По базару бродили немецкие и румынские солдаты, щелкая семечки, меняли хлеб, консервы и другую снедь на ценные вещи. Сидели прямо на земле, подстелив тряпье, измученные голодом и усталостью жители побережья. Там - в районах - было еще голоднее. Люди шли пешком десятки километров, везя в самодельных тачках последнее имущество, чтобы обменять его на что-нибудь годное в пищу.
Бывали на базаре и "культурные развлечения". То вдруг зальется гармонь, сопровождая незатейливую песенку, то фокусник потянет из рукава зазевавшегося мальчишки платок, и какое-то подобие улыбки появится на лицах зрителей.
Разные преподносились "развлечения". Ведь пить-есть надо при всех обстоятельствах…
Наступал полдень, когда Катя и Колесов добрались до базара. Поставив тележку около рундуков, перед большой свободной площадкой, девушка повесила на стенку ларька афишу с броской надписью:
С РАЗРЕШЕНИЯ ГОСПОДИНА
КОМЕНДАНТА
СИЛОВОЙ АТТРАКЦИОН.
ВЫСТУПЛЕНИЕ АРТИСТА ЦИРКА
ИВАНА КОЛЕСОВА.
ПЛАТА ПО ЖЕЛАНИЮ.
Затем она расстелила коврик, а Колесов выгрузил из тележки гири и большую штангу. Закончив приготовления, оба сняли пальто. Колесов в цветастом халате присел на тележку и стал наигрывать на губной гармошке вальс. Под эту музыку Катя в трико и короткой юбке начала проделывать гимнастические упражнения.
Работала Катя легко, грациозно. Зрителей собралось много, и они охотно аплодировали, но особенный успех имело выступление самого Колесова.
Когда он сбросил халат и ленивой, немного неуклюжей походкой вышел на ковер, в толпе одобрительно зашумели.
Огромный мускулистый торс, крепкие ноги, крупная голова с тяжелой нижней челюстью производили впечатление необычайной силы.
Колесов начал с того, что, аккомпанируя сам себе на губной гармошке, исполнил "танец мускулов", заставляя мышцы рук, плеч двигаться в такт музыке.
Затем он принялся жонглировать гирями. Гири, как мячи, летали над его головой из одной руки в другую. Немного отдохнув, он натер руки магнезией и взял штангу. Поднимал ее стоя и лежа, крутил на шее, а в заключение посадил на нее Катю и без толчка, плавным жимом поднял высоко над головой.
Раздались аплодисменты. К коробке с надписью "Касса" подходили восхищенные люди и бросали рубли, оккупационные марки - кто что мог.
В толпе зрителей о чем-то спорили несколько немецких солдат. Катя прислушалась и поняла, что спор касается их. Рослый ефрейтор, показывая на штангу и гири, скептически крутил головой и повторял по-немецки: "Нет, нет, не говорите мне, это не настоящие тяжести".
Катя подошла к сидевшему на тележке Колесову.
- Вон, посмотрите, солдаты сомневаются… не верят, что гири и штанга настоящие.
Колесов медленно повернул голову и безучастно посмотрел в ту сторону, куда указывала Катя.
- Ну, и черт с ними, - равнодушно ответил он.
Но ефрейтор, распаленный спором, подошел к Колесову. Показывая на штангу и на себя, он быстро что-то говорил. Потом примерился, ухватил штангу и, напрягшись, приподнял ее немного от земли, но сейчас же бросил. Лицо его стало багровым; в толпе послышались смешки и голоса:
- Что, попробовал? Кишка тонка!
Однако, посмотрев на выпученные глаза ефрейтора, все смолкли, боясь рассердить немцев и навлечь неприятности на артистов.
Ефрейтор, подойдя к Колесову, покровительственно похлопал его по плечу.
- Гут, зер гут. Колоссаль! - говорил он.
По его знаку солдаты положили в тачку две буханки хлеба.
Небо опять заволокли тучи; базар расходился. Кутаясь в старенькое пальто, Катя шла сбоку тележки. Колесов шагал, как всегда, медленно, равнодушный ко всему, будто и не видя окружающего.
"Немцы или русские, - ему все равно", - с неприязнью подумала Катя.
Ей вспомнилось первое знакомство с Колесовым.
…Катина мать заболела еще в начале войны: у нее отнялись ноги. Когда гитлеровцы подходили к Симферополю, нечего было и думать куда-то увозить больную.
Татьяна Борисовна лежала неподвижно в постели и с отчаянным страхом следила за каждым движением дочери.
- Пропадешь со мной, Катя, - шептала она бескровными губами, - спасайся одна.
Но разве могла Катя бросить мать на произвол судьбы? Они как бы поменялись ролями: раньше Татьяна Борисовна холила и пестовала единственную дочь, рано потерявшую отца, теперь Катя, повзрослевшая в эти тяжкие дни, стала матерью больной и беспомощной, как ребенок, Татьяны Борисовны.
Сбережений и больших ценностей в доме не было. На базар одна за другой уходили необходимые вещи, и вскоре Катя увидела, что менять на продукты уже больше нечего. С ужасом думала она о том, чем же кормить мать?
Работы не было.
Спасение пришло неожиданно. Никогда, даже в эти неправдоподобные дни, Катя не думала, что может стать "артисткой" да еще бродячего цирка. Но так уж получилось…
Однажды недалеко от своего дома она встретила Колесова. Катя знала из рассказов соседей, что на их улице поселился, как его называли, "циркач", и часто видела его. Говорили, что он необыкновенно силен и был прежде популярным артистом силовой труппы, но не то еще перед войной, не то в начале войны получил тяжелый ушиб головы и вынужден был покинуть арену.
Колесов остановил девушку.
- Вы, кажется, ищете работу? - спросил он.
Катя ответила утвердительно.
- Идемте со мной, поговорим.
Преодолев смущение, девушка пошла с Колесовым. По обстановке комнаты, в которую они пришли, сразу можно было составить представление о профессии жильца. В углу были свалены гири, гантели, штанги, на стенах висели портреты Колесова в цирковом облачении и даже красочная старая афиша.
Катя стала разглядывать ее.
ПЕТРОГРАДСКІЙ ЦИРКЪ ЧИНИЗЕЛЛИ
СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО!!
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ АТТРАКЦІОНЪ
КОЛЕСОВЪ И ЕГО ТРУППА.
Под этим аншлагом на фото был изображен силач, поднимавший группу людей. Внизу афиши Катя разглядела дату: "1914 год". Она с изумлением посмотрела на Колесова. Он коротко пояснил:
- Мой отец. Афишу храню как память о нем.
Колесов усадил Катю и начал расспрашивать. Видимо, от соседей он узнал, что Катя занималась в спортивной школе гимнастикой и имела первый разряд.
- Надо как-то жить, пока установится порядок, - глуховатым голосом говорил Колесов. - Трудно вам с больной матерью… Откроются театры, цирки, варьете, можно будет туда пойти работать. А пока, - он усмехнулся, - решил я свой цирк организовать.
"О каком это "порядке" он говорит - брезгливо подумала Катя, но предложение Колесова работать с ним партнершей после долгих раздумий приняла. Все-таки - свой, русский, и жить на что-то надо.
Пройдя наскоро курс обучения, Катя стала работать с Колесовым…
К вечеру поднялась метель. Холодный порывистый ветер взвихривал над поселком снег и бил в окна с такой силой, что дрожали рамы.
Командир батальона аэродромного обслуживания майор Отто Фурст взглянул на часы. Еще нет и восьми, а в этой берлоге - полная тьма и безлюдье. Даже собачьего лая не слышно. Впрочем - майор усмехнулся своим мыслям - ничего удивительного! Собаки уничтожены по его же приказу, а жителей отучили выходить на улицу с наступлением темноты.
Авиационный полк тяжелых бомбардировщиков "Голубые кресты" считался одним из лучших полков 8-го воздушного корпуса Рихтгофена. В декабре "крестоносцы" были срочно переброшены а Крым. Вместе с ними на один из аэродромов под Симферополем прибыл и майор Отто Фурст.
Майора раздражало здесь все. Столько забот, возни с подготовкой аэродрома, а тут еще никаких элементарных удобств.
В поселке, где квартировали летчики, бездействовал водопровод, не было теплых уборных, а главное - эта мертвящая скука!
Майор зевнул. Чем заняться в такой вечер? Пойти к кому-нибудь распить бутылку вина? Перекинуться в карты?
Но он тут же вспомнил, что отпустил своего денщика на весь вечер. "Скажу часовому, пусть немного проводит", - решил Фурст и стал одеваться.
Толкнув дверь, майор спустился с крыльца. Ветер и сухой колючий снег ударили ему в лицо. Он поднял воротник и осмотрелся. Укрываясь от ветра, к углу жался часовой.
- Ком гер! - позвал его майор.
Часовой подошел и… вдруг ударом приклада сбил майора с ног.
Через секунду, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, Отто Фурст лежал на снегу. Когда к нему вернулась способность воспринимать окружающее, он увидел, что рядом с ним лежит раздетый труп часового.
"Майн гот! Партизанен!" - обожгла догадка.
У крыльца двое в полушубках и один в шинели с убитого часового о чем-то тихо совещались. Окутанные снежной пеленой, фигуры партизан казались лежащему майору уродливо огромными. Вот сейчас они подойдут и…
Но тут совершилось то, что майор в кругу друзей называл неслыханным чудом. Чья-то исполинская тень перемахнула через забор. Послышались ругательства, вскрик. Мелькнул в воздухе выбитый из рук партизана автомат. В руках другого блеснул нож. Мгновенье - и страшный удар незнакомца отбросил партизана с ножом далеко в сторону. Схватив лежащий в снегу немецкий автомат, незнакомец хотел открыть стрельбу, но двое партизан, подхватив оглушенного товарища, уже исчезли со двора.
Великан легко поднял Фурста на руки, бережно внес в дом. Здесь он вынул кляп изо рта майора, освободил его от пут, и к тому времени, когда в комнату вбежали перепуганные солдаты караула и поднятые по тревоге офицеры, Отто Фурст, наконец, обрел дар речи.
Слушая рассказ командира БАО, немцы то приходили в негодование от дерзости партизан, то с изумлением разглядывали могучую фигуру незнакомца, выручившего майора.
А тот спокойно стоял в стороне, щурясь от яркого света и безразлично посматривая на возникшую суету.
Майор подошел к нему и похлопал по плечу.
- Ти есть брави храбрец, ти есть кароши германски патриот. Как тебя зовут?
От этой похвалы тень улыбки скользнула по равнодушному лицу незнакомца.
- Фамилия моя Колесов, зовут Иван Григорьевич, - медленно, растягивая слова, ответил он.
- Гут, ты, Иван Колесоф, будешь, как это сказать, мой хранитель.
Улыбаясь, майор пощупал мускулы Колесова и с восхищением воскликнул: - Феномен!
С этого дня бывший артист цирка Колесов стал телохранителем майора Отто Фурста.
Пришел и прошел новый, 1942 год.
Немцы в Крыму нервничали. Приказ фюрера взять Севастополь к полугодовщине войны с Россией, то есть к 21 декабря - выполнен не был.
Гитлеровцы временно прекратили штурм города и начали перегруппировку войск. Все ощутимей становилось сопротивление народа. На горных дорогах появились предупреждающие надписи:
"Внимание! Держи оружие наготове. Здесь партизаны".
Невидимые руки все чаще спускали под откос железнодорожные эшелоны с боеприпасами и военным снаряжением. Каждый камень, каждое дерево грозили пулей.
Даже на тщательно охраняемом аэродроме недавно взорвались баки и сгорело много тонн авиационного горючего. Это причинило немало неприятностей и хлопот майору Фурсту.
…В один из дней начала января перед домом Фурста остановилась легковая машина. Майор, обрадованный, выскочил навстречу своему старому приятелю гауптштурмфюреру Эрнсту Дилле.
Несмотря на то, что гость был чином ниже майора, Фурст почтительно суетился около него. После взаимных приветствий друзья уселись в небольшом кабинете майора, служившем одновременно и спальней.
- Неважно устроился, - поморщился гость.
- У моих офицеров и этого здесь нет. Дыра!
- Да! Не Париж, - насмешливо согласился Дилле.
Отто Фурст настороженно посмотрел на приятеля: что он имеет в виду? В свое время, когда майор был в Париже, ему однажды намекнули, что среди содержимого его посылок на имя фрау Фурст попадаются не личные, а военные трофеи. Но Дилле спокойно закурил сигарету.
- Какие новости, Эрнст? - спросил Фурст, успокоившись.
- Новости? Новостей много, мой дорогой Отто, - заговорил Дилле, раскуривая сигарету.
Эрнста Дилле майор Фурст знал давно, они вместе учились в университете. Несмотря на сравнительно небольшой эсэсовский чин, гауптштурмфюрер вел значительную работу в контрразведке.
- Нового много, - повторил Дилле. - Сейчас в штабе армии тихая паника. Новогодних наград не получил никто. Возможны понижения по службе. Фюрер возмущен срывом военной кампании на юге России. И он прав, - Дилле скомкал в пепельнице папиросу. - Не взяв Севастополя, мы не можем наступать на Кавказ… Декабрьские события под Москвой и затянувшаяся блокада Ленинграда и Севастополя могут иметь для нас очень серьезные последствия, - он перегнулся к Фурсту. - Ты, конечно, понимаешь, Отто, что все это я говорю строго конфиденциально?
- О, конечно! Да, да, - поспешно заверил Фурст.
- Сейчас везде идет подготовка к грандиозному наступлению. Севастополь мы, конечно, возьмем… - Дилле усмехнулся, - фон Манштейн наденет, наконец, мундир фельдмаршала. Кстати, Отто, я приехал по исключительно важному делу. Оно может помочь и тебе получить поскорее следующий чин.
В дверь постучали. На пороге вытянулся денщик.
- Кушать подано, - доложил он.
Фурст повел Дилле в соседнюю комнату к столу, уставленному закусками и вином, наполнил бокалы:
- Благодарю, Эрнст, что вспомнил обо мне.
Дилле покровительственно улыбнулся:
- Да, да, Отто, я не забываю старых друзей. Как у тебя там? - он кивнул на дверь.
- Можно говорить. Не слышно, и посторонних нет.
Глядя на Фурста желтыми прищуренными глазами, Дилле продолжал:
- Разработана операция, значение ее огромно… Одним ударом мы выведем из строя, уничтожим все руководство обороной Севастополя. Наш агент сообщил, что 18 января на улице Карла Маркса, в здании кинотеатра "Ударник", соберутся на совещание командование и руководство обороной города.
Дилле поднялся:
- Есть приказ совершенно секретно готовить авиацию для удара по этому объекту. Налет - с твоего аэродрома. Ты включен в оперативную группу по подготовке операции. Надеюсь, тебе ясны последствия этой операции, - Дилле подчеркнул, - последствия для тех, кто будет принимать в ней участие.
Напряженно слушавший Фурст кивнул головой.
Дилле налил рюмку.
- Обезглавив оборону города, мы быстрей откроем его ворота. Выпьем за успех. Да поможет нам бог! Хайль Гитлер!
Дилле предупредил Фурста, что дня через два его вызовут в Симферополь на оперативное совещание, и стал прощаться.
Майор открыл дверь, крикнул денщика, но вместо него вошел Колесов.
- Где есть Ганс? - спросил у него "по-русски" Фурст.
Колесов пожал плечами.
- Вышел куда-то…
- Одеваться. Быстро!
- Кто это? - удивился Дилле.
- О! Это преданный нам человек, он оказал мне большую услугу.
- А, слышал эту историю, - улыбнулся, прощаясь, Дилле.
Похоронив маму, Катя несколько дней не выходила из дома. Особенно тяжело становилось ночью. Сон не шел к ней. Только иногда девушка забывалась, но тут же, вздрогнув, открывала глаза. В пустой, холодной комнате было тоскливо и жутко. Все время казалось - мать еще здесь, лежит больная, зовет ее. Чтобы отвлечься, Катя при свете коптилки читала. Читала все подряд, что было у нее: книги, старые учебники…
Днем было не легче. Сидя часами у обледенелого окна, Катя думала: как жить дальше? Представления на базаре прекратились: Колесов внезапно исчез. Поговаривали, что он стал телохранителем немецкого офицера. Катя вспоминала о нем с отвращением.
Соседка посоветовала пойти на биржу зарегистрироваться, но девушка боялась, что ее угонят в Германию. А что-то надо было делать, и немедленно. Катя чувствовала, как с каждым днем тают силы. Несколько килограммов мерзлой картошки, которой она питалась последние дни, были съедены.
Когда Катя подходила к большому разбитому трюмо, уцелевшему потому, что его никто не покупал, она видела отражение худенькой, угловатой фигуры с большими запавшими глазами на постаревшем, каком-то сером лице.
Катя горько улыбалась. Давно ли, готовясь к первомайской демонстрации, стройная синеглазая девушка в белом спортивном костюме стояла перед этим же трюмо…
…Зимние сумерки наступили рано. По комнате поползли тени. Катя завесила окно. Зажгла коптилку и вдруг услышала осторожный стук в дверь.
Девушка испуганно обернулась. Кто-то медленно поворачивал ручку. Дверь открылась. Катя вздрогнула всем телом: на пороге стоял Колесов. Он был неузнаваем - куда девалось флегматичное, туповатое выражение лица! Перед Катей стоял энергичный, собранный человек. Всегда тусклые глаза сейчас блестели и пытливо смотрели на девушку.
- Что вам нужно? - удивленно и испуганно прошептала она.
Колесов запер дверь на ключ и подошел ближе.
- Спокойно, Катя. Я пришел к тебе по делу.
- Какое у меня с вами может быть дело теперь?
Колесов взял ее за руки.
- Тебе сейчас же надо отсюда уходить. Бежать.
- Бежать? Мне? - переспросила Катя. - Зачем?
- У нас мало времени, слушай внимательно, Катя. Я - партизанский разведчик. Меня ищут. Сюда придут обязательно: ведь ты работала со мной. Будут подозревать, что ты моя соучастница.
Катя широко открытыми глазами смотрела на Колесова.
- Вы? Партизанский разведчик?
- Да, Катя. Я разведчик.
Мир, душный и тесный, который до сих пор окружал девушку, вдруг начал рушиться. Вольным ветром - ветром борьбы повеяло от этого так преобразившегося человека. Значит, в это тяжелое, страшное время есть здесь люди, которые борются за все любимое и родное, за нее, за Катю, за таких, как она? И Колесов - один из этих мужественных людей. Как же она раньше не догадалась об этом! Ведь и она могла бы!..
Катя шагнула к Колесову близко, заглянула в глаза. Да! Признание Колесова - правда. Девушка это чувствовала.
- Иван Григорьевич! Как неожиданно и как хорошо! - прошептала Катя и вдруг заплакала.
Глаза Колесова потеплели; он обнял за плечи девушку, а она прижалась маленькой, по-мальчишески стриженой головой к его груди…
- Нам надо спешить, - мягко отстраняясь, вновь заговорил Колесов, и голос у него вздрагивал. - У тебя есть кто-нибудь, у кого ты могла бы перебыть несколько дней?
- Есть подруга, Лида Макарова, она звала меня к себе.
- Где она живет?
- Улица Шмидта, четыре.
- Шмидта четыре… - запоминая, повторил Колесов. Он секунду смотрел на девушку, словно колебался: говорить ли ей самое главное. - Слушай, Катя, мне нужна твоя помощь, - наконец сказал он.
- Я сделаю все.
- Это очень опасно.
- Я комсомолка.
Колесов вынул крохотный бумажный шарик.
- Здесь донесение в партизанский штаб. Если оно не будет своевременно доставлено, погибнет много людей. Я не могу передать его сам. Явка провалена, там сигнал опасности, меня ищут. На моей квартире засада. Возьмешься ты отдать донесение партизанским связным?
- Я сделаю это, - сказала Катя.