоте. А эти девочки - мои соседки, Они помогали мне. Собирали вещи. Меня зовут Хельге Торнгрим. Не обижайтесь, господин капитан. Подарки от чистого сердца.
- Спасибо, миссис Торнгрим, - поблагодарил Роман, - я все передам.
- Мы понимаем, что наши вещи не решат исхода войны, но пусть хоть нескольким солдатам будет теплее и они вспомнят добрым словом исландок.
Женщины стали прощаться. Хельге Торнгрим протянула руку Роману.
- До свидания, господин капитан.
Неожиданно для себя Роман наклонился и поцеловал смуглую сухую руку. Женщина в смущении ее отдернула.
Через неделю суда, стоящие в Рейкьявике, получили приказ перебазироваться в Хваль-фиорд. Пустынный фиорд очень напомнил Роману бухту Баренцбурга на Шпицбергене, в которой он бывал до войны. Те же величественные и мрачные остроконечные горы вокруг, та же серая спокойная гладь моря. Теперь было ясно, что выход конвоя скоро. Суда стояли на якорях в готовности "номер один".
5
Из Хваль-фиорда конвой выскользнул неожиданно. Ночью прибыл катер с флагманского корабля, и офицер связи приказал сниматься согласно ордера. Конвой состоял из сорока судов разных национальностей. Шли двумя колоннами под прикрытием нескольких крейсеров, десятка эсминцев и корветов. В Северном море вошли в туман. Он оседал на палубе, надстройках и поручнях, сразу же превращаясь в холодные капли.
На мостике "Гурзуфа" в молчании стояли капитан, помполит Снетков и мрачноватый военный комендант транспорта лейтенант Антонов. У арликоков{4}, тихо переговариваясь между собой, дежурили матросы пулеметных расчетов. Тишину нарушал только мерный стук дизелей.
- Так… Пошли, значит, - сказал Снетков, доставая папиросы.
Роман, накинув на фуражку капюшон плаща, надетого на теплую канадку, устроился в крыле мостика. Наступил самый ответственный момент плавания. Сейчас Роман перебирал в памяти все, что он сделал, чтобы подготовить свое судно к этому моменту. Экипаж натренирован. Недаром на "Гурзуфе" так часто объявлялись учебные тревоги. Роман не жалел людей. Как бы ни ворчала команда, считая, что уже все постигла, тревоги проводились каждый день. Заделка пробоин, борьба с пожаром, оставление судна… Люди должны были действовать как автоматы. Знать, где что лежит, находить все нужное - днем, ночью, в абсолютной темноте. Он сам руководил учениями и замучил ими людей. И не напрасно. Теперь он уверен в них. Машина работает отлично. Об этом ему докладывал старший механик Шамот.
Кругом лежало море. Спокойное серое море. Казалось, что оно ничем не угрожает каравану. Как всегда, работали машины, форштевень разрезал воду, поднимая впереди невысокие пенные усы, на палубе боцман готовил шланги. Но в привычной для всех обстановке затаилась опасность. Люди разговаривали вполголоса, как будто боялись, что их услышат, старались оставаться спокойными, но напряженные лица выдавали тревогу. Все знали, что именно сейчас можно ожидать атак вражеских подводных лодок. Караван шел к норвежским берегам, где в Альтен-фиорде стояла немецкая эскадра. Глаза неотступно следили за поверхностью воды. Но море было спокойным…
- В такой туман вряд ли кто вылезет, - сказал Снетков, скорее для того, чтобы успокоить самого себя. - Нам бы Альтен-фиорд проскочить….
На мостик поднялся Шамот. Он был, как и все, в надувном спасательном жилете. Постоял, посмотрел на воду и, ни к кому не обращаясь, проговорил:
- Да… Туман…
Ему никто не ответил. Механик потоптался в крыле, потер озябшие руки.
- Ну, я пойду.
Роман повернул голову.
- Хотели что-нибудь сказать, Соломон Иосифович?
Он задал этот вопрос по привычке, зная, что "дед" приходит на мостик редко, только когда ему нужно что-нибудь доложить капитану.
- Нет. Просто решил посмотреть, как у вас тут наверху…
Капитану показалось, что дизеля стучат слишком громко, но он ничего не сказал. Туман. Наверное, от этого. Он вернулся к своим мыслям. Который уже раз Роман думал о своей команде.
Еще в Архангельске в первый день своего прихода на "Гурзуф" он собрал экипаж. Коротко рассказал о предстоящем рейсе, особенностях плавания в конвоях и закончил словами:
- Я думаю, что объяснять важность наших рейсов не надо. Вы все понимаете сами.
В столовой согласно зашумели. Слова попросил помполит Снетков. Был он очень высокий, худой, с продолговатым смуглым лицом, черными глазами, над которыми нависли густые, сросшиеся на переносице брови.
- Мне кажется, ребята, - Снетков сказал именно "ребята", а не официальное "товарищи", - что мы можем без всякого хвастовства заверить капитана в том, что на нас можно положиться - не подведем. Роман Николаевич - капитан молодой, но бывалый. Воевал на Балтике, подорвался на минах, тонул. Смерть в глаза видел. А это сейчас важно. Так что, Роман Николаевич, еще раз говорю - не подведем.
После собрания капитан пригласил Снеткова к себе в каюту. Они долго говорили о разных судовых делах, об Англии, где, наверное, придется долго стоять, о команде. Помполит давал каждому короткую характеристику. Роман заметил, что, несмотря на лаконичность, характеристики отражали самое главное, выхватывали из многообразия человеческих черт основное. Снетков говорил:
- Чехонин. Моторист. Золотые руки. Работяга. Семейный. Трусоват, но не хочет показать этого товарищам. Вместе со всеми горы перевернет. В одиночку - не воин. Анощенко Виталий. Матрос. Первый год на море. Из детдомовских ребят. Безрассудно смел. Хочет быть героем. Лезет в самые опасные места. Надо присматривать. Может натворить глупостей…
О себе Снетков сказал: