* * *
Верона
- Алигьери! Здравствуй, Алигьери!
Пьетро услышал оклик, пробираясь сквозь полуденную толпу. Не успел он обернуться, как был сбит с ног. По нему побежали тяжелые башмаки, сандалии, туфли. Вдруг чья-то рука схватила Пьетро за плечо.
- Алигьери!
- Алагьери. - Ошеломленный Пьетро поднялся на ноги и стал отряхивать пыль и сор с лучшего своего дублета.
- Ты цел? - На Пьетро смотрел юноша примерно одних с ним лет, с черными, как смоль, волосами и голубыми, как воробьиные яйца, глазами. Дублет его имел весьма плачевный вид, зато кольцони и шляпа были великолепны. Юноша был чисто выбрит, будто специально для того, чтобы похвастаться прекрасно очерченным, почти женственным ртом.
- Цел, - отвечал Пьетро, сознавая, что его лучший дублет больше таковым не числится. Лицо юноши почему-то казалось знакомым. Ночью он совсем замотался, отдавая распоряжения насчет багажа и краснея за брата, который тыкал пальцем в освещенные окна, словно малое дитя. Пьетро представляли многим, но сейчас он едва мог вспомнить половину имен. Вот и этому юноше он явно был представлен.
- Монтекки, - подсказал красавчик. - Марьотто Монтекки.
- Да, помню - ты держал молодого ястреба.
Улыбка у Монтекки была ослепительная.
- Верно! Я сам его обучаю, чтобы охотиться вместе с Капитаном. Может, и ты к нам присоединишься? В следующий раз?
Отчаявшись привести дублет в божеский вид, Пьетро с готовностью кивнул.
- Сочту за честь.
Ночью из-за хлопот с багажом ему не удалось повеселиться. Глава семейства Алагьери, конечно, не преминул поучаствовать в охоте вместе с благороднейшими синьорами. Всю ночь Пьетро и Джакопо проклинали злую судьбу; утром же страдания их удвоились, так как все в городе только и обсуждали, что ночную забаву.
Нельзя сказать, чтобы Пьетро любил охоту. Скорее, ему хотелось любить охоту, так же как хотелось мечтать о воинской славе. Наверное, неправильно было, что ни в первом, ни во втором он не видел смысла.
Монтекки оглядел Пьетро с головы до ног.
- Мы добудем тебе ястреба-перепелятника. Его оперение подойдет к твоей… - Брови Марьотто соединились в тонкую, идеально прямую линию. - Где твоя шляпа?
Пьетро инстинктивно провел рукой по темени и шляпы не обнаружил. Оглядевшись, он увидел свое сокровище втоптанным в грязь.
Монтекки метнулся к шляпе и выхватил ее из-под многочисленных башмаков и сандалий.
- Мои соболезнования. - Лицо Марьотто выражало неподдельную скорбь - он трепетно относился к одежде.
Пьетро выдавил улыбку и взял из рук Монтекки измятую шляпу с поломанным пером.
- Ничего. Она мне не особенно нравилась.
Ах, как она ему нравилась! Баловство, разумеется, но Пьетро не баловали в детстве. Отец придерживался принципов аскетизма, в том числе и в одежде. Пьетро не без труда отвоевал себе право носить дублет и кольцони - в этих предметах гардероба отец усматривал побуждение юношей к распутству. Шляпу Пьетро подарил правитель Пизы, великий Угуччоне делла Фаджоула, прекрасно понимавший, какую роль в жизни молодого человека играет мода. Пьетро убедил отца, что отказом от подарка они нанесут Угуччоне смертельную обиду. Старый циник почему-то купился на фразу "Отец, я буду носить эту шляпу из почтения к вашему покровителю". Ношением шляпы, которую держал в руках Пьетро сейчас, вряд ли можно было продемонстрировать почтение.
- Я подарю тебе новую шляпу! - порывисто воскликнул Марьотто.
- Не стоит беспо…
Марьотто был неумолим.
- Ты в Вероне и дня не прожил, а твою шляпу уже испортили. Мы пойдем к лучшему галантерейщику в городе. Не отставай!
Не последовать за Монтекки означало обидеть его. Полуденное солнце немилосердно пекло Пьетро спину, пока он почти бегом устремился за новым товарищем, стараясь не отвлекаться на бесчисленные соблазны пьяцца делле Эрбе. ("Лучшие кнуты и упряжь!") Мужчины всех возрастов толкались и толпились, покупали и продавали, нахваливали товар; на пути встречались пилигримы, карманники, евреи; раз даже попался настоящий мавр. ("Рыба! Крабы, креветки, устрицы! Их особенно любит наш Капитан!") Пьетро без труда выделял мельников, цирюльников, кузнецов. Все они старались перекричать друг друга, каждый из-за своего прилавка или из своей мастерской. ("Приворотное зелье! Избавьтесь от старого мужа! Заполучите молодого красавца!") А сколько еще интереснейших вещей укрылось от внимания Пьетро, вынужденного спешить за Марьотто! ("Меха лучшей выделки! Не дайте жаре обмануть себя! Зиму никто не отменял! Купите шубу летом!")
Что за шум!.. Звенели наковальни, кричали звери - их показывали за деньги. Обезьяны скакали по клеткам, ястребы клекотали, собаки лаяли; их перекрывали гитары, лютни, флейты, виолы, скрипки, тамбурины и голоса трубадуров. Вот оно, вавилонское столпотворение, думал Пьетро. Пирожник совал под нос прохожим корзину со своим благоухающим товаром, ничуть не смущаясь присутствием продавца могильных плит. Торговцы не имели права напрямую обращаться к прохожим; в результате запрета первые рисовали огромные вывески, а вторые от этих вывесок шарахались. Право, вывески казались нахальнее живых зазывал. Запрет не распространялся на хулу: каждый торговец мог безнаказанно хаять товар соседа, в то время как его собственный товар расхваливала вывеска. Над вывесками, на низких балконах, мужчины обменивались новостями, судили спорящих и делали ставки на кулачных бойцов.
Марьотто прекрасно ориентировался между лавок и лавчонок, срезал углы и привычно перепрыгивал через бочки, преграждавшие путь. Они с Пьетро пробирались по ряду, где торговали подогретым вином с пряностями, а также копченым мясом. Стараясь не отстать, Пьетро не забывал обиняками протестовать против покупки шляпы.
- Мне нужно выполнить поручение отца.
- Адская небось работенка, - усмехнулся Марьотто.
- Я должен заказать отцу новые сандалии.
Марьотто развернулся и пошел задом наперед, ехидничая:
- А старые где? Сгорели в адском пламени?
- Нет. Все дело в моем брате.
Монтекки понимающе кивнул, будто ответ Пьетро отличался вразумительностью.
- По пути в палаццо свернем к реке. Там квартал сапожников. Не думай, что я отказался от мысли купить тебе новую шляпу. Моя семья будет покрыта несмываемым позором. - Марьотто засмеялся и вновь нырнул в толпу. Пьетро последовал за ним.
За их спинами человеческая речь вставала на дыбы, брыкалась, неслась - каждый путешественник говорил на своем языке, воздух кишел французскими, английскими, фламандскими, греческими словами. В общую какофонию вплетались немецкие картавые "р". Веронский диалект позаимствовал из немецкого языка не меньше, чем из итальянского; немецкие и итальянские ноты, словно основа дорогих духов, преобладали в шумовом фоне.
- А ты почему шатаешься по городу, вместо того чтобы быть на свадьбе? - Пьетро старался перекричать толпу.
- Ох, знал бы ты, сколько я усилий приложил, чтоб отговорить его от женитьбы! Ну не дурак ли - всего на пару лет старше нас с тобой, а уже привязан к юбке! Но сейчас во дворце делать нечего - слуги носятся как сумасшедшие, женщины квохчут… Так что я попросту сбежал.
Услышав возглас одобрения, юноши задрали головы. На балконе последнего этажа несколько молодых женщин довольно откровенно свешивались через перила, так что их груди почти вываливались из лифов. Одна из девиц помахала Пьетро, сверкнув пышно-розовым из выреза платья. Пьетро покраснел и неловко помахал в ответ.
- Могу устроить свидание, - предложил Марьотто.
"Нечего удивляться, - подумал Пьетро. - В конце концов, это рыночная площадь".
Вслух он сказал:
- Во Флоренции их обязали носить маленькие колокольчики.
- Да ну!
- Представь себе. На эту тему даже шутка есть: колокола зовут раскаяться в том, к чему раньше позвали колокольчики.
Монтекки болтал без умолку, играючи пробираясь сквозь давку. Сообразив, что Пьетро скоро придется бегать за гусиными перьями, воском для печатей и прочим необходимым поэту в его ремесле, он указал новому приятелю улицу, где продавались эти незаменимые вещи.
Наконец они добрались до квартала галантерейщиков. Тот располагался почти у самой стены из туфа, являвшей собой полный контраст к уже примелькавшемуся розовому мрамору и красному кирпичу. Стену эту построили еще римляне, а может, их предшественники - кто знает? Следы первых обитателей Вероны затерялись во времени. А стена осталась. Она окружала самую старинную и богатую часть города. Пьетро, однако, усомнился в ее надежности.
Через двадцать минут на Пьетро красовался вполне модный, если не сказать вызывающий, головной убор. Юноша остановил выбор на пышном темно-красном беретто с тонким зеленым пером прямо над левым ухом - ухом гибеллина. Чувствуя себя записным щеголем, Пьетро проследовал за Марьотто к сапожнику, где заказал для отца пару сандалий. Заказ обещали выполнить к следующему дню.
Солнце было в зените, приближался свадебный обед. Марьотто улыбнулся своей великолепной улыбкой.
- Пойдем-ка к нам. Отец наказал мне развлечь сыновей синьора Алигьери.
- Алагьери.
- Я так и сказал. - И он хлопнул Пьетро по плечу. - Честно говоря, я до смерти не хотел идти. Спасибо тебе за то, что ты совсем не похож на сына знаменитого поэта.
Пьетро снова вежливо засмеялся, но сердце его упало.
"В этом-то и вопрос, разве нет? Что есть сын поэта - или любого другого великого человека, - как не бледное подобие своего отца? Бледное, жалкое и ничтожное…"
Чтобы взбодриться, Пьетро стал размышлять, как отблагодарить Марьотто. Ему не в новинку было оказаться совершенно одному в незнакомом городе, а вот в первый же день встретить друга… К такой роскоши Пьетро не привык. Когда до палаццо оставалось пять минут ходьбы - они снова шли по пьяцца делле Эрбе, - Пьетро осенило.
- Подожди секунду, - попросил он и исчез в толпе.
Через несколько минут вернулся.
- Это вам, синьор. - Он отвесил глубокий поклон, изящно взмахнув своим великолепным беретто, и одновременно протянул Монтекки пару кожаных ремешков тонкой работы. К каждому было прикреплено серебряное кольцо, чтобы владелец мог выгравировать на нем свое имя.
Монтекки просиял.
- Опутенки! - воскликнул он и уже было хотел схватить подарок, но вовремя вспомнил о приличиях. - Право, Алигьери, это слишком…
Пьетро выслушал причитавшуюся ему порцию довольно неубедительных отговорок и смущенно улыбнулся.
- Твой ястреб должен быть щеголем, под стать хозяину.
Марьотто не скрывал восторга.
- Завтра мы поедем верхом вдоль Адидже. Посмотрим, чему научился мой ястреб.
Пьетро кивнул.
"Если отец отпустит".
Вслух он сказал:
- Буду рад.
С южной стороны послышался колокольный звон. Восточная сторона отозвалась теми же нотами. Марьотто изменился в лице.
- Боже, мы опоздали!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Колокола церкви бенедиктинцев только что отзвонили к обедне, когда двое запыхавшихся юношей взлетели по ступеням внутренней лестницы палаццо Скалигеров и резко остановились на почтительном расстоянии от распахнутых двойных дверей. На лоджии спорили и смеялись - до юношей долетало гулкое эхо, усиленное воронкой залы. У каждого из них вырвался вздох облегчения - праздник еще толком не начинался, они почти не опоздали.
К ним поспешно приблизился дворецкий.
- Добро пожаловать, синьор Монтекки. Ваш отец уже здесь.
Дворецкий вопросительно посмотрел на Пьетро.
- Это мой друг, Пьетро Алигьери, - пояснил Марьотто.
- Алагьери, - привычно поправил Пьетро.
- Да, извини. Пьетро Алагьери. Он - сын знаменитого…
- Разумеется, синьор Монтекки. - Дворецкий как бы ненароком заложил руки за спину и скрестил пальцы от сглаза. - Ваш почтенный отец тоже участвует в празднестве, синьор Алагьери. Будьте добры, синьоры, снимите обувь. Для вас приготовлены домашние туфли. Гости уже собрались.
- Всегда думал, что надо говорить "Алигьери", - произнес Марьотто. - С чего вдруг заменили букву?
Пьетро пожал плечами.
- Отец решил, что таким образом он выражает презрение к тем, кто его изгнал. Алигьери - флорентийский вариант произношения. Отец с момента высылки требует, чтобы фамилия наша произносилась как Алагьери - в честь нашего предка Алагьеро ди Каццьяджида.
Марьотто вежливо кивнул.
- С вами, значит, и брат твой приехал?
Пьетро мрачно сосредоточился на шнуровке.
- Его зовут Джакопо.
- Что он из себя представляет?
В душе Пьетро фамильная честь боролась с объективностью. Признав ничью, он сообщил:
- Моему брату всего четырнадцать.
- Понятно. А у меня вот нет братьев, только сестра. Она славная, но очень уж непоседливая. Ее зовут Аурелия.
- Стало быть, Марьотто и Аурелия?
- Ромео и Аурелия, если на то пошло. Имена для нас выбрала наша мать - по крайней мере, так говорит отец. Я-то матери совсем не помню. Она хотела, чтобы меня крестили Ромео, а отец хотел назвать меня в честь деда. И вот результат - двойное имя, Ромео Марьотто. Имей в виду: называть меня Ромео опасно для жизни. - Монтекки покончил со шнуровкой и поднялся. - Ну что, готов войти в логово льва?
"Уж лучше бы это и был лев".
- Как мы объясним опоздание?
Марьотто хлопнул Пьетро по плечу, и они вместе пошли к большой зале.
- Вдохни поглубже и постарайся отнестись ко всему философски.
Перед самой дверью Пьетро невольно остановился. Стену украшали пять фресок; каждая изображала всадника, держащего в руках знамя с лестницей о пяти ступенях. Хотя все пятеро всадников были похожи друг на друга, как родные, Пьетро без труда узнал нынешнего правителя Вероны.
- Да, это он, - подтвердил Марьотто.
Пьетро глаз не мог отвести от фрески. Тот, кто не видел Кангранде, пожалуй, решил бы, что живописец польстил своей модели. Правитель Вероны восседал на боевом коне, в одной руке держал жезл, в другой - меч, на ветру развевалась грива каштановых волос. Поистине он был великолепен. Прекрасное лицо выражало яростный восторг. Над головой Кангранде, рядом со знаменем, изображавшим лестницу, красовалось знамя с его собственной символикой - борзой пес на лазурном фоне. От себя художник добавил несколько темных пятен, разумея под ними кровь, запятнавшую знамя в бою, из которого Кангранде вышел победителем.
Но Пьетро привлекла манера исполнения фрески.
- Какая прекрасная работа, - произнес он.
- Отличная, - подхватил Монтекки и, приглядевшись, добавил: - У жеребца шея изогнута под правильным углом, грива подстрижена как надо… Ой! Извини. Просто мой отец разводит лошадей. Художника зовут Джотто ди Бондоне.
Внезапно Пьетро расхохотался, немало смутив Марьотто.
- Ты что, слыхал о нем, Пьетро?
- Бери выше - я с ним знаком. Он друг моего отца. В каком-то смысле. Мы часто у него бывали, когда жили в Лукке. - Пьетро вовремя закрыл рот.
Видя, что приятель чего-то недоговаривает, заинтригованный Марьотто принялся его тормошить:
- Ну? Так что ты хотел сказать?
Пьетро покачал головой.
- Ты когда-нибудь видел детей Джотто? Они прекрасно воспитаны, умны, деликатны. Но до чего же уродливы! Что девочки, что мальчики. Страшны как смертный грех. Однажды мы у них ужинали, и отец спросил, как человека, создающего столь прекрасные фрески, угораздило наделать столь безобразных детей.
- Прямо так и спросил? И что же Джотто?
- А Джотто и говорит: "Друг мой, все дело в том, что фрески я пишу при дневном свете".
Еле сдерживая смех, юноши прошли на лоджию.
Где-то около Торре ди Конфине одинокий всадник придержал коня перед трактиром. Всадник был молод и, судя по глазам, несколько не в себе. С коня летели хлопья пены. Юноша спешился. На его крик "Эй, хозяин! Свежую лошадь, да побыстрее!" явился мальчик-конюх с куском сыра. В тот же миг дверь открылась и на пороге возник трактирщик собственной персоной, весьма дородной и об одной руке. Конюх, разинув рот, смотрел на хозяина; тот, в свою очередь, наметанным глазом окидывал юношу и его коня.
- Этому лошадь не давать, - обернулся трактирщик к конюху. - Он свою загнал и мою загонит.
Юноша, тоже загнанный, стиснул собственное предплечье. Дождавшись, когда трактирщик удостоит его вниманием, он выдохнул свою весть и вывернул свой кошель.
При виде ли золота или от услышанного, но толстяк поменял отношение к гостю на прямо противоположное. Юноше поднесли кружку крепкого эля; конюх в это время поспешно седлал лучшую лошадь. Юноша дрожал крупной дрожью, казалось, он вот-вот разрыдается. Он не сомневался, что едва избежал смерти; не сомневался также и в том, что по его горячим следам уже мчится целая армия.
Через десять минут он летел по дороге, бурдюк был туг от вина, шпоры нещадно впивались в лошадиные бока. Трактирщик тем временем успел созвать соседей - вместе они решали, уйти или рискнуть остаться.
Солнечный свет заливал огромную лоджию, выходящую на восток. Ее полукруглую крышу поддерживали колонны. Залу и лоджию разделяли пышные занавеси; сейчас они были отдернуты, и юношам, стоящим на пороге залы, правитель Вероны и его благородные гости казались изображениями самих себя. На заднем плане великолепной картины поблескивала река Адидже.
Но конечно же, всякого, вошедшего в залу, поражал в первую очередь не вид Адидже, а сам Кангранде делла Скала - он всегда был центральной фигурой любой композиции. Каштановые волосы, высветленные итальянским солнцем, обрамляли мужественное лицо. В движениях чувствовалась огромная сила, причем он не растрачивал ее впустую - каждый жест был выверен и точен.
"Он мог бы с тем же успехом называться Ястребом", - подумал Пьетро, заметив, что в зале помимо людей присутствуют собаки и ловчие птицы.
Последних Кангранде разводил. Соколы и ястребы свободно сидели на деревянных столбах, хранивших отпечатки их когтей. На птицах были клобучки, однако гости, пытавшиеся кормить птиц мясом из рук, все равно немало рисковали собственными пальцами.
У ног Капитана разлеглись две овчарки. Огромные, узкомордые, они казались совершенно дикими зверями; но вот Кангранде вытянул руку - и овчарки превратились в безобидных щенят, старающихся привлечь внимание хозяина веселой игрой.
Одна собака явно чувствовала себя главной. Это был гибкий, жилистый зверь с характерной длинной узкой мордой и изогнутыми клыками. Кангранде кинул псу подачку, и тот поймал лакомый кусок прямо на лету. Когда пес снова улегся у ног хозяина и принялся глодать кость, Пьетро разглядел, что на попонке у него вышиты серебром лестница и орел - знаки семейства делла Скала. Длинная шерсть на спине несколько свалялась под попонкой - признак, что пес был veltro, то есть из породы борзых. Слово veltro являлось синонимом к слову "полукровка". Кангранде носил кличку Il Veltro, дававшую его врагам пищу для острот.