Это прибыла партия, чтобы очистить подводные части судна от присосавшихся ракушек, тормозящих ход "Ориона" на целую милю в час. При помощи боцмана и матросов негры протянули вокруг корпуса корабля канат на один фут выше ватерлинии. Для того, чтобы он держался на таком уровне, его перехватили многочисленными концами, перекинутыми через фальшборт. Когда все приготовления были закончены, каждый из туземцев вооружился маленьким треугольным скребком, перпендикулярно насаженным на деревянную ручку. Такой скребок петлей из шнура захлестывался на кисть правой руки, чтобы не потерять его. Все негры, находившиеся в баркасе, исключая только одного рулевого, встали - приготовились к дальнейшим действиям. Только теперь Лутатини рассмотрел их как следует. Это были отборные люди, грудастые, красиво и крепко сложенные, с тугими мускулами. Подняв головы, они ожидающе смотрели на правое крыло мостика, где стоял их белый подрядчик. Звонким голосом он произнес какую-то фразу и сделал рукой широкий горизонтальный жест. Вокруг баркаса раздались всплески. На нем остался только один человек, сидевший у руля, а остальные как будто невидимой силой были выброшены в воду. Подплывая к судну, они распределились вдоль правого борта в один ряд, с правильными промежутками друг от друга, точно каждый заранее знал свое место. Ждали следующей команды, держась за канат, протянутый вокруг корпуса.
Подрядчик, перегнувшись через поручни капитанского мостика, резко гаркнул:
- Гоп!
И Лутатини увидел, как все сорок чернокожих туземцев, выпустив из рук канат, дружно перевернулись в воде, словно дельфины. На момент показались белые подошвы босых ног и скрылись в глубине. Наступила напряженная минута ожидания. Казалось - люди исчезли совсем. Он уже с беспокойством глядел за борт, вдоль корпуса судна, вытягивая шею и тараща глаза, как вдруг одна за другой начали показываться на поверхности черные кудрявые головы. Руки жадно хватались за канат. Все эти люди, пока у них были свежие силы, сперва взялись за очистку наиболее глубоко погруженных частей судового днища, отдирая от него своими железными скребками присосавшиеся ракушки. Только длительная тренировка дала им возможность работать на глубине в двадцать с лишком футов, под страшным давлением воды, без дыхания в продолжение около двух минут. Вот почему, держась за канат, они болезненно дергали запрокинутыми головами. Каждый хватал воздух, широко раскрыв рот, по-собачьи оскалив белые зубы. Ошалело пучились глаза и, вывертываясь белками из орбит, скосились на мостик - туда, где находился толстый подрядчик. А тот, дав немного отдохнуть людям, снова скомандовал:
- Гоп!
И опять исчезли с поверхности черные кудрявые головы. Лутатини думал про себя: нет, уж лучше быть матросом, даже кочегаром, чем работать в такой жуткой партии.
- Любуетесь, как добывают хлеб насущный?
Лутатини обернулся на голос. Около него стоял Карнер с ехидным взглядом в запавших глазах.
- Как только они выдерживают такой ужасный труд! - откровенно удивился Лутатини.
Карнер подхватил:
- И после этого будто бы на том свете им предстоят еще худшие муки? Вероятно, у одних будут вытягивать жилы, других заставят лизать раскаленное железо, третьих повесят за причинное место. Им, очевидно, не избежать таких пыток в застенке: ведь они не исповедуют католической религии… Вот она, наивысшая справедливость вашего бога!
Он рассыпался мелким злорадным смешком.
Лутатини досадливо отвернулся.
- Опять вы свое! Как мне надоело это выслушивать!
- Ничего, мы больше слушали вашу болтовню. Я только задам вам еще один вопрос: какую религию, сеньор Лутатини, исповедовали бы вы, если бы родились на этом диком острове, в семье негров?
Не дожидаясь ответа, он похлопал Лутатини по плечу и промолвил уже ласково:
- Не сердитесь, друг. Это у меня так., сорвалось с языка. Лучше скажите: не были вы сейчас в кубрике?
- Нет.
- О, тогда пойдемте со мною! Вам представится картина, какую вы не видели и не увидите ни в одном кинематографе.
Когда они спустились в кубрик, Лутатини обалдело остановился. Правда, он ничего особенного не увидел, кроме спущенных с верхних коек одеял, заменяющих собою занавеси для нижних коек. Занавеси эти колебались, и за ними слышались поцелуи, женский смех, сладострастные стоны кочегаров. Пахнуло запахом портового притона. Лутатини, перейдя через коридор, заглянул в другую половину кубрика, где помещались матросы. То же было и здесь. И даже на его койке разместилась какая-то пара… Лутатини всего передернуло, словно он хватил отвратительной горечи. Бледный от потрясения, он двинулся было вперед, намереваясь сорвать одеяло и стащить за ноги со своей койки непрошеных гостей, но его вовремя ухватил за руку Карнер и, отводя к выходу, прошептал на ухо:
- Что вы делаете! Вас убьют! Вы младенец. Вы еще не знаете, что люди осатанели сейчас. Совсем другое увидите завтра: моряки будут тихие и смирные, как агнцы. Если начальство начнет из них маты плести - и то они не будут протестовать.
Поднявшись на палубу, Лутатини удивленно пробормотал:
- Что же это такое творится?
- Так брат, наша жизнь устроена. Удивительная гармония! День и ночь мы должны славить наших воротил, земных и небесных.
Лутатини круто повернулся и, сверкнув черными глазами, раздраженно спросил:
- Да вы кто такой? Святой обличитель или дьявол, разлагающий души людей?
Карнер спокойно ответил:
- В духовной школе вам повредили мозги. Вам нужно скорее поправиться. Тогда вы по-иному будете смотреть на мир, на людей, на все…
Лутатини обиженно отвернулся от своего спутника и отошел на середину корабля. Он чувствовал себя скверно, точно сам выкупался в зловонном потоке. Торговки, предлагая фрукты, вызывающе смеялись ему в лицо, а он, опустив голову, старался не смотреть на них. К своему изумлению, он заметил, что и в каюты водили женщин: боцман, плотник, масленщики. Не представляли исключения и офицеры. Вон первый штурман Сайменс пошел к себе с молодой мулаткой, - с той самой, которой Лутатини передал письмо. Перешагнув вместе с женщиной через порог своей каюты, он захлопнул за собой дверь. Лутатини раскрыл рот, испуганный отчаянной мыслью о судьбе письма…
Из камбуза выглянул Прелат в белом колпаке и добродушно заговорил:
- Вы все ходите, сеньор Лутатини, а я уже успел на двух жениться. Если угодно, могу уступить для вас койку. Рекомендую мулаточку взять: насчет темперамента - очень горячие бабенки…
Рыхлое лицо его лоснилось от пота, глаза устало щурились, как у сытого кота.
- Отстань, блудливая тварь! - крикнул Лутатини.
Прелат обдал его самодовольным хохотом.
- Ему добра желают, а он сердится. Чудило церковное!
На судно явился новый угольщик, нанятый капитаном. Это был пожилой малаец, худой и нескладный, прихрамывающий на правую ногу. С большим потертым чемоданом он направился прямо в кубрик, где ему указали кочегары на пустую койку. Он спросил:
- А тот, кто раньше был здесь, сбежал, что ли?
Домбер ответил угрюмо:
- Да, сбежал. Теперь ему не нужно больше на вахту выходить.
- Понимаю… - буркнул малаец и прекратил расспросы.
Весь правый борт судна был очищен от ракушек. Негры настолько устали, что едва влезли на палубу. Закусили, поточили свои скребки, отдохнули. Предстояло повозиться с левым бортом. По команде белого подрядчика они прямо с палубы бултыхнулись в море.
Вечером, когда на судне никого из посторонних людей уже не осталось, Лутатини отозвал от других рулевого Гимбо и рассказал ему о случае с письмом. Старик, выслушав, укоризненно покачал головой:
- Эх, сеньор Лутатини, ничего вы не знаете, как в таких случаях поступать! Вы хоть бы со мною посоветовались. Ну, как можно вручать письмо какай-то женщине? Вы должны бы отдать его шипсшандлеру. Тот любое ваше поручение исполнил бы в точности. Даже могли телеграмму послать.
Ошибку уже нельзя было исправить, и Лутатини, поняв это, стоял на палубе с горестным видом, готовый разрыдаться.
Берег весело замерцал огнями.
XIII
В штурманской рубке на морской карте была проведена карандашом черта. Она начиналась от островов и шла ровной прямой линией к северо-востоку, упираясь в Гибралтарский пролив. Это был новый курс, которым теперь шел "Орион".
Офицерский персонал и команда сознавали, что вступают в полосу, где можно встретиться с немецкими субмаринами. С каждой пройденной милей опасность увеличивалась, несмотря на то, что на корме судна развевался нейтральный флаг Аргентинской республики. Ведь неизвестно, как отнесутся немцы к "Ориону". Судно может показаться им подозрительным. Радиоаппарат каждый день возвещал о гибели коммерческих кораблей, среди которых многие принадлежали нейтральным государствам. Усилили денные и ночные вахты. Но каждый понимал, что это было так же бесполезно, как бесполезно голодному жевать кусок дерева. Ну, увидят перископ той или другой субмарины, а дальше что? Какие меры можно будет предпринимать для защиты, не имея на борту никакого оружия, кроме револьверов?
Матросы и кочегары опять переселились со своими постелями на люк первого трюма, развесив над собою тент. Лутатини выбрал себе место рядом с Гимбо и был очень доволен, что оставил опоганенный кубрик. Он старательно вымыл свое постельное белье и прокалил его под лучами тропического солнца. Больше всего на свете он боялся заразы, одна мысль о которой приводила его в трепет и вызывала чувство омерзения. А матросы как будто и не думали об этом, хотя вопли китайца в твиндеке не умолкали. Они с удовольствием вспоминали о недавних туземках и мечтали о новых встречах с женщинами.
Разговор перешел к военным событиям.
- Два метра вперед, три метра назад… Тьфу, черт возьми! Да так никогда не кончится война. А тут еще Америка впуталась…
- Скоро все государства сойдут с ума.
- Ну, тогда и нас мобилизуют.
Матрос Кинче, покачивая рыжей головой, говорил:
- Ловко придумали: за отечество!.. Да на кой черт оно мне сдалось, это отечество?.. Мои родители нищенствуют в Парагвае Я тоже подыхал бы с голоду, если бы жил вместе с ними. И за такую благодать я должен платить жизнью? Пусть богачи и сражаются за свое отечество. А для нас, пока мы здоровы, - вся земля отечество.
- Верно, Кинче! - поддакивали другие.
Карнер изрекал, закатывая злые глаза к небу и подражая проповедникам:
- Братия! Будьте мудры, как змеи, и зубасты, как тигры. Помните всегда, что нет на земле другого бога, кроме золотого мешка, и нет других пророков, кроме капиталистов. Болтать об этом боге так же бесполезно, как бесполезно топить в море акулу. Надо действовать…
Матросы поддерживали Карнера:
- Выматывай дальше, дружище!..
Карнер продолжал:
- Если в кубрике начать морить клопов по-настоящему, то нужно зажечь серу. Для современного бога и его пророков такой же вред может нанести Всемирный союз моряков. Пусть слышат это все, кто окончательно не оглох от морских бурь.
Он заражал команду своим темпераментом, своим непримиримым гневом. Его слова действовали на матросов возбуждающе, как спирт. Из маленького чахоточного человека он вырастал в героя. К нему начинали прислушиваться, невольно подпадая под его влияние.
Лутатини больше всего занимала подводная война. Субмарины пугали воображение своей таинственностью. В Буэнос-Айресе он много читал, как гибнут от них корабли. Но тогда он был далек от катастроф, и это не волновало его. Другое дело теперь, когда он сам приближается к опасным широтам. Правда, многие из матросов в плавание во время войны уже не раз встречались с субмаринами и рассказывали об этом с шутками, словно речь шла о футбольной игре.
Однажды, покончив с обедом, матросы не расходились, продолжая сидеть около камбуза. Пароходная труба выбрасывала серые клубы дыма. За кормою трепетно колебался пенистый след. Океанская ширь была густо насыщена зноем. Радиоаппарат только что принес известие, что в Средиземном море взорван миной французский броненосец, погибло около шестисот человек. Команда оживленно обсуждала это событие. Значит, и там нет спасения от немецких субмарин.
Лутатини был встревожен больше других.
- Мы идем под нейтральным флагом. Неужели это не обеспечивает нас от нападения подводных лодок?
Лутатини вопросительно поднял тонкие черные брови.
- Ну, насчет нейтрального флага помолчим: это - штука обманчивая и коварная.
В разговор ввязался Гимбо, попыхивая трубкой:
- Вот, сеньор Лутатини… Дело было летом в прошлом году. Поступил я в Ливерпуле на английское судно. Коробка в пять тысяч тонн. Груз состоял из военного снаряжения. Ладно. Снимаемся с якоря, и наше судно сразу превратилось в шведское. Флаг, надписи на корме, на носу, название порта - все шведское. В твиндеке у нас две пушки стоят, трехдюймовки, а в борту для них приспособлены откидные амбразуры. Еще одна пушка в корме - под полуютом. Несколько военных моряков с нами - все артиллеристы. В море уже капитан созывает всю команду и дает наказ, что мы должны выполнять, если встретимся с немецкой субмариной. Ну, думаю, влип я в историю - будет горячее дельце! Ночь прошла благополучно. Следим за морем во все глаза. Курс наш - Гавр. Перед обедом вступаем в Ламанш. Вдруг крики по судну: "Перископ!" Заныло в груди: "Ну, сейчас, старый дурак, ванну тебе принимать". У нас на мачте взвились флаги. "Возвращаемся из Америки в Стокгольм". А субмарина тем временем выплывает на поверхность. На палубе появляются люди. Одни бросаются к пушке, берут нас на прицел, другие сигнализируют: "Остановиться. Капитану с документами явиться на субмарину". У нас застопорили машину. И сейчас же, согласно капитанской инструкции, мы начали разыгрывать комедию. Спасательные шлюпки спускаем так, что они одним концом летят в море и сразу же наполняются водой. Потом сами все захватываем спасательные круги и, якобы в панике, бросаемся за борт. Швед наш опустел. Мы отплываем от него подальше и орем благим матом. Немцы сбиты с толку. Субмарина подходит ближе, может быть затем, чтобы спасать нас. Вот тут-то и напоролись они. Вдруг в твиндеке откидываются борта. Забухал наш фальшивый швед выстрелами. Не успел я и моргнуть, как началась паника на субмарине. Теперь там люди, как плоды с дерева, посыпались за борт. А через две-три минуты от разбитой субмарины только пузыри остались на воде. Нам тоже они влепили несколько снарядов. Забрались мы на своего шведа, подобрали плавающих немцев и пошли дальше. Половина из их команды погибла.
Гимбо достал из кармана спички, разжег погасшую трубку и, укоризненно глядя на Лутатини, словно тот был виноват в обмане немцев, добавил:
- Так-то, друг. А вы - нейтральный флаг!.. Да разве после этого они поверят вашей тряпке?
Старший кочегар Домбер был неразговорчив, но на этот раз развязал язык:
- Со мною произошла история в другом роде. Я так же вот поступил на английское судно "Редпертир". В Нью-Кестле нагрузились углем. Тогда пароходы отправлялись пачками под охраной военных кораблей. Мы должны были идти в Шербург, разгрузиться там и через Гибралтар следовать в Египет. Вечером, в сумерках, вышли в Северное море. Собралось двенадцать пароходов. Выстроились в две кильватерные колонны. Нас конвоировали восемь миноносцев, замкнули в стальное кольцо. Получилась целая флотилия. Ветер дул резкий, прямо в лоб. По морю разгуливали пенистые волны. Ночь была звездная. Силуэты ближайших кораблей отчетливо выделялись и без огней. А надо сказать вам, что, перед тем как сняться нам с якоря, военные власти дали коммерческим капитанам строжайший приказ: что бы в пути ни случилось, свое место в кильватерном строю не покидать; даже не останавливаться для спасения людей, если какой-нибудь пароход будет потоплен. Для власти человек - пустяк: новые люди народятся по очень дешевой цене. А судно - да еще в военное время - дорого стоит. Ну, известно, какие наши капитаны: для многих из них и буря нипочем, а Ледовитым океаном их не испугаешь, и на нож в кабаке могут полезть. Надо правду сказать - есть смелые "старики". А как только дело дойдет до войны - до артиллерии, до мин, - так у них начинают гайки слабнуть. На мостике, на том месте, где стоит капитан, в такое время без волны становится мокро. Ну-с, режем мы пространство девятиузловым ходом. Я работаю в кочегарке. Не прошли мы и четырех миль, как с нами произошло что-то бесподобное…
Домбер внезапно замолчал и начал вдруг всматриваться в блестящую поверхность океана. Лица матросов сразу приняли выражение беспокойства, хотя кругом, в жаркой тишине, ничего не было видно. Приставив руку ко лбу, бросал тревожный взор и Лутатини, чувствуя дрожь в коленях. Поваренок порывисто кинулся к фальшборту, потом вернулся и, восторженно глядя на старшего кочегара, спросил:
- Вы что-нибудь заметили, Домбер?
- Так… показалось мне. Вероятно, рыбешка прыгнула…
Кто-то крепко выругался.
- Что же произошло с вами в Северном море? - обратился Лутатини к старшему кочегару.
Домбер потрогал пальцами истрепавшиеся на правом сабо ремни и ухмыльнулся:
- Придется починить. Да-с, так вот… Услышали мы тут страшный взрыв. Весь остов нашего судна задрожал и сейчас же закачался с борта на борт. На момент мелькнула мысль - мы летим в воздухе, как на цеппелине, и сейчас же ухнем на морское дно. Кочегары уставились на меня, а я - на них. Помню, я крикнул: "Ребята, оставайтесь на месте, а я сейчас узнаю в чем дело", - и полез наверх, минуя машинное отделение. Пока поднимался по вертикальным трапам, сообразил, что это взорвалось другое судно, а не наш "Редпертир". И только это я выставил ногу из машинного кожуха, как затрещал правый борт. Что-то огромное и черное лезло на палубу и ломало ее. Я ухватился за железную раму выхода и примерз к ней. В следующий момент разглядел форштевень с двумя якорями. Это накатил на нас другой пароход, - может быть, в два раза больше нашего. Он, как острый клин, вонзился в "Редпертир", распорол ему трюмы и почти разрезал пополам. С мостика, с бака, из машинного отделения неслись отчаянные крики. По сторонам раздавались пушечные выстрелы. Лучи прожекторов кромсали ночь. И в этой кутерьме какое-то странное чутье руководило мною. Я ухватился за якорь, подтянулся и забрался на чужой пароход, - на тот, что разнес наше судно. Почему-то никуда не побежал, а уселся на баке, словно для отдыха. Судно дало задний ход и с железным скрежетом оторвалось от "Редпертира". Тот моментально переломился на середине. Взмахнулись вверх корма и нос, как будто хотели сложиться вместе, и под вопли людей исчезли в пучине. Остальные пароходы смешались в одну беспорядочную кучу, как перепуганное стадо животных. Кругом носились миноносцы, разыскивая субмарины. И вот в стороне с ревом поднялся огненный столб до самых звезд. Я уже после узнал, что это взорвался один из наших миноносцев. Облака дыма окутали флотилию. Бестолковщина создалась ужасная. Кто мог тогда думать, что проживет до следующего дня? Потом кое-как образумились. Опять выстроились в кильватерные колонны и пошли дальше. А для спасения погибающих примчались портовые катера. Наша флотилия убавилась на три единицы. Ну и рейс выпал! До самого Шербурга никто почти не спал. С "Редпертира", кроме меня, ни одной души больше не спаслось.
Домбер замолчал.
Кто-то вздохнул и промолвил грустно:
- Да, в эту войну много моряков погибло. Отъедаются морские рыбы нашим братом…