- Еще как! Таких проще укокошить сразу, чем наблюдать, как они позорят себя. Мы берем в плен только тех, кто потверже, поупрямее. Из них потом получаются пираты что надо, - адмирал прицокнул языком. - Я забыл представиться. Меня зовут Фил. Я адмирал этого острова.
- Рад познакомиться. Если вы…
- Чему радуешься-то? - перебил его Фил.
- Знакомству.
- А-а, - Фил недоуменно хмыкнул. - Ну, продолжай…
- Если вы позволите, пусть мое имя останется при мне. Можете называть меня просто монахом. Но, однако, если вы настаиваете, я могу и…
- Нет, не настаиваю. Это твое дело. Когда-то, много лет назад, в нашем городе, жил один человек, его звали Чед. Но своего настоящего имени он так и не назвал. Здесь это никого не удивляет… Ты, монах, я вижу, смышленый человек. Растолкуй мне, будь добр, что там у вас творится, в вашей Европе. До нас, через пленных, доходят разные слухи.
- О чем?
- Так, насчет ваших тамошних предводителей… В Ватикане, говорят, сущий бордель. Святоши своих же травят ядом, это правда? Одному папе римскому подсунули пилюлю с ядом, другому, третьему… Это правда? - повторил Фил.
- Ходят слухи, - подтвердил монах, на его лице появилась горькая улыбка.
- Что они там не поделили? Власть? Деньги?
- Несчастные люди. Я им сочувствую.
- Кому? Тем, кто был отравлен?
- Да. И тем, кто отравил их, тоже.
- Какой ты, однако, добряк, - Фил усмехнулся. - Но ты же подчиняешься этим, из Ватикана. Боишься их?
- Не боюсь. Но я их люблю и сочувствую им.
- Да? Любопытно, - Фил оживился, - Не понимаю, как это можно любить и тех, и этих? Всех, значит, уважаешь?
- Любить друг друга должны все. А уважать - это когда есть за что, это надо заслужить.
- Может, и так, - задумчиво произнес Фил. - Но - любовь! Я не говорю про любовь между мужчинами и женщинами. Я - про любовь вообще, между всеми людьми. Ты же про нее говорил?
- Именно про нее… Любовь дана каждому, от рождения и до смерти. Любовь к ближнему. Она всегда есть в человеческой душе. Но не все пользуются этим дарованным им счастьем.
- Кто же его даровал?
- Господь.
- Ну, начались сказки, - Фил сердито засопел. - Господь… Мы его называем небесным дураком, да будет тебе это известно! Дураком, которого никогда не было и нет.
- Я соболезную вашему горю.
- Горю?
- Да. Я так думаю. Но Господь не в обиде на вас.
- Тоже, как и ты, сочувствует нам?
- Да, конечно.
- Значит, мы, по-твоему, тоже несчастные?
- Увы!
- А ты - счастливый?
- Я об этом не думал.
- А кто вообще в этом мире счастливый, по-твоему?
- Тот, кто любит.
- Кого любит? - заорал Фил, не вытерпев. - Ближнего - так ты сказал? А кто он, этот ближний? Если это отец, то я, значит, счастливый человек! Я люблю отца! И значит, все люди счастливы, если брать по-твоему! Потому "что у каждого есть отец, или мать и отец, или… кто там еще… бабушка, скажем, или сын, дочь, жена, друг! Но почему же я так мало встречал в океане счастливых людей? Почему? Ты мне объясни, кто он, этот твой ближний?
- Каждый человек, - ответил монах.
- Туманишь!
Фил уже сам не рад был, что затеял этот разговор. Монах, который поначалу, чисто по-людски, так понравился Филу своим умением держаться, теперь уже смущал его своей непреклонной уверенностью. Теперь Филу, наоборот, уже не терпелось поскорее поставить его на колени! Но не силой, а только правдивыми словами, точными, как выстрелы, бьющие наповал.
- Любовь к ближнему! - зло произнес Фил. - Вот она, стало быть, какая необъятная!.. Но где же она, эта любовь, у испанцев, которые истово веруют в твоего, монах, Господа, но заодно перестреляли и перевешали уже почти всех карибских индейцев? Из какого кармана должны достать испанцы эту твою всеобщую любовь, чтобы не дуреть от золота?
- Из того же кармана, что и вы, Фил!
- В моем кармане - только гребень, которым я расчесываю волосы. А в потайном кармане куртки - стилет, про который я никогда не забываю. И больше в моих карманах ничего нет. Но я люблю своего отца, который меня воспитал, и люблю всех людей, которые живут в этом городе, на этом острове. Эту любовь мне не надо ниоткуда доставать. А все прочие люди мне без разницы!.. К слову, монах: что это твой Господь до сих пор не торопится наказывать нас за наши… как это по-вашему… грехи? Мы же убиваем, разбойничаем. Но - живем и не тужим.
- Но Господь никого не наказывает.
- Хм… Какой у тебя голос спокойный… Но ты объясни мне, зачем же он нужен, этот Господь, если он все терпит и ни мычит ни телится!
- Чтобы любить нас и печалиться о нас.
- И все?
- Но разве этого мало?
- А инквизиторов он тоже любит и тоже печалится о них?
- Да.
- Но они же действуют от его имени!..
- В этом их огромный грех перед Господом. Когда-нибудь им придется за это ответить.
- Чем? Смертью?
- Умирает тело, душа остается, ей и нести за все ответ.
- Где? На небе, конечно же, да?
Фил ткнул пальцем вверх, усмехнулся. Вспомнил, кок часто кричали пленники, перед тем, как пираты их убивали: "Вы за все ответите на небесах!" Сколько раз он слышал эти слова…
- Это как Господу будет угодно, - ответил монах. - Он один знает - где.
- Если твой Господь так добр к людям, как ты говоришь, почему же он позволяет людям делать оружие и стрелять друг в друга?
- Это люди сами придумали. Господь их этому не учил.
- Что, и святош-инквизиторов люди сами придумали? На свою же голову?
- Да. Те, кого вы, адмирал, называете святошами, это обыкновенные люди. И, как все люди, они бывают разными: одни - благородны, другие - подлецы, третьи - равнодушно трусливы…
- Получается, что сами же люди во всем и виноваты? А чему же учит твой Господь?
- Любви. Добру. Милосердию. Он дает людям жизнь, а дальше они должны сами показать, на что способны. Человеческая жизнь, с самого ее начала, подобна юному путнику, который стоит на развилке дорог, Сам выбирай, куда идти.
- Ну и куда же, монах, посоветуешь идти юному путнику?
- А это он сам должен выбрать. Хочешь жить честно - иди вперед, по прямой дороге, никуда не сворачивай и ничего не бойся. И всегда благодари Господа за все тяготы, которые встретятся тебе на пути. Прямая дорога - самая простая и самая тяжелая, но она самая прекрасная, ибо она ведет к Господу. На этой дороге ты никого не убьешь, не ограбишь, не обманешь.
- Да-да, - Фил засмеялся. - Только не забудь взять с собой нож, пистолет и побольше этаких свинцовых штуковин под названием пули. Иначе: ты-то никого, зато тебя и грабанут, и облапошат, и укокошат. Славная дорожка, ничего не скажешь. Иди и пой, и жди, певчая птичка, пока из тебя сварганят рагу!..
- Это уж как Господу будет угодно, - возразил монах. - Господь сам знает, сколько времени он дал каждому человеку на земной путь. Это точный срок, от первого мига до последнего, и этот срок нельзя ни убавить, ни продлить. От людей туг ничего не зависит. Земная жизнь - это всего лишь испытание для души, не более.
- А другие дороги… они куда ведут?
- В никуда, - коротко ответил монах.
- Ах, - опять засмеялся Фил, - что же нам, фрис-чедским грешникам, теперь делать? Мы же не знали, неучи, что с самого начала пошли в никуда! Ума не приложу, как же нам теперь исправляться! Вроде уже поздновато, а? Растолкуй, монах, растолкуй!.. Расскажи перед смертью еще какие-нибудь байки про своего доброго-предоброго небесного придурка!
- Адмирал, - вдруг жестко произнес монах, чеканя каждый звук, - вы можете оскорблять меня, и я все стерплю и все прощу, ибо я не умею мстить. Но если вы не возьмете свои гнусные слова о Господе обратно, вы больше не услышите от меня ни слова.
Монах замолчал, глядя в глаза Филу. Тот тоже не отводил свой взгляд.
В гляделки решил со мной поиграть, подумал Фил. В детскую игру… Весь в моих руках, а вот, смотри-ка, отважен… А ведь я, кажется, уступлю ему. Да, уступлю. Он, как ни крути, по-своему прав. Для пего небесный дурак, видно, значит то же, что для меня - отец. Окажись я на месте монаха, я бы тоже не потерпел таких слов про Дуката. Теперь этого парня сколько ни пытай, он свое слово сдержит: будет молчать. Но я, вот что странно, не хочу заканчивать этот разговор. Не хочу… Почему?! Что, что меня заставляет задавать монаху вопрос за вопросом?! Что?!
- Хорошо, - сказал Фил. - Я беру те свои слова обратно. Продолжим?
Монах помолчал. Кивнул.
- Во дела! - вдруг сказал Фил. - Голова раскалывается… Еще никогда я не вел таких заумных разговоров… Ты голоден?
- Нет. А вы?
Фил не ответил.
- Скоро сюда придет Гоур, - после долгой паузы сказал он. - Это наш городской тюремщик. Посмотрим, что ты ему скажешь.
- То же, что и вам.
- Ну, я-то в святошеских заумствованиях мало что смыслю, это все от меня уж очень далеко. А Гоур - старая лиса, он через все прошел. Он тебя, верно, и слушать-то не станет. А если и станет, то быстро выведет на чистую воду… Когда тебя будут убивать, твой Господь спасет тебя от гибели?
- Ему виднее.
- А если не спасет? Ты не проклянешь его за это перед смертью?
- Нет. Это будет праведная смерть, и моя душа вернется к Господу незапятнанной.
- Испачкаться боишься?
- Черной работы не боюсь. После нее руки можно вымыть, и вот они уже чисты. А душу ничем не отмоешь. Так не проще ли ее вовсе не пачкать?
- Душа, душа… Что, там, на небе, где живут эти… души, тоже есть города, улицы?
- Там все есть.
- И тюрьмы тоже?
- Наступит время - сами узнаете, - монах улыбнулся. - Печально, что вы не верите ни одному моему слову.
- Откуда ты это знаешь? Ты что, разгадываешь мои мысли?
- Назовем это так, - монах опять улыбнулся.
- Ну, и что же я сейчас, в этот момент, думаю о тебе?
- Вы жалеете о том, что я никогда не стану пиратом.
- Продолжай, - сказал Фил.
- Вы очень боитесь верить моим словам, но они остаются в вашей душе помимо вашего желания. И вам неприятно это сознавать. Вы мечетесь между своим любопытством ко мне и своей неприязнью к тому, о чем я говорю.
Фил хмыкнул.
- Все это ерунда, - сказал он. - Ты просто понял это по моим глазам. Но в Бога я все равно никогда не поверю.
- А я вас и не заставляю. И это вас тоже раздражает, правда?
- Не дури мне голову, монах, - устало произнес Фил. - Не будь ты святошей, я бы и в самом деле взял тебя матросом на свой фрегат. И ты научился бы и убивать, и песни горланил бы, в стельку пьяный!
- Нет, адмирал. Нет.
- Вот потому мне и обидно, что все это невозможно.
Фил потер пальцами виски.
- Мне, - сказал он, - в первый раз жаль, что тебя, пленника, придется убить.
- Спасибо.
- За что? - удивился Фил.
- За сочувствие.
- А, пустяки… Что думал, то и сказал.
В дверь постучали.
- Войдите! - буркнул адмирал.
На пороге стоял Гоур.
11
Он увидел монаха, вежливо наклонил голову, улыбнулся, его улыбка получилась как всегда мягкой, он это умел.
- Какие у нас гости! - сказал Гоур. - Жаклон уже успел рассказать мне о вас, милостивый сударь, - обратился он к монаху. - Как вам у нас? Жалоб нет? Вас, как я вижу, еще не били?
- Спасибо. Еще нет.
Услышав голос монаха, Гоур покачнулся, лицо его исказила судорожная гримаса.
Фил вскочил.
Гоур раздраженно махнул рукой.
- Сиди, Малыш, - хрипло сказал он. - Я сейчас… за Дукатом… он тут, рядом…
- Отец? - спросил Фил. - Он тоже сюда явился? Он же почти из дома не выходит… А теперь - с чего бы это?
- Видно, захотел на гостя посмотреть… Про нашего дорогого гостя уже весь Фрис-Чед знает, жаклоновские матросы постарались.
- Балаболки! - заметил Фил.
Гоур, все еще пошатываясь, вышел и почти сразу вернулся вместе с Дукатом.
- Вот, - сказал тюремщик, кивнув на монаха. - Гость наш… Значит, милостивый сударь, - обращаясь к монаху, с заметным усилием произнес Гоур, - говорите, что вас еще не били?
- Но я уже сказал - нет, - ответил тот.
Дукат растерянно переглянулся с Гоуром:
- Он!
- Он, - подтвердил тюремщик. - Ошибки нет.
- Да что тут в конце концов происходит? - привстав, воскликнул Фил. - Отец! Гоур!
- Да, - глядя на монаха, сказал Дукат, - это его голос я слышу каждую ночь в своих снах.
Гоур согласно кивнул.
Опять на стариков блажь напала, с тоской подумал Фил. Им, оказывается, голос монаха знаком… Вот уж поистине: старость - не радость!
- Видишь ли, монах, - рассмеялся Фил, - у моего отца и у Гоура в последнее время… в ушах шумит. Но…
- Это он! - свирепо перебил адмирала Дукат. - А ты, Малыш, заткнись! Нечего адмиральствовать, когда твой отец о серьезном деле говорит! Молчи, кому сказано! Сопляк!
- Отец! - вспыхнул Фил. - Ты что это… при людях… мне…
- Сиди и помалкивай! Меня интересует, что этому… монаху, скажем так, нужно на нашем острове!
- Меня сюда привезли, - ответил тот.
- Чепуха! Это все неспроста. Я в этом уверен. Это правда, что тебя… что… что вас нашли на мертвом хольке?
- Да.
- И что на хольке не было никаких следов провианта и пресной воды - тоже правда?
- Да.
- А где этот хольк сейчас?
- В океане, наверное…
- Нет, все это неспроста, - упрямо повторил Дукат. - Ну, вот, и на наш остров это пришло…
- Это? - спросил Фил. - Что ты имеешь в виду?
- Я знаю, что я имею в виду. И Гоур знает. Это - не монах. Это… это… я не знаю, кто это. Но только это не монах!
- Хм, - Фил почесал затылок. - Кто же он? Переодетый губернатор Пуэрто-Рико? А может, это вообще не он, а она? Может, этот монах - английская королева?.. Опять, отец, ты вместе с Гоуром затянул песенку про свои сны? Старые люди, а городите невесть что!
- Малыш, - сказал Дукат, - если ты собираешься дурачиться и дальше, то у меня еще хватит сил дать тебе оплеуху!
- Совсем сдурели, - заметил Фил, однако уверенности в его голосе поубавилось.
- Кто вы? - продолжал допытываться Дукат у монаха. - Откуда? Кто вас сюда послал?
- Господь, - негромко ответил монах.
В каюте наступила тишина. Дукат и Гоур были неподвижны. Казалось, у них обоих сперло дыхание.
Фил осторожно кашлянул.
- Ну, Господь или не Господь, а мне все это уже опротивело, - сказал он. - Ты, отец, не ори на меня. Все-таки я адмирал Фрис-Чеда, и я хочу понять, про что это вы…
Он не договорил. За дверью послышались громкие голоса. В каюту бочком протиснулся Жаклон, лицо его было разгоряченным.
- Фил! Люди, это самое, волнуются! Сбежались на пирс! Спрашивают, что это за монах, который в одиночку ухитрился вывести хольк на середину океана!
- В одиночку! - Фил был взбешен. - Да не верю я в это! Все это твои выдумки, Жаклон! Сначала ты со своими болванами все сдуру перепутал, а теперь еще и народ взбаламутил!
- Это не я, это мои матросы… Теперь народ требует, чтоб показали монаха! Фил, выведи его на палубу! Пусть все убедятся, что он обыкновенный, самый обыкновенный монах!
- М-да, - проскрипел Гоур, - самый обыкновенный… Век бы нам не видать таких обыкновенных!
- Эх, люди, - сказал Фил. - Ну черт с ним, с этим монахом… Жаклон, ступай и скажи людям, что он сейчас выйдет на палубу. Я его лично туда выведу.
- Это опасно, Малыш, - заметил Гоур.
- Почему?! - Фил стукнул кулаком по стене. - Что в нем опасного? Монах как монах! Отстаньте вы все от меня со своими страхами! Ваше королевское величество королева Лисси! - насмешливо сказал он монаху. - Не соблаговолите ли вы показаться перед доблестными фрис-чедцами, которые, наверное, уже успели трижды описаться от интереса к вашей персоне!
- Пожалуйста, - монах встал.
Они все вышли, точнее, протиснулись через толпу пиратов к фальшборту, который нависал над пирсом. Но еще большая толпа собралась внизу, на берегу. Э, да тут весь Фрис-Чед, подумал Фил. Все, кто умеет ходить или хотя бы ползать! Умора…
- Фрис-чедцы! - громко сказал Фил. - Сегодня капитан Жаклон, который только через мой труп будет еще когда-нибудь капитаном, привез нам океанский подарок - монаха! Жаклон, черт бы его побрал, хотел только пошутить, и он своего добился! Даже чересчур! Сами видите! - Фил перевел дыхание. - Этот монах, - продолжал он, - утверждает, будто бы его послал к нам сам небесный дур…
Фил оглянулся на монаха, мысленно чертыхнулся, помедлил и произнес;
- …сам небесный, скажем так, хозяин. Это, конечно, большая честь для всех нас!
В толпе хохотнули, но адмирал поднял руку, и опять стало тихо.
- Так давайте же спросим у небесного гостя, что ему нужно было на нашем безбожном острове!
- Да! - крикнули из толпы. - Пусть скажет!
Монах, положив ладони на фальшборт, обвел взглядом заполнивших длинный пирс людей.
- Я не умею громко говорить, - произнес он. - До адмирала Фила мне, в смысле громкого голоса, далеко… Вы хотите знать, что мне нужно от вас? Отвечаю: ничего страшного.
Он помолчал.
- Разве что церковь построить в вашем городе, если вы не будете против. Кто захочет, тот будет приходить в эту церковь. Вот и все.
В голове у Фила зашумело.
Церковь?!
Церковь - во Фрис-Чеде?!
Ему захотелось тотчас же схватить монаха сзади за ноги и перебросить через фальшборт, вниз, чтоб толпа затоптала пленника, забила до смерти, растерзала!
Но Фил справился со своей яростью. Не надо, решил он. Глупо. Это не выход. Монаха-то растерзают, но сомнение у людей останется, они потом до смерти будут вспоминать про таинственный хольк, шушукаться… Нет ничего хуже, чем сомнения. Они отбирают у человека уверенность, делают его размазней!
Нет, тут что-то другое надо придумать… Церковь, значит? Церковь, церковь… И странные сны… Со всеми этими бреднями надо покончить одним махом. Это должен быть самый меткий выстрел - без оружия и без пули.
- А что, - сказал Фил, - хорошая мысль. Церковь так церковь! Hoi И у меня есть хорошая мысль, да, и у меня тоже, хоть я живу на земле, а не на небесах. Я, монах, слышал от тебя, что твой Господь - всесилен.
- Да, - согласился пленник. - Это так.
- Что ж, пусть он поможет тебе. Мое условие такое…
Фил сделал паузу, быстро и напряженно продумывая те слова, которые ему сейчас предстояло произнести. Будь повежливее, приказал он себе. Монах - учтив, и ты тоже должен быть учтивым. Это как раз тот случай, когда уверенное спокойствие и ледяной расчет должны заменить силу!
- Мое условие такое, - повторил Фил. - Сегодня же я отправлю в горы две дюжины пиратов. Первую поведет Гоур, вторую - Дукат. Каждая дюжина расположится в разных концах острова, взяв с собой провианта столько, чтоб хватило на месяц. Разговаривать между собой всем, посланным в горы, будет запрещено. За одно слово вслух - пуля. Гоур и Дукат - это люди, которым вы все доверяете, они не обманут. А я, вместе со своей командой, на своем галионе завтра с рассветом уйду на север. Там, на материке, много отличных сосен.
- Зачем тебе сосны? - недоуменно спросил Гоур.