В другом месте мы встретили испанца, который гнал восемь перуанских баранов, навьюченных кожаными мешками; на каждом баране было по два мешка, а в каждом мешке - по 50 фунтов чистого серебра; всего, значит, 800 фунтов весом. Мы не могли допустить, чтобы испанский джентельмен превратился в погонщика, и поэтому, без особых просьб с его стороны, сами предложили свои услуги и стали подгонять баранов, но он не сумел правильно указать нам дорогу. Нам пришлось эту заботу взять на себя, и в результате, вскоре после того, как мы с ним расстались, мы с баранами оказались около наших лодок. Кстати, эти бараны - удивительные животные. По величине они с добрую корову, а силой и выносливостью должны превосходить ее. На спине их усаживалось зараз по трое взрослых и крупных мужчин с одним мальчиком, и нога самого высокого из них по крайней мере на фут не касалась земли, а животное при этом нисколько не жаловалось на тяжесть. Головой они напоминают обычного барана, а шеей - верблюда. Испанцам они приносят громадную пользу, давая тонкую шерсть, превосходное мясо и обычный приплод. Ими пользуются и как вьючными животными, и как верховыми лошадьми. В гористых местностях, где не пройдет ни одна повозка, они тащат большие тяжести на тысячу миль.
Серебро по всей этой провинции Куско можно найти повсюду в земле, где бы ее ни взять: из каждых ста фунтов земли можно получить на двадцать пять шиллингов чистого серебра, считая по кроне за унцию. В городе Арике, заселенном испанцами и ведущем оживленную торговлю с Лимой, мы нашли в гавани две барки и в них около сорока слитков серебра, формой напоминавших кирпичи и весом фунтов по двадцать. Мы взяли на себя заботу об этом грузе. Дальше по дороге в Лиму мы нашли в Арике барку, которая начала было грузиться серебром и золотом, но, получив, по-видимому, из Арики сушей известие о нашем приближении, успела разгрузиться до нас. Зато мы встретили другую барку, груженную полотном, и, решив, что оно нам пригодится, захватили его с собой.
В Лиму мы прибыли 15 февраля, и, несмотря на то, что на рейде стояло тридцать испанских кораблей, из которых семнадцать - в полной боевой готовности, мы вошли в гавань и простояли среди них на якоре всю ночь. Если бы мы хотели мстить, то могли бы и в несколько часов забрать такую добычу, что испанцам не наверстать бы ее и в несколько лет. Но зато здесь мы получили такие сведения, которые сулили нам щедрое вознаграждение за понесенный труд захода в Лиму. Мы услышали о разных кораблях с ценным грузом, которые мы могли рассчитывать нагнать. Особенно заинтересовал нас богатый "Какафуэго", вышедший из Лимы 2 февраля с грузом золота и серебра в Панаму.
На следующий же день, 16 февраля утром, мы снялись с якоря. Мы плыли, пока ветер готов был нам служить, и тянули корабль на бечеве, когда он прекращался. Спеша изо всех сил, нигде не останавливаясь, мы держали курс на Панаму, все не теряя надежды увидеть благородный "Какафуэго", красу Южного моря, за две недели до нас вышедший из Лимы. Первому, кто увидит его, была обещана в награду золотая цепь. Миновали порт Паиты, Елены, Гваякиля. Наконец, показался желанный парус. Все насторожились на корабле. Но - увы! - нас ждало разочарование: это был не "Какафуэго", не тот характерный покрой парусов, о котором мы слышали в Лиме и несколько раз с тех пор дорогой, когда перехватывали небольшие испанские корабли, груженные то вином, то корабельными снастями.
Прошло еще несколько дней в томительном ожидании. 28 февраля пересекли экватор, на следующий день около полудня были на высоте мыса Сан-Франциско, когда с грот-мачты раздался крик: "Парус!". На этот раз сомнений не было: это был "Какафуэго". Но предстояла трудная задача его поймать. Если бы там заподозрили наши движения, "Какафуэго" спасся бы к берегу, который был, по несчастью, близок, и тогда нам не видать бы его богатств, как своих ушей. Плохо было также то, что мы двигались чуть не вдвое быстрей и встреча должна была произойти через несколько часов при ярком свете дня. Тогда в голове генерала созрел смелый план. За кормой "Пеликана" были спущены все пустые бурдюки, которые, наполнившись водой, сильно замедлили ход корабля. Генерал решил дождаться вечера, когда под тропиками с материка начинает тянуть бриз: противный ветер помешает испанцам спастись на берег.
И вот, когда желанный час наступил и полнее надулись паруса, и скрылись из глаз очертания берега, уклоняющегося здесь к востоку, бурдюки были убраны, и "Пеликан" быстро нагнал свою ничего не подозревавшую жертву. Когда нас разделяло расстояние не больше кабельтова, с корабля крикнули испанцам поворотить нос против ветра. Те продолжали идти, не меняя направления. Тогда по реям был дан залп, мы подошли вплотную, и через несколько минут все было готово: на "Какафуэго" распоряжалась наша команда, испанский капитан, раненый, у нас в плену.
На следующее утро начались осмотр и подсчет, длившийся шесть дней. Нужно было и перевести дух после такого безостановочного преследования, но главным образом оказать любезность капитану Хуану де Антон и освободить его от забот о столь тяжелом грузе. Мы нашли здесь много съестных припасов: фрукты, консервы, сахар, муку и прочее, а главное (что и было причиной столь медленного плавания) - бриллианты и драгоценные камни, тринадцать ящиков серебряной монеты, восемьдесят фунтов золота, двадцать шесть бочек нечеканенного серебра, два красивых серебряных золоченых кубка и разную мелочь, всего на сумму около трехсот шестидесяти тысяч песет. Мы дали за это хозяину полотна и других вещей и в исходе шестого дня простились и расстались: он, несколько облегченный, поспешил в Панаму, а мы - в открытое море, чтобы на досуге подумать, какое направление нам лучше всего было принять.
О гостеприимной неделе, проведенной на "Пеликане", раненый испанский капитан Сан Хуан де Антон рассказывал в донесении своему правительству. Английский корабль он нашел хотя и потрепанным бурями, но все же в прекрасном состоянии. Много оружия, запасных канатов, плотничьих инструментов, кирок и т. п. Он насчитал на корабле всего восемьдесят пять человек. К генералу все относились с величайшим уважением. У двери его каюты постоянно стоял часовой. Обедал он один, под музыку. На корабле не делали тайн из произведенных набегов на корабли. Судовой священник показал ему украшенное изумрудом распятие и спросил его, может ли он серьезно верить, что это бог. Испанский капитан задал генералу вопрос, каким путем думает он возвращаться домой; генерал в ответ показал ему глобус с начерченными линиями. Один путь - это тот, которым он пришел, другой - мимо Китая и мыса Доброй Надежды, а третьего пути он не объяснил. На вопрос капитана, объявлена ли война между Англией и Испанией, Дрейк ответил, что у него есть поручение от королевы. Позже он добавил, что мексиканский наместник ограбил его и его родственника Хокинса и что теперь он возмещает свои потери. "Я знаю, - сказал Дрейк, - что наместник потребует от тебя подробного рассказа обо мне. Скажи ему, он хорошо сделает, если впредь не будет казнить англичан и пощадит тех, кто в его руках, потому что, если он их казнит, я повешу две тысячи испанцев и пошлю ему их головы". Сан Хуан рассказывал также, что когда ему вернули его опустошенный корабль и он пустился в путь, то встретил военные суда, высланные из Лимы, чтобы преследовать англичан. Они говорили, что нагнали было "Пеликана", но не решились атаковать его и вернулись за подкреплением. Наместник обозвал их трусами, офицеров арестовал и отправил новую погоню с красноречивым приказом захватить Дрейка, даже если бы он был сам дьявол. Забили тревогу и в Мадриде. Одна эскадра была отправлена из Кадиса охранять Магелланов пролив, другая - нести сторожевую службу в Карибском море, так как ожидали, что Дрейк оставит "Пеликана" у Панамского перешейка, пересечет его со своими богатствами, а на берегах Карибского моря построит новый корабль.
Найти своих товарищей мы потеряли теперь всякую надежду. Теперь предстояло либо приняться за разрешение, либо отказаться от надежды разрешить ту главную задачу, которую наш генерал себе поставил, а именно: открыть в Северной Америке проход из Тихого океана в Атлантический. Этим мы не только оказали бы громадную услугу нашей родине, но и для самих себя сократили бы долгий и скучный обратный путь. Поэтому весь экипаж внимательно слушал и одобрил мнение своего капитана, что теперь надо было прежде всего привести в порядок корабль, запастись топливом и водой, а затем приняться за поиски указанного прохода, которым мы могли бы радостно вернуться к своим вожделенным очагам.
Впрочем, это не помешало еще двум-трем удачным встречам и находкам, особенно в гавани Гватулко, где мы нашли в доме одного испанского джентельмена золотую цепь, драгоценные камни и большой, величиной с бушель, сосуд с серебром. Мы умоляли хозяина этих вещей, когда он собирался бежать из города, оставить их нам. Бродя по городу, наши матросы зашли в суд, где алькальды судили нескольких негров. Связав судей по рукам и ногам, матросы доставили их на "Пеликан" в качестве заложников на то время, пока не будут окончены наши дела в городе.
Теперь началось наше продвижение на север вдоль берегов Америки. Когда мы 3 июня находились под 42° северной широты, мы испытали ночью внезапный переход от жары к леденящему морозу, от которого люди сильно страдали. Так продолжалось и днем. Канаты обледенели, дождь пошел необычный, ледяной. Нам казалось, что мы вовсе не в жарком климате, а где-нибудь близ Северного полюса. Хотя моряки отнюдь не страдают отсутствием аппетита, но перед многими вставал вопрос, вынимать ли окоченевшие руки из-под теплого прикрытия и не лучше ли остаться не евши. Но и самое мясо, снятое с огня, тотчас застывало. Снасти покрылись такой ледяной коростой, что та работа над ними, которая обычно легко давалась троим, теперь стоила величайшего напряжения шестерым. В довершение нас трепали свирепые шквалы, с которыми нельзя было бороться. Когда затихала буря, появлялись отвратительные густые туманы, и опять надо было ждать, пока ветер их разгонит. Целые две недели подряд нельзя было определить положение корабля ни по солнцу, ни по звездам. Когда мы приближались к берегу, мы видели голые деревья и землю без травы, и это в июне и в июле! Глубокое уныние овладело всеми, в душу закрадывались недоверие и сомнение, нужно ли для чего-нибудь переносить все эти лишения. Но генерал наш был бодр, как всегда; он подкреплял экипаж и словами утешения, и личным примером, призывая всех быть мужчинами и претерпеть временные лишения, чтобы заслужить тем большую славу.
Но и здесь мы не нашли никаких следов желанного прохода на восток: берег неизменно отклонялся к северо-западу, как будто шел на соединение с Азиатским материком. Нигде не видели мы следов пролива, и мы сделали не предположение, а заключение, что такого прохода и не существует. Тогда решено было опуститься в более теплые широты: мы были под 48°, и десять градусов, пройденные нами, перенесли нас в прекрасную страну с мягким климатом.
На следующий день после того, как мы бросили якорь, появились туземцы, высылая к нам на челноке одного из своих. Когда он немного отплыл от берега и был еще на далеком расстоянии от нашего корабля, он начал говорить нам очень торжественно длинную и скучную речь с обильными жестами, поворачивая голову, а то и все тело в разные стороны. Окончив речь, он с выражением почтительности и покорности вернулся на берег. Вскоре он появился таким же образом второй раз, а затем и третий, везя с собой пучок перьев, очень похожих на перья вороны, ровно обрезанных и искусно нанизанных в виде круглой связки на веревочку. Как мы потом узнали, это был особый значок, который носят на голове телохранители их царька. Вместе с этим он привез маленькую корзинку с травой, которую они называли Tabah. Привязав и то и другое на короткую палку, он бросил ее в нашу лодку. Генерал наш хотел тотчас же отплатить ему хорошими подарками, но туземца нельзя было заставить их принять. Он взял только брошенную с корабля в воду шляпу и тотчас отъехал к берегу. С тех пор, куда бы мы ни отправились на нашей лодке, они всюду следовали за нами, глядя на нас с изумлением и восхищением, словно на какие-нибудь божества.
На третий день нам пришлось ближе подойти к берегу и свезти туда наш груз, чтобы зачинить образовавшуюся на корабле течь. Желая обезопасить себя от всякой случайности, генерал велел всем сойти на берег, разбить палатки и соорудить маленькое укрепление. Видя это, туземцы стали торопливо и кучками собираться около нас с оружием в руках, но при этом они не проявляли по отношению к нам никаких враждебных намерений. Они останавливались в стороне и смотрели, как люди, которые от никогда не виденного и не слышанного слова повредились в уме. Мы им казались богами, которым они хотели поклоняться, а не смертными, с которыми можно воевать. Во время дальнейшего нашего пребывания это подтверждалось все яснее и яснее. Мы знаками попросили их отложить в сторону луки и стрелы, и они повиновались, а между тем подходили все новые и новые толпы и мужчин, и женщин.
Желая укрепить их в мирном настроении, генерал вместе со всем экипажем всячески старался взять мягким обращением. Им дарили платье и пытались показать, что мы не боги, потому что и нам, как и им, нужны разные вещи, чтобы прикрыть свою наготу. Мы нарочно в их присутствии ели и пили, давая этим понять, что без этого мы не можем жить и, следовательно, такие же люди, как и они. Но все было напрасно: мы так и остались для них божествами.
За рубашки, холстину и тому подобные вещи, которые они получали он нас, они тащили нам всякую всячину, как перья, колчаны, сделанные из кожи косули, даже звериные шкуры, которыми прикрываются у них женщины. Живут они в круглых землянках; крышей им служит дерн, которым они обкладывают соединяющиеся наверху колья. Такая крыша не пропускает дождя, а дым они выпускают в дверь, напоминающую обычный корабельный люк. Спят они на циновках, распростертых на голой земле; эти ложа идут кругом вдоль стен, а посередине устроен очаг. Мужчины большей частью ходят нагими, женщины носят своего рода юбки из тростника, растрепанного, как пакля, а на плечах - оленьи шкуры. У мужей своих они в полном повиновении и без приказа их ничего не делают.
Вернувшись к себе домой, они подняли такой жалобный крик и вой, что мы почти за целую милю ясно слышали его, причем особенно выделялся пронзительный и очень жалобный визг женщин. Через два дня у наших палаток и укреплений стали снова собираться большие новые толпы мужчин, женщин и детей, прослышавших о нас. Опять они несли с собой перья и мешки с Tabah в подарок или, вернее, для жертвоприношения, так как ведь мы были боги.
Остановившись на вершине холма, у подножия которого мы построили свое укрепление, они выдвинули, очевидно, своего главного оратора, который утомил и нас, и себя своей длинной и скучной речью. Он произносил ее с такими странными и неистовыми жестами, до такой степени напрягая свой голос и так засыпая нас словами, что еле переводил дух. Когда он окончил, все остальные почтительными поклонами и восклицаниями дали понять, что они совершенно согласны со всем только что сказанным. Мужчины положили свои луки на землю и, оставив женщин и детей позади, подошли к нам с подарками. Они имели вид счастливых людей, когда приблизились к нашему генералу и особенно когда он собственными руками принял от них их подарки. А женщины тем временем, словно в отчаянии, с жалобным воем стали ногтями раздирать кожу на лице, так что кровь заструилась по их телу. В исступлении бросались они на землю, не разбирая куда, и разбивались о камни, царапались о колючий кустарник. Руки при этом они держали высоко над головой, чтобы они не могли служить защитой для груди. Все, даже беременные, повторяли это снова и снова раз по десять, некоторые выдерживали до пятнадцати-шестнадцати раз, до полного истощения сил. И казалось, что нам это зрелище доставляло больше страданий, чем труда или беспокойства им. Когда это кровавое жертвоприношение кончилось, весь экипаж во главе с генералом стал молиться. Устремляя глаза и поднимая руки к небу, мы хотели показать им, что там обитает бог, которому мы служим и которому и им следовало бы поклониться. Все время, пока мы произносили молитвы, пели псалмы и прочитывали главы из Библии, они сидели и внимательно слушали, при каждой паузе единодушно издавая восклицания. Пение псалмов им так понравилось, что всякий раз, когда они потом к нам приходили, их первой просьбой было: Gnaah, то есть чтобы мы пели. Уходя от нас, они ни за что не хотели брать с собой полученное в подарок и возвращали все назад, очевидно считая себя достаточно вознагражденными таким свободным доступом к нам.
Через несколько дней их собралось около нас видимо-невидимо. Из толпы выделились два посланца их царька, которые жестами давали нам понять, что сам царь, hioh, должен скоро прийти. При этом они что-то долго, не менее получаса, говорили: один словно подсказывал другому тихим голосом, тот повторял то же самое громко. Из жестов их можно было понять, что они просят нашего генерала послать что-нибудь их царю в знак того, что он будет встречен нами с миром. И, когда просьба их была удовлетворена, они, радостные, поспешили к своему hioh, a вскоре тот показался и сам, окруженный свитой телохранителей, красивых и статных людей воинственного вида.
Впереди всех шел человек со скипетром в руках, сделанным из какого-то черного дерева. На скипетре висели два венка, один - больше, другой - меньше, с тремя длинными цепочками и мешком с травой Tabah. Цепочки сделаны были, по-видимому, из кости, прекрасно отполированной. Количество мелких крохотных звеньев в цепи было, можно сказать, бесконечно. Только избранные, немногие имеют право носить такие цепочки, но и для них количество цепочек ограничено: у кого - десятью, у кого - двенадцатью, так что, чем больше цепочек, тем почтеннее данное лицо.
За человеком, несшим скипетр, шел сам царь; на спине его был плащ из кроличьих шкурок, доходивший до пояса; на телохранителях были такие же плащи, но из другого меха. На голове их были перья и пух, растущий здесь на одной траве, напоминающей наш латук. Эта трава священна, семена ее употребляются только при жертвоприношениях, и пух имеют право носить только приближенные царя. Позади шли простые люди, нагишом, с длинными волосами, собранными сзади в пучок, с воткнутыми перьями.
У всех лица были раскрашены в белый, черный или другие цвета; каждый нес в руках что-нибудь в подарок. Сзади всех шли женщины и дети; у каждой - по корзинке с травой Tabah или с названным выше пухом, или с жареными рыбками. Эти корзины были украшены раковинами жемчужницы.